же знакомый, понятный голос произнес над ними: "Я все поняла... и прощаю..."
Снова они одни... Спокойно и радостно на душе их... Они взглянули друг
на друга и увидели, что оба знают, кто это был сейчас с ними, кто понял все
и простил...
Жизнь вступила в свои права. Солнце светило ярко. Все таинственное,
непонятное исчезло. Захарьев-Овинов взял Зину за руку и сказал ей:
- Пойдем к моему отцу... пусть он увидит тебя и благословит нас.
И они пошли. Когда Захарьев-Овинов, оставив Зину в соседней комнате,
вошел к отцу и все сказал ему, старый князь не сразу понял, но, поняв, он
так весь и затрепетал от радости.
- О Господи!.. Да как же это?.. Кто ж она такая?.. Юрий, друг мой, не
томи... скажи скорее!
Из области своих мечтаний он сразу вернулся к прежней жизни, к прежним
понятиям и боялся сыновнего ответа. А вдруг Юрий, выбрал такую себе невесту,
которую он не будет в состоянии назвать дочерью? То, что сказал ему сын о
Зине, хоть и не совсем его удовлетворило, но все же успокоило.
- Что ж, друг мой, - ответил он, поправляясь в своем кресле и запахивая
полы мехового халата, - я тебе перечить ее могу и не стану... поспеши...
извинись перед своей невестой за то, что я, по болезни своей и слабости, не
могу ее как след встретить... и приведи ее ко мне.
Сын поспешно вышел из спальни, а старик, подбодрясь, ждал. Ждал, и в то
же время губы его шептали имя любимой дочери, которую у него так рано, так
безжалостно похитила смерть. Но стоило ему взглянуть на вошедшую Зину, - и
он забыл все. Предубеждение против нее, вдруг невольно закравшееся к нему в
сердце при воспоминании о покойной дочери, сейчас же и пропало бесследно.
- Батюшки-светы! Да какая ж вы красавица! Отродясь такой не видывал! -
в волнении повторял он, когда Зина склонилась перед ним и, взяв его руку,
почтительно ее поцеловала.
- Голубушка ты моя, видишь я какой... и руки-то поднять не могу, обнять
тебя не могу... наклонись, дочка милая, дай я тебя поцелую...
Она почувствовала на своем лбу его крепкий поцелуй и в то же время
услышала, что он плачет. Да, он плакал от радости.
- Юрий, Юрий, - заговорил он сквозь слезы, - вот уж порадовал ты
меня... вот уж кралю себе нашел... Слава тебе, Господи! Признаться - такого
счастия я и не ждал, и Бога-то о нем просить не смел... Ну, теперь и умру
спокойно, без помехи... на душе хорошо стало... Только, дети, исполните вы
мою просьбу? Юрий, друг ты мой, обещайся мне исполнить великую мою просьбу?
- Что прикажете, батюшка?.. Свадьба чтобы наша была скорее? - поняв,
прибавил он.
- Да, - воскликнул старик, - не дожидайтесь моей смерти - она придет
теперь скоро, а я хочу покинуть вас уж мужем и женою... Красавица моя,
исполнишь мою просьбу?
- Да, конечно, - совсем просто ответила Зина, - только вот как
царица?..
- Царица мне не откажет, - уверенно сказал князь, - я сегодня же,
сейчас же напишу ей, а ты, Юрий, свези... она тебя примет.
В это время вошел отец Николай, и старый князь так весь и просиял, его
увидя. Через несколько минут отец Николай благословил жениха и невесту.
XV
Захарьев-Овинов перед царицей. Движением руки она указала ему на стул,
на который он и присел, а сама, откинувшись на спинку своего любимого кресла
у письменного стола, читает поданное письмо старого князя.
На лице Екатерины заметно некоторое недовольство. Она уже часа за два
перед тем имела объяснение с Зиной. Она привязалась к доброй и прекрасной
девушке и вот теперь должна расставаться с нею. Ей самой уже не раз
приходило в голову, что было бы жестоко из-за эгоистического чувства не
устроить как следует жизнь Зины, не выдать ее замуж. Но ведь она еще очень
молода. Год-другой подождать можно. А потом надо ей найти хорошего жениха, с
именем, со средствами, с положением. И притом - непременно хорошего
человека. Бог знает кому, какому-нибудь легкомысленному петиметру,
невозможно отдать этого чудесного ребенка.
Нет, она, царица, позаботится о ней, как истинная мать, разглядит
человека со всех сторон и устроит ей такой брак, который действительно
сделает счастье ее Зины...
И вдруг Зина, с волнением, но в то же время и с такой решимостью, какой
даже она в ней не предполагала, объявляет, что нашла себе жениха, и жених
этот никто иной, как князь Захарьев-Овинов!..
Если бы Екатерина ясно и обстоятельно помнила все, относившееся до
этого человека, у нее в руках оказалось бы достаточно доводов, чтобы сразу,
решительно объявить свое несогласие на этот брак. Но дело в том, что, под
влиянием непонятной силы, у нее сохранилось только какое-то смутное,
неопределенное воспоминание о чем-то - и больше ничего. Она знала, что
Захарьев-Овинов был близок к покойной графине Зонненфельд, что Зина
встретилась с ним у гроба этой несчастной молодой женщины. Потом был
священник, о котором она уже не раз слышала много хорошего. Этот священник -
духовник Зины. Он живет в доме Захарьева-Овинова. Зина у него бывает, -
значит, и там она могла встречаться с князем...
Виделась, она с ним и здесь, когда царица "призывала" его. Свою беседу
с этим странным и ученым человеком она хорошо помнит. Это была интересная
беседа. Он достаточно оригинален, но ведь он фантазер, у него все какие-то
отвлеченные, какие-то мистические идеи...
Он казался ей чем-то вроде сурового и холодного аскета. И вдруг этот
аскет и мистик - самым заурядным образом пленился красивой девочкой, сделал
ей предложение и хочет жениться...
Старый князь пишет, умоляя ее, ввиду своей болезни и приближающейся,
как он уверяет, смерти, дать свое разрешение на этот брак и дозволить, чтобы
свадьба была как можно скорее. Царице все это досадно. Она привыкла, что все
делается так, как она того хочет, как она задумает, а тут вышло совсем
иначе, совсем неожиданно - и притом еще ее торопят...
Да ведь он более чем на двадцать лет старше Зины, ведь ему за сорок, а
она почти совсем ребенок - ей нет еще двадцати лет. Он ей не пара.
Она положила письмо на стол и взглянула на Захарьева-Овивова. Этот
взгляд показал ей, что лучше и не останавливаться на вопросе о возрасте. Он
изумительно, невероятно моложав. Он крепок, бодр, красив, у него такое
необыкновенное лицо. Зина не могла им не увлечься, заметив, что производит
на него впечатление. А он, видно, очень увлечен ею. Он совсем не таков,
каким был прежде. Он стал как-то гораздо проще, во взгляде нет ничего
странного, загадочного, что так ее поразило, когда она его в первый раз
увидала. Глаза его смотрят светло и ясно: видно, что он счастлив.
- Итак, князь, - сказала Екатерина, - вы желаете прекратить вашу жизнь
ученого анахорета, ваши вечные путешествия и превратиться в доброго
семьянина. Все эта весьма похвально, и я не имею ничего возразить вам. Но вы
просите руку моей камер-фрейлины...
- Я был бы очень доволен, если бы Зинаида Сергеевна не была
камер-фрейлвной вашего величества, - сказал Захарьев-Овинов.
- А почему бы это, сударь? - быстро спросила царица.
- Потому, что тогда мне не пришлось бы лишать ваше величество не только
камер-фрейлины, но и лучшей девушки, какая только может существовать в мире.
- Да, это для меня крайне неприятно и даже гораздо более того, -
произнесла Екатерина. - Но если дело идет об ее счастье...
- А вы сомневаетесь, ваше величество, что она будет со мной счастлива -
не так ли?
- Может быть...
- Конечно..! только одно время решит вопрос этот.
- Да, время, - в раздумье сказала царица и затем пожала плечами. - Что
ж, я не имею никаких оснований запрещать вашего брака. Ваш отец просит,
чтобы свадьба была как можно скорее. И против этого я ничего не могу
возразить, только...
- Только вы очень недовольны нами, ваше величество.
Екатерина сдвинула брови. Она была очень, очень недовольна, но не
хотела показывать этого.
- Не то, - сказала она, - я хотела спросить вас, вы совсем ее у меня
возьмете?
- Ее сердце навсегда принадлежит вам, - спокойно и серьезно ответил
Захарьев-Овинов. - Она любит ваше величество не только как государыню, но и
как истинную мать. Это я знаю, и уж конечно не я стану уничтожать в ней
такое чувство... Но вы не о том спрашиваете. И я должен сказать вашему
величеству, что при дворе моя жена остаться не может.
- Я знаю ваши идеи! - с некоторой резкостью перебила Екатерина. - Вы
крайне невысокого мнения обо всем, что меня здесь окружает.
- Ничуть, ваше величество, - все так же спокойно и серьезно сказал
Захарьев-Овинов, - но человек должен быть там, где он нужен,.. Где буду я с
женою - это вопрос будущего, на который я не могу еще ответить. Я хорошо
понимаю неудовольствие вашего величества. Если бы я нашел для вас полезным
мое присутствие здесь, то принял бы всякое дело, какое вам угодно было бы
мне предоставить, всякую службу. Не сердитесь на меня, государыня, и
дозвольте мне высказать вам мою большую просьбу...
- Что такое? Говорите.
- Если когда-нибудь я найду нужным что-либо сообщить вам, дозвольте
мне, когда бы это ни случилось, лично обращаться прямо к вам.
- Против исполнения такой просьбы я ничего не имею. Я всегда вас
выслушаю, и если сообщение ваше будет заключать в себе нечто более или менее
важное либо какой разумный совет, то останусь вам за сие премного
благодарна.
- Больше мне ничего не надо, - сказал Захарьев-Овинов. - Такое обещание
царицы может быть, во многих отношениях, неоцененным сокровищем для
подданного...
Императрица милостиво простилась с ним. Он уходил вполне
удовлетворенным, хотя ясно видел, что она все же им очень недовольна.
XVI
Направляясь к выходу, в одной из дворцовых зал он встретился с
Потемкиным. Светлейший был один, без всякой свиты. Он медленно подвигался,
тяжело ступая по паркету, и нес, размахивая рукою, небольшой портфель с
бумагами, очевидно для доклада царице. За это время он еще больше как-то
обрюзг. На лице его выражалось не то утомление, не то скука. Он громко
зевнул раза три и привычным движением перекрестил себе рот. Подойдя на
близкое расстояние к Захарьеву-Овинову, но еще не узнавая его, он прищурился
и вдруг остановился.
- Князь, ты ли это, голубчик?.. - воскликнул он, протягивая ему руку. -
Какими судьбами, из каких стран и странствий?.. Не часто мы с тобой
встречаемся... рад я тебя видеть... поцелуемся!
Они трижды поцеловались.
- Аи взаправду любопытно мне, за каким это ты здесь делом?
- За большим, князь, - ответил Захарьев-Овинов. - Я прямо от царицы.
- Что ж так? Или человеку, которому ничего не надо, что-нибудь да
понадобилось?
- Понадобилось!..
И Захарьев-Овинов рассказал Потемкину, по какому делу был у царицы. Тот
с изумлением глядел на него и вдруг засмеялся.
- Ушам своим не верю! - все продолжая смеяться, говорил он. - Ты жених!
Поздравляю... Да и вид у тебя вон какой счастливый... Чудеса!..
Он прервал свой смех и махнул рукою.
- Эх, брат!..
- А что?
- А то, что вот знаешь ли ты... такая есть песенка: "И зачем было город
городить, и зачем было капустку садить..." Один только ты мне и казался
стоящим внимания. Один только ты и был для меня магом, волхвом, мудрецом...
И был ты несчастлив, и узрели мы с тобою тоску нашу безысходную и несчастие
наше... Эх-ма! Не велико, видно, было твое несчастие, коли ты нашел от него
такое лекарство!.. А меня еще спасал от бесовских прелестей... Женится, и от
этого счастлив... Вишь ты!..
- Не глумись, князь, - сказал Захарьев-Овинов. - Не глумись над тем,
чего не знаешь. Кабы ты нашел то, что нашел я, и ты увидел бы себя
счастливым.
- Не резон! - покачал головою Потемкин. - То, что ты сейчас сказал,
скажет и всякий мальчишка, влюбленный в свою невесту.
- Да я говорю не о невесте... Я нашел не одну ее... а все!
- Что же такое? Расскажи, братец, а я послушаю. Лицо Захарьева-Овинова
вдруг стало печально. В его глазах, за мгновение перед тем веселых и
счастливых, мелькнуло прежнее выражение, и загорелись они прежним пламенем.
Потемкин почувствовал эту внезапную перемену. Он увидел, что перед ним опять
прежний непонятный человек и что он напрасно поспешил спихнуть его с
высокого пьедестала на землю.
- Нет, князь, - странным, металлическим голосом, от которого невольная
дрожь пробежала по телу Потемкина, произнес Захарьев-Овинов. - Ничего я не
могу рассказать тебе, ибо не услышишь ты теперь слов моих душою, не поймешь
их тайного смысла. Ничему я не научу тебя, ибо человек только сам может
научить себя тому, чему я научился и что теперь знаю. И для тебя придет день
и час, когда все тебе станет ясно.
- Загадки? Опять загадки! - воскликнул Потемкин.
- Да, загадки, - все тем же жутким голосом продолжал великий
розенкрейцер, смотря куда-то вдаль и будто вглядываясь во что-то.
- Ну, так когда же придет этот день и час мой?..
- Он придет, когда ты будешь... среди поля... близ дороги... под
открытым небом расставаться с жизнью... когда вокруг тебя будут ненужные
тебе, чужие лица и ни одной родной души, ни одной истинно любимой руки,
которую мог бы ты пожать перед разлукой... В тот день и час ты поймешь все и
почувствуешь, в чем истинное счастье.
Лицо Потемкина стало мрачным. Грудь его высоко поднималась.
- Предсказатель! - прошептал он. - Печальную смерть ворожишь ты мне!..
Среди поля... под открытым небом... в одиночестве... Когда же это будет?
Скоро, что ли?.. Говори все.
- И да, и нет, - сказал Захарьев-Овияов. - И мало пройдет времени до
того дня, и очень много... Вспомни юность свою, много ведь прошло с тех пор
времени и вместе с этим мало. Ведь стоит тебе вспомнить какое-нибудь далекое
событие, - и кажется, что оно было так недавно, и спрашиваешь ты себя: да
когда же и куда прошло столько времени?! Вся жизнь наша: и долгий путь, и
миг один... Больше я ничего не скажу тебе, Да забудь и эти слова мои, если
можешь...
Они расстались.
Конец третьей части
ЭПИЛОГ
I
Западная Европа переживала страшное время. Гроза революции разразилась
над прекрасной Францией. Будто из глубины ада поднялись зловредные
испарения, и люди обезумели от этих испарений.
В тишине ученых кабинетов витала, как светлые, неосязаемые грезы,
отвлеченные, прекрасные идеи братства, равенства и свободы. Стремящийся к
правде разум, согретый сердечным вдохновением, пытался, как мог, как умел,
воплотить в слове красоту неясного идеала. Горячие слова вылетали из тишины
кабинетов и проникали всюду, падали на всякую почву. И почти всюду почва
оказывалась неподготовленной. Адские испарения видоизменяли значение слов,
низводили идеал на землю и придавали ему фантастические очертания. Непонятое
добро превратилось в ядовитое зло, и вместо братства, равенства и свободы
наступило мрачное, неслыханное царство ненависти, произвола, торжества
грубой силы. Под знаменем свободы распространилось самое мучительное,
жестокое рабство, перед которым бледнели все ужасы невольничества. Кинжал и
гильотина работали день и ночь, разливая потоки горячей человеческой крови,
от которой сатанели шайки всесильных разбойников. Умственное и нравственное
ничтожество, невежество, зависть и злоба объявили себя цветом земли и
безжалостно давили все, что было выше их. Наконец, оказалось недостаточным
уничтожать все, что так или иначе заявляло своя неотъемлемые права на земле,
и вот Бог был объявлен несуществующим. Провозглашено было единое божество -
Разум. Но это был не Разум, а Безумие, справлявшее свой отвратительный
шабаш, упивавшееся кровью и задыхавшееся от преступлений...
В это страшное время в Древнем Риме, в знаменитом замке Святого Ангела,
среди грозной тишины и векового смрада мрачных и душных темниц, по-прежнему
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг