погибель, а пращуру моему, Федору, на счастье.
Дела у посольских ратников особого не было, кругом дворца татарской
охраны видимо-невидимо, но в ханский дворец им ходу нет. Страх перед ханом
и запретами корана лучше всякой охраны защищал дворец, послов и подарки от
разбоя. Внутренние же стены, ограждавшие гарем, охраны вообще не имели.
Только изнутри их, в самом гареме, несколько сонных евнухов, одуревших от
безделия, в халатах, с нестрашными мечами за поясом, бродили вдоль стен. А
чаще не бродили, а спали, привалившись к стене или ступеням, дабы не
смотреть на недоступные их природе прелести, дабы не изводиться от горьких
сожалений по недостижимому.
Все это Жареный тут же разглядел, взобравшись на дерево, росшее у
стены, укрывшись в листве которого ему было видно все, что делалось во
внутреннем дворике гарема. Явно просчитались татары, пустив русских в
ханский дворец, пусть загородный, с малым гаремом и хан его не жалует
ныне, но все же просчитались. Перенадеялись на страх, который все
правоверные должны испытывать перед ханским величием, забыв, что
православным русским коран неведом и трепет перед его запретами чужд. И
там, сидя на ветке дерева в листве, густой шапкой нависшей над зубцами
стены, разглядывал не видимый никому Жареный вожделенными глазами тех
самых восточных красавиц, о которых шла молва.
Он видел женщин в шальварах, в кисейных накидках, в прозрачных халатах
и без оных. Ходивших, лежавших, купающихся в мраморном бассейне, что
помещался в центре дворика. Женщин, одетых и нагих, смеющихся и ссорящихся
между собой, поющих или грустящих, уныло бродящих или играющих друг с
другом. Кругом были яркие цветы, всегда столь пышные в конце лета, в
бассейне переливалась изумрудная вода, глаза колол блеск богато сверкающей
посуды, расставляемой на красочных коврах и наполняемой неведомыми
Жареному яствами. И сердце Жареного было полно восторга оттого, что он
приник к свято охраняемой тайне магометан, и оттого, как он потом обо всем
этом станет рассказывать своим друзьям, Федору, односельчанам. И те будут
слушать его, удивляться его храбрости и завидовать тому счастью, которое
он испытал, узрев нечто для всех запретное, недоступное.
Уже в первый день отличил Жареный одну красавицу, легкую, стройную, с
русыми косами, в расшитой белой кацавейке. Она что-то делала невдалеке, то
ли шила, то ли вышивала в нише за колоннадой, изредка перебегая двор. А
потом вдруг запела негромко, чистым, глубоким голосом, и у Жареного сердце
зашлось, екнуло, заколотилось. По-русски запела гаремная полонянка, про
русские леса и поля, про цветы лазоревые, про дружка милого, что лежит
стрелами пронзенный конями растоптанный, закрыв светлые очи. И никогда они
больше не раскроются, никогда не увидят девы любящей, подруги ласковой.
Страдание горькое было в этой песне, билась птица яркая в золоченой
клетке, рыдала душа русская в неволе. И так стало жалко Жареному эту
полонянку, так разум взъярился желанием помочь ей, что рискнул Жареный
обнаружить себя. Долго ждал он удобного случая и дождался. Когда русская
полонянка проходила под стеной, хрустнул Жареный веточкой и бросил ее
полонянке под ноги. Она подняла голову, а он, раздвинув ветки, открыл ей
свое лицо.
Ахнула полонянка, руки вскинула, закричать хотела, да Жареный
единственно верное сделал: широко улыбнулся и быстро-быстро у нее на
глазах закрестился. Сошел испуг с лица женщины, едва не заговорила
радостно, да вовремя остановилась. Огляделась с опаской на других жен,
обретавшихся невдалеке, взглянула на жирного евнуха с безбородым лицом,
подпиравшего стену у входной двери, и вдруг нашлась. Спокойно опустив
голову и присев на каменные ступени, перебирая цветные нитки, свитые в ее
руках, она запела.
Запела как заговорила. Лица не поднимая, пела-говорила ему, Жареному,
соколу ясному, что залетел в эту темницу блестящую. Рассказала-спела, что
зовут ее Марией, что пленили ее вот уже более года и что родом она из
Каширы, что под Москвой, и, подняв искоса глаза, увидела, как Жареный
закивал, показав, что понял ее. Пела про то, что ненавистен ей плен
татарский, как хочет она вырваться из него, как рада увидеть родное
русское лицо. И опять подняла глаза, и увидел Жареный, что текут из них
слезы, услышал, как задрожал ее голос, и чуть было не закричал: "Я спасу
тебя!" Да опомнился вовремя - нельзя кричать, нельзя никому открываться.
Но когда Мария еще раз поглядела на него, он сделал ей простой и понятный
знак руками - показал на себя, на нее и затем двумя пальцами по ладони,
будто ноги бегут: дескать, убежим!
Закивала Мария, заулыбалась, потом палец к губам приложила и спела
Жареному, что хватит, что надо ему скрыться, а то заметить могут. Пусть он
придет завтра, а она всю ночь думать будет, что делать.
С тем и расстались. И весь вечер Жареный, притянув голову друга Федора
к себе, жарко шептал ему обо всем виденном и клялся, что жизни ему теперь
без Марии не будет, что на все готов ради ее спасения.
Мария ждала Жареного. Он это сразу понял, когда на следующий день влез
на дерево и, хоронясь, чтобы никто не увидел его, притаился. Но Мария его
заметила тотчас же и подошла ближе. И умница - времени уже зря не теряла,
присела под стеной, перебирая нитки и головы не поднимая, запела. Слушал
Жареный и дивился ее разумности. Спела она ему, что, кроме ворот, в гарем
ведет еще подземный ход и этим ходом последние недели пользовался сам хан
Сафа-Гирей. Поэтому Ясну Соколу, как звала Мария Жареного, надо выйти в
лес на восток от дворца и походить, поискать вытоптанную конями полянку. И
как примета конский помет там должен быть обязательно, ибо хан приезжал
ведь на лошадях и они его ждали. И там, где-то рядом, должен быть и лаз в
подземный ход, а идти по нему надо с факелом, ибо на белом бурнусе
Сафа-Гирея она всегда видела капли масла от факела, которые несли над ним
слуги, и сажу на чалме и рукавах, которыми он задевал за потолок и стены.
Мария поглядела украдкой на дерево, улыбнулась и спела Жареному, что
пусть он, пока не найдет входа в подземелье, на дерево не лазит. А уж как
найдет, тогда пусть и влезет, это и будет знаком. Она его не пропустит,
все время за деревом будет следить. И тогда она ему скажет, когда можно
бежать, ибо ей еще надо будет выкрасть ключ у евнуха, сторожащего вход, а
это непросто. Сейчас же Ясну Соколу надо быть осторожным и слезть, чтобы
его не дай бог не заметили. И Жареный слез, полный решимости все сделать,
чтобы вызволить красавицу из неволи.
Переговоры с диваном шли ни шатко ни валко. Мурзы и эмир Шакир два раза
уже приезжали во дворец, вели длинные речи о том, где переговоры будут,
куда везти вручать подарки, кому и сколько. А потом обсуждали, будут ли
члены дивана сидеть или стоять, когда посол войдет, и кто первым
поклонится - посол Варнава или визирь от дивана. И по каждому пункту
рядились и спорили, а если договаривались, то все записывали в памятную
сказку и подписи ставили, чтобы потом нельзя было от сказанного
отпереться. Уже неделя прошла, а посольской охране все это время дела
по-прежнему никакого не было.
Потому, когда Жареный сказал дядьке-сотенному, что надоело ему сидеть
за стенами и что он с другом Федором пойдет по грибы и ягоды, дядька
перечить не стал. А от татарской стражи у ворот они просто отмахнулись,
хотя те и кричали на них что-то по-своему. Так Жареный с Федором и стали
выходить по два раза в день: и ягод приносили, и окрестности тщательно
обыскивали. Искали, туда-сюда ходя по лесу, расходясь и снова встречаясь.
И нашли: в глубине леса, хотя и не так далеко от стены, увидали полянку,
конями утоптанную и старыми катышками навоза усыпанную. Потом в зарослях
кустарника нашли и лаз, к нему вела тропочка, три раза сама к себе
изгибавшаяся, и потому лаза со стороны никак не видно было.
Лаз был невысокий, входить в него надо было согнувшись. Жареный тут же
поколотил кресалом, зажег пук сухой травы, от нее засохшую ветку и в лазе
том пошарил, походил сколько мог. Вылез и сказал, что идти надо только с
факелом, а сейчас лучше уйти от греха подальше, чтобы не заметили.
С утра, как только служба позволила, ушел Жареный в глубь двора и,
оглядевшись, влез на дерево. Мария сразу подошла, кивнула и спела, что
ключ выследила, взять его сумеет и может хоть сегодня бежать. Сказала,
чтобы ближе к полночи он под стеной филином или какой другой птицей, какой
умеет, три раза крикнул. А потом еще три раза, и она то услышит и будет
готова открыть дверь. Ему же, Соколу Ясному, надо идти после этого в
подземный ход с факелом и ждать за дверью. Как только она ключ выкрадет,
то не мешкая выйдет и они убегут. А куда, о том один бог ведает, а ей все
равно.
И понял Жареный, что настало время действовать, что взял он на себя
ношу нелегкую, но хода назад ему нет. И только сейчас, с дерева слезая,
подумал: "Что я наделал? Ведь я же ратник, человек подневольный! Как я
могу бежать?"
Но Жареному, а вернее сказать, предку моему Федору, судьба благоволила.
В тот день за стенами дворца суета началась. Люди заметались туда-сюда,
тьма татарской конницы из-за леса проскакала к Казаки, и пушка там
зачем-то ударила. Нарочный пригнал к Варнаве, сначала один, за ним второй,
и все из Казани. После каждого Варнава слал конных гонцов в русский лагерь
с грамотами. И пошел слушок с уха на ухо по двору посольскому, что в
Казани смута, что татарский царевич шах Али свару затеял, посягая на хана
Сафа-Гирея, и уже воевать начал. Что хан рассвирепел, буйствовал, а потом
будто бы в бессилии преодолеть противников покинул Казань, бежал куда-то.
А перед этим в буйстве нескольких жен из своего гарема зарезал, чтобы не
оставлять их врагам. Зарезал бы всех, да успели помешать тому эмиры. И
сейчас в Казани междоусобица и безвластие.
Все это были слухи. Но по всему видно было, что они не ложные, что в
Казани наступила смута великая и смена правителя. А русским только того и
надо было. Потому Варнава потерял покой, сначала гонцов слал, а потом и
сам с одним боярским сыном и тремя ратниками вскочили на коней и скрытно
ускакали куда-то, вроде бы в русский лагерь с самим царем советоваться, да
того толком никто знать не мог.
Посольская охрана себя в татарском окружении стала неуютно чувствовать.
Ну а Жареный в отчаянности своей решил, что это судьба ему знак
выказывает, и, схватив Федора за грудки, убеждал, уговаривал помочь.
Сказал, что, как только из гарема вызволит полонянку, так сразу ее тайно
за стену к ратникам под охрану доставит. А уж далее Жареный клялся все на
себя взять, вымолить у Варнавы прощения и дозволения полонянку к себе в
деревню отправить. Предок мой Федор слушал его, душой цепенея, но все же
помочь согласился. Да только все иначе получилось.
На этот раз их за стены, да еще под вечер, татары ни за что бы не
выпустили. Но и тут исхитрился Жареный: веревку перекинул через стену, и
они через нее в сумерках перевалились. Оба были при оружии - взяли с собой
бердыши на всякий случай. Перебравшись, еще в кустах для осторожности
немножко потаились, послушали. Убедились, что тихо все. Жареный ползком
вдоль стены двинулся и под гаремной ее частью, как было условлено, три
раза ухнул филином. А потом еще три раза. Так же ползком к Федору вернулся
и, азартно блестя в темноте белками глаз, шепнул: "Пошли к лазу".
Дорогу к подземному ходу они запомнили хорошо, и то было нетрудно -
путь туда шел в створе двух минаретов, а они на закатной стороне небосвода
даже в сию позднюю пору четко вырисовывались. Дошли быстро, забрались в
лаз, и Жареный стал бить кресалом, поджигая один из двух заготовленных еще
днем факелов.
- Ты оставайся у входа и жди, - по-прежнему шепотом, настраиваясь на
тишину подземелья, приказал Жареный Федору. - Сиди в темноте, факел тебе
не нужен. А я пойду по ходу до конца и там буду ждать Марию. - И, выставив
горящий с потрескиванием факел, пошел в глубь подземелья. Федор глядел ему
вслед, провожая глазами удаляющийся огонек до тех пор, пока он, внезапно
потускнев, не скрылся за поворотом подземного хода.
Стало темно и страшно. От стен веяло могильным холодом, и Федор со
страхом сжал бердыш, другою рукою мелко крестя лоб. Его даже поначалу в
дрожь бросило. Но немного погодя свежий и теплый, напоенный запахами леса
воздух, тянувший под потолком от близкого входа, его успокоил, напомнив,
что вольный свет рядом. Пощупав руками вокруг, Федор неожиданно наткнулся
на углубление в стене. Еще пошарив, опустил руку до полу и нащупал там пук
сухой травы. Будто кто-то для него в нише сиденье приготовил. А может, это
татарские стражники, что с ханом приходили и караулить оставались, себе
удобное место сделали - о том Федор думать не стал. Сел, притулившись, в
нише на мягкое сено, обнял руками бердыш и притих.
Время шло, Жареный не возвращался. Либо Мария еще с ключом не
управилась, либо дверь открыть опасалась, либо еще что. Федор и о Жареном,
и о его неуемности подумал, и о том, как он рядом с ним сам храбрецом
становится, и еще о чем-то, и, наверное, даже чуточку подремал, глаз не
закрывая. Но вот в кромешной темноте подземного хода чуть затеплился,
замаячил свет, потом из-за поворота показался огонек факела - это
возвращался Жареный. Федор, очнувшись, привстал, облегченно всматриваясь
вглубь и пытаясь разглядеть, одна или две тени за факелом маячат, как
вдруг в страхе вздрогнул, напрягся, облился холодным потом: со стороны
входа в лаз послышался легкий шум, шаги и негромкая речь по-татарски.
Отверстие входа тоже засветилось неярким светом, и в него, спиной
склонившись в поклоне, просунулась фигура с факелом. Следом за нею,
согнувшись, вошел и затем выпрямился величавый татарин с черной бородой, в
белом бурнусе и такой же чалме с пером. В чалме вошедшего на мгновение
острым красным лучиком сверкнул в, свете факела и тут же погас-драгоценный
камень.
Федор судорожно сжался, вдавившись плечами в нишу, подобрав ноги и
стараясь сделаться как можно меньше ростом. От ужаса не смог более и
шелохнуться, а татарин, сразу не заметив из-за света своего факела
тусклого огонька Жареного, быстро сделал несколько шагов вперед, немного
обойдя слугу. И страшная встреча стала неизбежной - в свете двух факелов
обрисовывались фигуры Жареного с бердышом в руке и прижавшейся к нему
женщины.
Дальнейшее произошло с невероятной быстротой, слившись в памяти Федора
в одно мгновение. И если бы не ясный ум Марин, он бы никогда не смог
восстановить последовательности событий. Величавый татарин, увидев женщину
с мужчиной, устрашающе взревел и выхватил из-за пояса длинную кривую
саблю. Слуга вытянул вперед факел и, вперивши взгляд в глубь хода, также
выдернул клинок. Крик разъяренного татарина, а это был сам хан Сафа-Гирей,
зачем-то вознамерившийся посетить перед окончательным бегством свой малый
гарем, гулким эхом покатился под стенами подземелья, ударил по ушам
Федора, вскинул его на ноги.
Да только и Жареный не растерялся, показал себя я напоследок мужчиной и
храбрецом - тоже с криком, выставив бердыш, бросился вперед, метя в голову
Гирея, но промахнулся, сшиб тому лишь чалму. И тут же пал, сраженный
саблею, закончив свой земной путь так же отчаянно, как и жил. Следующим
ударом сабли была бы разрублена Мария, да на секунду отвлек хана его
слуга. Он заметил вскочившего Федора, крикнул что-то по-татарски и кинулся
на него с саблей. Обернулся хан, и смерть нависла над моим пращуром, а
небытие над всем его родом и над нами, его потомками. Но страх придал
Федору силы. Он выставил бердыш, заставил нападающего уклониться от него,
и потому удар сабли попал не в сердце Федору, не в живот, а в бок и рану
нанес глубокую, но не смертельную. Когда же слуга дернул саблю, чтобы
вторым взмахом разрубить Федора, тот топором на бердыше, даже не
приноравливаясь, в неудобном рывке ударил нападающего по шее и наполовину
срубил его голову. Сраженный слуга, не донеся вторично острия сабли до
Федора, свалился замертво, телом погасив бывший в его руке факел.
Снова пала кромешная тьма, и Федор почувствовал и услышал, как
пронеслась над ним смерть, лязгнула зубами, дохнула близостью и, не задев,
умчалась прочь. Это Сафа-Гирей несколько раз со звоном ударил, не различая
ничего в темноте, саблей по стенам вокруг себя, затем побежал, спасаясь от
невидимой засады, назад к выходу, выбрался наружу, и через несколько
мгновений раздался топот удаляющихся конских копыт.
Снова в подземелье стало тихо, как будто не поразила здесь судьба
только что смертью двоих и не сковала страхом, обручив навеки, оставшихся
в живых мужчину и женщину: предка моего Федора и русскую полонянку Марию.
Федор не шевелился, уже осознав, что он жив и победил, но еще не
понимая, что ранен. А через мгновение в глубокой тишине подземелья стал
слышен тихий плач женщины, потерявшей суженого, которого она еще не успела
полюбить. Всхлипывания Марии стали громче, Федор прислушивался к ним,
прислонясь к стене, бездумно вперив взгляд в темноту, и вдруг разобрал
слова:
- Он убит, убит! Помогите, православные. Есть тут кто живой? Помогите!
Федор очнулся, сделал несколько шагов на голос и отозвался:
- Это я, Федор. Жареный, Мария, где вы? - Федор нагнулся, шаря по полу,
и тут рука его попала в теплую липкую лужу. На секунду он застыл, ощутив,
что это кровь его друга Жареного и что в нее капает его, Федора, кровь и
они в это мгновение, смешав свою кровь, навеки породнились, чтобы
расстаться навсегда. Но все это Федор понял потом, а сейчас, отерев руку о
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг