Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
отец Николай. Он, вероятно, прошел по двору, как  всегда  это  делал,  очень
быстро, во всяком случае, его прихода никто не  заметил  и  никто  не  успел
сообщить ему о приезде его жены. При виде ее среди комнаты, за завтраком, юн
в первое мгновение вздрогнул. Светлое его лицо как  бы  омрачилось,  но  это
только был один миг, - и снова  ясное  спокойствие  разлилось  по  всем  его
чертам.
     - Настасья Селиверстовна! Приехала! Вот нежданно-негаданно! -  вскричал
он, подходя к жене. - Все ли благополучно? В добром ли здравии? Ну, мать,  с
приездом! Облобызаемся.
     Все это он проговорил так быстро, его движения были так порывисты,  что
матушка едва успела проглотить положенный в рот кусок и  сама  не  заметила,
как трижды, по обычаю, облобызалась с мужем или,  вернее,  трижды  его  губы
беззвучно приложились к ее круглым горячим щекам.
     Затем отец Николай придвинул себе стул, сел рядом с нею и глядел на нее
светлым, почти радостным взглядом. Глаза его, как прозрачные голубые  камни,
в которых отражалось солнце, так и светились, так и искрились. Но именно это
сияющее  выражение  его  лица,  именно   этот   поразительно   ясный   свет,
изливавшийся из его глаз, произвели самое раздражающее действие на матушку"
     То, что она подавила было в себе, о чем  перестала  думать  в  теплоте,
богатстве и новизне этой обстановки, но о чем она  ехала  сюда  и  чем  была
полна, въезжая на княжеский двор, теперь сразу заполонило ее.
     - Чего ж ты ухмыляешься, поп! - вскричала она страстным голосом. - Рад,
вишь, жена приехала? Лиси перед кем хочешь, обманывай кого знаешь, а меня не
обманешь. Чай, у тебя кошки на сердце скребутся. Не  ждал,  думал:  где  ей,
глупой бабе, не надумается. А вот и надумалась - взяла, да и тут!  И  никоим
манером ты меня отсюда не выживешь, ты тут - и я тут, потому ты мне муж, а я
тебе жена.
     - Матушка, да я вовсе и не желаю выживать тебя. Бог с тобой! Здорова ты
- ну, вот я и доволен, а что приехала ты, так это напрасно.
     - Ну вот! Ну вот, совсем небось от меня хотел избавиться,  ан  нет,  ан
вот же тебе!.. Ты здесь - и я здесь!  -  с  деревенской  ухваткой,  сверкнув
глазами и раздувая ноздри, крикнула матушка.
     Отец Николай качнул головою и чуть слышно вздохнул,  а  она  между  тем
продолжала:
     - А ты вот что мне скажи, поп, кто  ты  таков  теперь  стал?  Как  тебя
величать надо? Жил ты, был Знаменский поп Микола, ну, а нынче-то кто  же?  В
бояре, что ли, попал? Или архиереем при живой жене сделался? Кто  ты  таков?
Чего ты так барствуешь, покажись-ка, покажись. Батюшки мои, ряса-то, ряса!
     Она оглядывала и ощупывала его шелковую синюю рясу, которую недавно ему
подарил старый князь.
     - И тебе это не совестно - в таких шелках-то? Ведь  это  что  ж  такое?
Жена вон, деревенщина, в затрапезьи ходит, а он, поди ты, в шелках каких!
     Отец Николай тоже осматривал теперь свою рясу.
     - Красива, - сказал он, - и на ощупь приятно, это мне наш болящий князь
онамеднись подарил и приказал носить, так мне как же не носить-то?
     - А ты бы ему, князю-то болящему, - перебила матушка, - и сказал бы: на
что мне, мол, князь али там сиятельство ваше, такая ряса. Не  пристало  мне,
деревенскому попу, в шелках ходить, а вот, коли  милость  ваша  будет,  этот
самый шелк жене бы на платье для праздника.
     - Вот это точно. Не догадался, матушка, прости, не догадался, - разводя
руками, сказал отец Николай. - А и то сказать, кабы и догадался, так не стал
бы таких слов говорить князю - не мое это совсем дело.
     Матушка махнула рукою, поднялась из-за стола и прошлась по комнате.
     - Да что тут с тобой толковать, - мрачно произнесла она, - а вот ты мне
скажи: домой-то, в деревню-то, ты думаешь когда быть? Али  совсем  здесь  уж
останешься?  Ведь,  ты  подумай  только,  сколько  времени  прошло,  как  ты
сбежал-то тогда! Тебя так многие, чай, по нашим местам в бегах и считают!
     Отец Николай сидел задумавшись.
     - Да ведь Семен Петрович священствует? - наконец  спросил  он.  -  Ведь
прихожанам никакого от моего отсутствия нет убытка...
     Матушка, очевидно, не могла равнодушно выносить ни  слов  его,  ни  его
спокойного тона.
     -  Ну  что  же  такое,  что  поп  Семен!  Он  Знаменской  церкви  иерей
поставленный или ты? При деле ты или без дела? Жена я тебе или нет?  Вот  ты
мне на что ответь. Два раза наши подводы сюда ходили, писала я тебе, что  но
ты мне не отвечал?
     - Как, матушка, не отвечал, - изумленно перебил ее отец Николай, -  оба
раза я тебе ответствовал.
     - Да что ты мне ответствовал-то? Жив, мол, и здоров, чего и тебе желаю,
- вот и весь ответ твой был.
     - А ответ был таков потому, что нечего другого было мне  сказать  тебе.
Коли было бы что, я бы и сказал, коли бы знал, когда  вернусь,  то  я  бы  и
отписал, а вот как тогда, так и теперь не знаю ни срока, ничего не знаю, все
во власти Божией! Есть у меня здесь дело, я и живу, не будет  дела  -  домой
поеду, там, может, тоже дело найдется. Не могу я отсюда выехать.
     - Да почему же не можешь? Упрямая ты, несуразная голова!
     Но отец Николай молчал, и она, глядя на него,  знала,  что  он  так  ей
ничего и не ответит, и уже она привыкла к этому его особенному в иные минуты
молчанию. Но это-то молчание всего более и раздражало ее, и теперь  она  уже
каким-то почти шипящим голосом заговорила:
     - Да и я-то, дура, что хочу от тебя  чего-нибудь  добиться!  Аспид  ты,
мучитель мой, и ничего больше! Ну и молчи! Мне слов твоих не надо.  Дойду  и
до самого князя. Нынче дойду, беспременно, затем и  приехала.  Расскажу  ему
все, как на духу, скажу ему, каков ты  есть  изверг...  Он  небось  тебя  за
святого считает, обошел ты его своими лисьими речами, а вот увидим еще,  как
это князь на твои настоящие поступки посмотрит, что ты с женой делаешь,  как
ты ее одну оставляешь! Хоть с голоду помирай, тебе нет дела...  Да  и  не  к
князю, к владыке пойду... ко всем вельможам пойду, не могу больше терпеть от
тебя, довольно натерпелась... не один год... Всю молодость мою ты загубил!
     Сначала отец Николай при каждом ее слове  вздрагивал,  когда  ее  слова
больно в нем отзывались, но  вот  он  сделал  над  собою  усилие,  губы  его
зашептали что-то, и мгновенно  он  перестал  слышать  слова  жены,  он  ушел
всецело в иной мир, в иную область мыслей и ощущений.
     Матушка волновалась все больше и больше. Она была  в  таком  состоянии,
что ей, очевидно, необходимо было наговориться досыта, излить всю свою душу,
высказать перед мужем все, что накипело в ней за эти месяцы его  отсутствия.
Она осыпала его целым градом упреков и насмешек, не задумываясь над словами,
но он ничего не слышал.
     Он спокойно глядел перед собою светлыми сиявшими глазами и не видел  ни
ее, ни этой комнаты, видел совсем иное, и она,  наконец  взглянув  на  него,
поняла это. Она поняла, что все  ее  красноречие  пропало  даром.  Отчаяние,
злоба и раздражение охватили ее, еще миг - и она, кажется,  кинулась  бы  на
мужа с кулаками, но ей, по счастью, пришло  в  голову,  что  все  же  она  в
княжеском доме; она побежала в соседнюю комнату и там громко зарыдала.

       IX 

     Отец Николай расслышал это рыдание. Он встал, быстро направился к жене,
увидел ее сидящею в кресле, с лицом, закрытым руками, и склонился над нею.
     - Настя! Настя! - тихо и ласково произнес он, касаясь рукою ее  головы.
- Ну чего ты? Чего? Зачем плачешь? - успокаивал он ее и  опять  погладил  по
голове.
     Она уже ощутила это прикосновение, от которого повеяло  на  нее  чем-то
теплым, успокоительным, отрадным. Ей стоило только  отдаться  этому  первому
ощущению - и тишина и  спокойствие  наполнили  бы  ее  душу,  она  внутренне
прозрела бы и увидала бы все совсем в ином свете, но  никогда,  ни  разу,  в
подобные минуты не могла она отдаться этому спасительному  ощущению  -  сила
противления была в ней велика. Каждый раз вся  ее  душа  возмущалась  против
мужа. Она и теперь  порывисто  подняла  голову  и  отстранила  от  себя  его
ласкающую руку.
     - Ну, чего ты? Что я тебе далась, малый ребенок, что ли,  или  дура?  -
гневно сверкнув глазами, крикнула она. - Чего ты  меня  по  голове  гладишь,
ровно кошку или собаку какую? Сам истерзал человека,  жизнь  погубил  всю  и
думает, скажет: "Настя, Настя" - а я так хвостом и завиляю. Я тебе не зверь,
а человек, жена твоя законная, так ты меня уважать  должен,  заботиться  обо
мне, а не губить.
     - Настя, Христа ради, не говори  ты  таких  напрасных  слов,  ведь  ими
ничему не поможешь и от них тебе только станет хуже. Возьми лучше в толк  да
разум, коли можешь, и скажи мне, чего тебе от меня надо? В чем я перед тобою
повинен? Бог видит: все, что могу, я готов сделать, скажи только...
     - О, душегубец! - проскрежетала Настасья Селиверстовна, заламывая руки.
- Ну есть ли какой способ выслушивать эти льстивые слова от такого человека?
Ведь знает, знает, что меня-то уж своим лживым смирением провести не  может,
- и все ж таки донимает... Да закричи ты на меня! Бей ты меня!  Покажись  ты
как есть, все нее легче тогда будет, поговорю я с  тобой  как  следует.  Ну,
чего ты тянешь всю душу? Чего ты юродивым  представляешься?  Чего,  вишь,  я
хочу! В чем он, вишь, виноват? Да вот скажи ты мне, коли есть  в  тебе  душа
человеческая, скажи мне правду наконец, зачем ты на мне женился? Зачем  тебе
понадобилось всю жизнь терзать меня? Ну, говори! Только не молчи  -  говори,
хоть раз в жизни говори мне правду.
     Он опустил голову:
     - Жена, я никогда не лгал тебе, только во  многих  случаях  молчу,  ибо
молчание лучше слов напрасных.
     - Знаю я твое молчание! Ну теперь не молчи, говори, говори  мне:  зачем
ты на мне женился?
     - На иной вопрос не легко сразу ответить, Настя. Вот ты  мне  и  теперь
такой вопрос задаешь... Я сам себе его никогда не задавал,  и  он  для  меня
внове, но, коли хочешь, отвечу тебе на него да и себе сразу  отвечу.  Зачем,
говоришь, я на тебе женился? Видно, так нужно было. Сама  знаешь,  отец  мой
был иереем и дед тоже; сам я от детских лет любил пуще всего в мире молитву,
храм Божий, да  и  потом,  возрастая,  учился  Писанию,  истории  церковной,
богословским наукам, и знал я, тогда же знал, что нет и не может у меня быть
иного призвания, как священство. Так вот я и готовился, по  примеру  отца  и
деда, в священнослужители. Только было у меня время сомнений, разбирал  я  в
себе, достоин ли я такого высокого служения... проверял себя...  Ах,  Настя,
ты напрасно думаешь, что легко быть священником, что легко подъять  на  себя
такую обязанность! Ведь ежели человек недостоин, ежели  человек  с  нечистым
сердцем совершает великие Господни таинства, то ведь эти таинства сожгут его
невидимым огнем, сожгут - и навеки! Ведь ежели он в душе своей не верит в те
слова, какие произносит в церкви, если он хоть на малое мгновение  усумнится
в том, что совершает, -  он  погубит  свою  душу,  ибо  ложь  перед  алтарем
Господним такой грех, после которого человеку не подняться! Вот когда я  все
это понял - я и усумнился. Долго молился, долго  разбирался  в  душе  своей,
наконец решил с трепетом, но с надеждой на Бога, на Его милосердие,  на  Его
поддержку... и когда я решил, то я многое понял. Я понял, что мне нужно  для
того, чтобы быть священником.
     Настасья Селиверстовна сидела теперь молча, с широко раскрытыми глазами
и вслушивалась в слова мужа. Так с нею он доселе еще никогда  не  говорил  и
вообще на этот раз сам он ей казался как-то чуден. Слова его  были  до  того
необычны, что на короткое время улеглось  в  ней  ее  раздражение  -  и  она
слушала. Он продолжал:
     - Кончив одним из лучших в училище, я был призван начальством,  и  было
мне предложено священническое место в Киеве.
     - Ну да, я знаю это, - перебила Настасья Селиверстовна, - отчего же  ты
не взял этого места? Был бы, поди уж, и протопопом, да и для меня нашелся бы
другой человек, с которым, быть может, жилось бы лучше.
     - Я было сначала от места-то не отказывался, - продолжал отец  Николай,
- да только вдруг потянуло меня на родину. Меж  товарищами  моими  был  один
человек хороший,  и  ему  сильно  хотелось  занять  то  место,  которое  мне
предлагали. Он давно уже на то место рассчитывал, я про то не  знал,  а  вот
как было оно мне назначено да стало то известно между товарищами, он  мне  к
сказал, а я и обрадовался, пришел да и говорю  начальству:  "В  село  родное
хочется" - да и князю о том написал. Князь прислал свое согласие, начальство
было меня отговаривать стало: "Пропадешь ты там, говорят,  в  глуши.  Пусть,
говорят, по деревням те идут, кто ни аза не знает, а ты не на то учился".  Я
смолчал, потому нас так приучили -  молчать  перед  начальством,  а  сказать
хотелось, что куда же идти тому, кто что-нибудь  смыслит,  как  не  в  народ
темный. Да не в том дело. Вот я и решил да  и  поехал,  ну,  а  потом,  сама
знаешь: как же я мог на тебе не жениться  -  ведь  иначе  меня  в  иереи  не
посвятили бы, да и прихода Знаменского не мог бы я получил, потому твой отец
священствовал и только твой муж мог быть  на  этом  месте  -  сама  это  все
знаешь!
     - Да я-то тут при чем? Я-то тут в  чем  виновата?  -  снова  приходя  в
раздражение и наступая на мужа, заговорила матушка. - Коли я тебе  была  так
ненавистна, ты бы и ушел, ну, я не знаю что... ну, поехал бы в Москву. Князь
тебе бы все устроил - ты ведь  хоть  и  не  с  той  стороны,  а  родней  ему
приходишься... свой... я-то тут при чем? За что ты меня погубил, вот что  ты
скажи?
     - Ах, опять ты эти слова! - сказал, вздыхая, отец Николай.  -  Конечно,
коли бы я знал, что в этом чья-нибудь погибель, я бы и не показывался в нашу
деревню, да разве мог я тогда знать это? Разве я тогда знал это? -  возвысил
он вдруг голос и блеснул своими светлыми глазами. - Когда я и  теперь  этого
не знаю! Когда я и теперь... и теперь, более чем когда-либо, думаю,  что  не
погибель наша была в этом браке, а скорей спасение!
     Настасья Селиверстовна злобно засмеялась.
     - Ну, поп, опять блаженным прикидываешься либо и впрямь спятил!  Хорошо
нашел спасение! Я не по тебе, ты не по мне, уж чего же  тут!  Да  только  то
вот, видишь ли, что от меня ты дурного никогда ничего  не  видывал.  Я  баба
работящая. Кабы не я, так ты бы  в  деревне  голодом  сидел.  Во  всю  жизнь
никакого непотребства у меня и в голове не было, а ты... ты?
     - Ну что же я?  -  спокойно  сказал  отец  Николай.  Но  она  не  могла
договорить. Ее кулаки сжимались,
     бешенство душило ее, снова из глаз так и брызнули слезы - женские слезы
злобы и бессильного бешенства.
     - Успокойся, Настя! Это ты с дороги, что ли, расстроилась? Эх, горе  ты
мое, горе! Как подумаешь, что так легко было бы тебе стать  и  спокойной,  и
довольной, и счастливой, - уж молюсь я об этом Богу, молюсь, да, видно,  еще
рано.
     - Не замасливай, не замасливай! - вырвалось вдруг у матушки.
     У нее вообще были всегда очень быстрые переходы от одного  состояния  к
другому.
     - Ведь не скрылось от меня, как тебя ошеломило при моем  виде,  -  тебе
любо было позабыть, что я есть на свете!
     - Нет, я не забывал о тебе, а это правду ты сказала,  что  я  в  первую
минуту, как увидел тебя, смутился, смутился я потому, что, сдается мне, тебе
вовсе приезжать не следовало.
     - A почему это?
     -  A  потому,  что  ты  здесь  себя  только,  видишь   ли,   -   больше
расстраиваешь, только больше себя мучаешь, вредишь  себе.  Там,  в  деревне,
такому человеку, как ты, гораздо, не в  пример,  легче,  там  ты  в  работе,
спокойна. Работа - все леченье твое душевное,  в  работе  тебе  не  приходит
никаких мыслей, а тут вот... они уже и пришли. Там, в деревне,  тебе  некому
завидовать, а тут ты каждому завидовать станешь, и ропот в тебе явится и  ох
много грехов всяких! Поэтому я и смутился, но уже раз ты приехала,  что  тут
делать! Мое смущение прошло, я возрадовался, что вижу тебя  здоровой,  хотел
расспросить о том и о другом, обо всех  соседях  и  прихожанах,  а  ты  меня
сейчас же встретила разными упреками. Ну что  мне  с  тобой  делать  -  нет,
видно, тебе исцеления!
     - А! Так мне нет исцеления! Тут вот не успела в дом я  войти,  а  уж  о
разных твоих делах наслушалась изрядно. Видишь ли, тут ты  святым  угодником
стал, целителем недугов... разные болезни лучше всякого дохтура излечиваешь!
Ну, батюшка, отец Николай, ты вот меня болящею считаешь,  вот  излечи  меня,
чтобы я стала здоровой, чтобы, сердце у меня не  закипало  каждый  раз,  как
гляжу на тебя да слушаю все твои речи... Ну, если ты такой великий  целитель
и сила тебе такая Богом дана, то вот и излечи меня!
     Отец Николай опустил глаза  и  по  его  светлому  лицу  мелькнула  тень
печали.
     - Какой я целитель! - со вздохом сказал он. - Что славу про меня  такую
пустили, в том я не причинен, я ее не искал, не желал, о  ней  не  думаю.  Я
только делаю то, что должен делать по  своему  призванию  и  по  обязанности
моего сана. Какой я целитель? Люди сами исцеляются своею верою, а  я  только
молюсь с ними. Кабы мог я с тобой молиться,  Настя,  и  твоя  душа  была  бы
исцелена. Да ты сама не хочешь  этой  молитвы.  Захочешь,  сможешь  молиться
вместе со мною, ну, и воспрянешь здоровой для новой жизни, а пока не можешь,
я насильно не властен тебе открыть глаза.
     - Уйди ты, - вдруг произнесла  Настасья  Селиверстовна,  подбоченясь  и

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг