он один понимал сущность всех работ старца и был в состоянии продолжать их.
Почти все высшие химические открытия, над которыми еще долго будет бесплодно
трудиться человечество, были ему известны. Остальное заключалось в рукописи
старца, лежавшей теперь перед ним и написанной условными знаками, значение
которых было ему понятно...
Но он знал теперь, что у него есть такое сокровище, при блеске которого
бледнеют все эти открытия. Он знал также, что человечество не достигнет
счастья, получив все эти знания, а потому незачем до времени, упреждая ход
общего развития, открывать их ему. Он знал, что если бы решился теперь
открыть всем и каждому двери этой таинственной лаборатории, то результатом
явилось бы относительное благо в положительное зло. И зла было бы столько,
что все благо оказалось бы ничтожным. В этой случае адепты тайных наук были
всегда правы, тщательно охраняя свои тайны. В неразумных или
недобросовестных руках эти тайны способны породить только самое ужасное зло
и самые неслыханные преступления...
Осмотрев всю лабораторию, он надавил в известном ему месте в стене
невидимую пружину - и стена раскрылась. В ней оказался ряд поместительных
полок, куда великан розенкрейцер и уложил все инструменты и все содержание
лаборатории. Часа через два стена снова закрылась, лаборатория была пуста.
Еще сутки работы - и Захарьев-Овинов мог покинуть развалины
Небельштейна с полной уверенностью, что никто, забравшись сюда когда-либо,
не найдет здесь ничего, кроме старых, покрывающихся плесенью и мохом стен да
рассыпающейся прахом древней мебели.
Но кто же мог сюда забраться? Только великие учителя-розенкрейцеры
знали сюда дорогу. Из них двое уже умерли: граф Хоростовский и барон фон
Мелленбург. Рожэ Левек покинул Париж, находится в Америке, и уже три года,
как о нем нет никаких известий. Один Абельзон смущал Захарьева-Овинова. Он
знал, что этот бывший великий учитель после прекращения деятельности
братства и его распадения дал волю всем своим инстинктам и страстям, что все
свои знания, отрешась от розенкрейцерской клятвы, он обратил на зло. Он,
палач братства, настаивавший на казни изменников, теперь сам превратился в
изменника...
"Абельзон! Абельзон!" - повторялось в мыслях великого розенкрейцера, и
вместе с этим именем вспоминалось ему предсмертное предсказание старца. И он
понял, что опасность грозит ему со стороны Абельзона.
Он был теперь в комнате заседаний, в той комнате, где умер Ганс фон
Небельштейн. Он разбирал оставшиеся манускрипты и книги, готовился спрятать
их в потайное помещение в стене и затем уехать отсюда. Среди полной тишины
он вдруг услышал шаги в коридоре. Ему не трудно было догадаться, кто это.
Действительно, через несколько мгновений дверь отворилась, и он увидел перед
собою Абельзона. Он невольно вздрогнул, - так ужасно показалось ему лицо
маленького человека, так страшно горели глаза его.
Они обменялись обычным в братстве приветствием: но при этом великий
учитель не выразил главе братства должного иерархического поклонения.
- Я знаю все, - прямо начал Абельзон, - я еще не лишен моих сил и
знаний, а потому мне своевременно стало известно, что ты направляешься в
Небельштейн. Я поспешил за тобою. Подъезжая сюда, я понял, что опоздал, что
нашего отца уже нет между живущими.
- Да, все это так, - сказал Захарьев-Овинов. - Чего же тебе надо,
Albus?
- Если ты уже потерял способность читать мои мысли, - с презрительной
насмешкой ответил Абельзон, - так я тебе прямо и скажу, чего мне надо.
Десять лет тому назад мы признали тебя главой братства розенкрейцеров. Но ты
в этот же день уничтожил своей властью братство. Затем ты перестал быть не
только главою розенкрейцеров, но ты уж и не розенкрейцер первых посвящений.
Ты пал чересчур низко. Мне известно, что ты, как последний из безумцев,
отказался от всего, чем владел, предался самым жалким похотям и пал глубоко.
Я встретил тебя братским приветствием, но это только по привычке.
Наследником и преемником нашего отца ты быть не можешь, потому что сам
отказался от этого. У тебя, конечно, остались твои знания, но нет никаких
сил. А без сил что такое знание? Двух из учителей нет на свете, третий
скрывается: значит, один я - законный преемник великого старца! Поэтому я
прошу тебя удалиться и оставить меня в замке. Я здесь у себя, на своем
месте... ты же, по безумию своему, здесь чужой!
- Ты заблуждаешься, - спокойно сказал Захарьев-Овинов. - Ты хочешь
взять даром то, что покупается дорогой ценою. Преемник великого старца или
я, или никто. Ты же ни в каком случае не можешь быть его преемником... Я
вовсе не желаю входить с тобою в спор, беседа между нами излишня, и я прошу
тебя оставить меня и удалиться...
Глаза Абельзона загорелись, и на лице изобразилась адская злоба.
- Жалкий безумец! - воскликнул он. - Когда-то ты, может быть, и имел
право так говорить со мною, но теперь это праздные слова с твоей стороны, и
только. Я хотел пощадить тебя и предоставить твоей печальной участи, но
вижу, что необходимо наказать тебя, как изменника... Погибни!
Это было одно только мгновение, но в это малое мгновение целый мир
проявил свою жизнь и действие в душе Захарьева-Овинова. "Так вот где
опасность!" - пронеслось в его мыслях, и, поняв это, он вдруг соединился
посредством могучих, неразрывных нитей со всем, что было ему близко теперь,
дорого, чем существовал он. Он почувствовал себя не одиноким, к нему на
помощь явилась и жена, со всей своей любовью и душевной чистотою, и отец
Николай с могучим оружием, на котором дивно светились слова: "Сим победиши",
и сотни, тысячи тех людей, которым он сделал сознательное добро; которых
спас своей живой, деятельной любовью в эти десять лет, протекших со времени
его возрождения. Все, что было теперь в нем свету и тепла, светлых мыслей и
горячих чувств, относившихся не к себе, а к другим, - все это сразу
поднялось в нем и наполнило его такою силой, какой он никогда еще не ощущал
в себе.
- Погибни! - страшным, нечеловеческим голосом повторил Абельзон. Он не
шевельнулся, произнося это слово, не кинулся на Захарьева-Овинова с кинжалом
или пистолетом, он только протянул по направлению к нему руки и устремил на
него взгляд своих ужасных глаз. Но если бы кто-нибудь мог видеть его в эту
минуту, тот, несмотря на какой угодно скептицизм, понял бы, что этот человек
или, вернее, это чудовище в образе человека владеет оружием более страшным,
чем кинжалы и пистолеты, и носит это оружие в себе самом, во взгляде своих
горячих глаз. Эти глаза жгли, обессиливали, уничтожали. В них заключалась та
ядовитая, обезволивающая и зачаровывающая сила, которою змея останавливает и
парализует свою намеченную жертву.
Но сила змеи бессознательна, инстинктивна, а здесь свободный разум
человека, неустанно работавший над изучением природы, сознательно развил в
себе эту силу путем укрепления вола. Абелзон хорошо знал, что он может; в
это последнее время он произвел несколько ужасных опытов,
Слабый трепет своей совести и прежних розенкрейцерских понятий он
успокаивал необходимостью проверки Знаний и сил. Теперь он был уверен в
себе, он знал, что при более или менее упорном напряжении и сосредоточении
воли он может завладеть душою всякого человека, превратить его в бессильного
раба своего, может наконец мгновенно умертвить его, направив на него
смертоносную силу своей злой воли.
Он "испытал" это. Он видел, как под действием его взгляда человек падал
и в страшных судорогах внезапно умирал. Абельзон сосредоточивал в себе
огромное количество электромагнитной силы - и мгновенно передавал ее всецело
другому живому организму. Никакой живой организм не был в состоянии
выдержать подобного удара, переполнялся электромагнитным током - и погибал.
Неизбежно должен был бы погибнуть и Захарьев-Овинов, если бы он не был
защищен тем высоким подъемом духа, который всегда торжествует над силами
материи и ослабляет их... Он нашел защиту в иных, более могущественных
силах, наполнявших его безмятежным спокойствием. Он вовремя отрешил себя от
каких-либо внешних влияний и остался "свободным", вошел в такое состояние,
когда организм человека оказывается нерушимой скалою, которую нельзя ни
сжечь, ни взорвать, о которую притупляется всякое оружие природы, кроме
высшей духовной силы, силы Творца всяческой жизни.
- Несчастный! - воскликнул он, отвертываясь от Абельзона. - Что ты
сделал?! Разве забыл ты, что "такая" сила, не найдя себе исхода, неизбежно
возвратится к тебе же... что ты сделал?!
- Спаси! - в ужасе, задыхаясь и падая на землю, прохрипел Абельзон.
- Ты знаешь, что я не в состоянии спасти тебя.
Но Абельзон уже не слышал. Когда Захарьев-Овино наклонился к нему, то
мог уловить лишь последнее содрогание отлетавшей жизни. Все было кончено.
Исполнился неизбежный закон природы, хорошо известный розенкрейцерам из
"правил" Гермеса Тота: "Хотеть зла - значит покоряться смерти. Злая воля
есть начала самоубийства. "Свет" есть электрический огонь, предоставленный
природой в распоряжение "воли"; он просвещает в озаряет тех, кто умеет
владеть им, и поражает, подобно молнии, тех, кто им злоупотребляет..."
...Исполнив человеческий долг свой - вырыв могилу близ развалив замка и
похоронив в ней Абельзона, Захарьев-Овинов запер древним ключом железную
дверь, за которою скрылось все таинственное и холодное прошлое его жизни, а
поспешил вернуться в Россию, где его ждала новая жизнь.
Чувство глубокой и светлой радости охватило его, когда в дымке ясного
морозного утра разглядел он покрытые серебряным инеем деревья своего старого
сада, где провел он детство. Его встретила жена - бодрая и светлая,
встретили дети, встретили самые близкие, дорогие люди - отец Николай со
своею счастливой, преображенной Настей. Он очутился в мире любви и счастья -
и снова потекла жизнь его, отданная навеки всем, кому он был нужен. А нужен
он был многим, и много было в нем сил для всякой помощи ближним...
-----
Годы проходят, люди умирают, имена их забываются. Но дела людей никогда
не проходят, не умирают, а плоды добрых дел вечно, вечно питают
человечество. Этими плодами живы народы... Никому не приходит на мысль,
вкушая сочный, душистый плод, утоляющий голод и жажду, допытываться, кто был
садовник, кинувший доброе зерно в добрую почву, берегший и холивший первые
ростки его и следивший за развитием дерева, плоды которого должны были
увидеть лишь последующие поколения. Так и с добрым делом человека. Далеко не
всегда, конечно, но часто, гораздо чаще, чем это может сразу казаться,
истинные благодетели человечества, сеятели того вечного добра, которым живы
народы, остаются неизвестными. Да они и не ищут преходящей земной славы, ибо
нет в них гордости.
Герои моего рассказа были такими людьми. Прошли годы, они умерли, имена
их забылись. Но дела их живой любви вечно живы... На смену этим забытым
людям приходили, приходят и будут приходить новые носители великой тайны
счастья. Тайна эта - живая, деятельная любовь, без которой человек, со всеми
своими знаниями, силами и талантами, со всей своей властью и могуществом, -
ничто...
Мой рассказ кончен, и мне покуда нечего к нему прибавить. Это не
сказка. Это, во всяком случае, не более сказка, чем любой роман из
современной нам жизни, носящий на себе все признаки повседневной
действительности...
Но пусть даже это и сказка! Я рассказал эту сказку не для любителей
"легкого" чтения, помогающего убивать скуку. Я поднял в ней, как мог и как
умел, не праздные вопросы. Я вложил в нее сердце и душу. И, несмотря на все
свои несовершенства, мой труд не погибнет. Он всегда, среди грубого
непонимания или злонамеренного искажения моих мыслей, найдет сердца и души,
Которые громко откликнутся на призыв мой и поймут меня.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 13.05.2003 20:01
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг