Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                         Следующая
об этом, я выскажу тебе страшную тайну, тайну, которую я давно храню в  себе
и которая меня терзает каждый раз, как я о ней вспоминаю.  Я  знаю,  слышишь
ли, Лоренца, я знаю, наверное  знаю,  что  если  мне  суждено  погибнуть  до
времени, если блестящая жизнь  моя,  полная  славы,  полная  блеска,  должна
прерваться на самой высоте удачи и счастия, то  причиной  этого  будешь  ты,
только ты - и никто больше. Слышишь ли, Лоренца, я знаю это!..
     Он весь преобразился, его голос звучал нестерпимой душевной мукой, и  в
то же время он страстно глядел на жену свою, и в то же  время  она  казалась
ему самым прелестным, самым чудным созданием в мире.
     Лоренца была потрясена его словами, она бессознательно почувствовала  в
них какую-то истину, какой-то тайный смысл, полный значения, и  она  глядела
на своего Джузеппе, трепещущая, побледневшая, и губы ее шептали чуть внятно:
     - Я люблю тебя, как же... как же я могу быть причиной  твоей  погибели?
Зачем ты пугаешь меня? Ведь ты только сейчас говорил  мне  о  том,  чтобы  я
успокоилась, чтобы я ничего не  страшилась  в  будущем,  что  настали  ясные
дни... Ты сейчас говорил мне это... а сам...
     Но он не слышал ее. Он почти упал в кресло и закрыл лицо руками.  Перед
ним, сквозь закрытые глаза, сквозь руки, сжимавшие эти глаза, так что ничего
нельзя было видеть, все яснее и  яснее  обрисовывались  страшные,  печальные
сцены, значение которых он боялся объяснить себе.
     За минуту до  этого  спокойный,  полный  самообладания  -  теперь  этот
человек внезапно, под натиском тяжелых мыслей,  впал  в  полную  слабость  и
доходил до отчаяния.
     Лоренца своими горячими ласками едва могла привести его в себя. Наконец
страстная любовь превозмогла все; под ее наплывом разлетелись все  призраки,
затуманились и скрылись тени будущего - и Джузеппе всецело,  всем  существом
своим, отдался настоящей минуте, и жил ею, и был счастлив.

       VIII 

     Еще не занималась на небе бледная заря осеннего дня,  а  старый  Марано
давно уже не спал. Он, как  зверь,  запертый  в  клетку,  метался  по  своей
мансарде, потом в изнеможении падал на матрац, потом снова вскакивал и снова
метался. Чувство успокоения и свежести, какое произвело в нем  прикосновение
Калиостро, давно исчезло. Теперь он походил на человека отравленного.  Будто
жгучий, мучительный яд наполнял весь его  организм  -  этим  ядом  оказались
двести пятьдесят  червонцев,  которые  он  видел  на  своем  столе,  ощущал,
пересыпал жадными руками  и  которые  потом  оказались  в  кармане  ужасного
Джузеппе Бальзамо.
     - О, злодей! О, изверг! - в бессильном бешенстве повторял Марано. - Ему
мало было один раз обокрасть, погубить меня,  он  вот  теперь  обокрал  меня
вторично. Вор! Грабитель! Злодей!
     Марано был действительно очень несчастным человеком,  и  несчастие  его
заключалось вовсе не в том, что в течение двадцати лет он  испытывал  нужду,
есть бедняки, есть даже нищие, которых тем не  менее  никак  нельзя  назвать
несчастными, несчастье Марано  заключалось  не  в  материальной  нужде,  как
таковой, а в том, что он был лишен единственного блага,  которое  составляло
всю сущность его внутреннего мира, которое одно могло дать ему примирение  с
жизнью. В его душе, с тех пор как он себя помнил, никогда  не  было  ничего,
кроме любви к золоту, страстной, непреоборимой любви. И вот  целые  двадцать
лет он был лишен  единственного  любимого  им  предмета  и  томился,  хирел,
состарился и одряхлел до срока. Наконец он увидел этот  страстно  обожаемый,
доселе недостижимый предмет, он увидел золото, осязал его, проникся  мыслью,
что это золото -  его  собственность,  и  вдруг...  опять  ничего  нет;  оно
ускользнуло. Бальзамо говорит, что завтра он получит его  снова,  что  стоит
только быть послушным, исполнить требование этого врага, выставляющего  себя
чуть ли не его благодетелем, - и золото станет приходить, и жизнь  сделается
счастливой.
     Но дело в том, что Марано теперь ничему не верил. Он знал только  одно:
что золото было вот здесь, на этом столе, а теперь, его нет! И каждая  новая
минута приносила ему уверенность, что это золото никогда  не  вернется.  Его
мучения становились невыносимыми. Наконец он уже не мог рассуждать: ни  одна
ясная, здоровая мысль не удерживалась в голове  его,  он  поддавался  только
своим ощущениям - и они были ужасны.
     Прошел еще час - и в глазах еврея стало блуждать совсем дикое, безумное
выражение. Перед ним беспорядочно роились какие-то давно  позабытые  образы,
отрывки из пережитой жизни. Вот он видит себя на далекой родине, в  Палермо,
видит себя мальчиком. Он украл у отца, такого же ростовщика,  каким  он  сам
потом сделался, несколько мелких монет и в первый раз в жизни понял восторг,
радость, блаженство. Он по нескольку раз в день, да и ночью,  пробирается  в
потаенный уголок старого сада, где зарыл свое сокровище, и отрывает  его,  и
любуется им, пересчитывает каждую монету, разглядывает ее и целует.
     Сначала он боялся, что его воровство будет открыто, что у него  отнимут
эти деньги, но отец ничего не заметил. Он в полной безопасности, но ему и  в
голову не может прийти истратить хотя бы часть своего сокровища  на  сласти,
на какое-нибудь удовольствие - он не для  этого  рисковал  всем,  присваивал
деньги, он присвоил их для того,  чтобы  иметь  их,  чтобы  любоваться  ими,
наслаждаться их видом с сознанием того, что они его собственность.
     Целых два года хитрый,  осторожный,  как  лисица,  в  каждую  свободную
минуту прокрадывался мальчик в  заветный  уголок  сада  и  пересчитывал  там
деньги. В течение этих двух лет его сокровище значительно возросло:  ему  не
раз удавалось снова забираться в кассу отца и незаметно стягивать оттуда  то
одну, то две маленькие  монеты.  Наконец,  этого  ему  показалось  мало,  он
почувствовал страстную любовь уже именно к золоту: ему нужны были  червонцы.
Он осторожно пересчитал все свои деньги, пошел  в  самую  дальнюю  в  городе
меняльную лавку, променял там монеты и получил за них четыре червонца.
     Скоро к этим четырем червонцам прибавилось еще три из отцовской  кассы.
На  этот  раз,  ввиду  пропажи  такой  значительной  суммы,   старый   еврей
заволновался, но так как подозревать никого не мог и так как в  его  кармане
оказалась маленькая дырочка, то он решил, что сам потерял эти три  червонца,
поволновался, даже пострадал от этого - и потом успокоился.
     Прошло еще немного времени, и подросший Марано уже пустил  в  ход  свои
сбережения, нажил на них сто процентов, удвоил  капитал,  отцовское  занятие
пришлось ему по вкусу.
     Молодому  еврею  было  всего  двадцать  лет,   а   между   тем   такого
бессердечного и отвратительно жадного  ростовщика  никто  еще  не  знавал  в
Палермо. Ожидать от него хотя бы  самого  слабого  проявления  человеческого
чувства было нельзя, и вот теперь в болезненно расстроенных мыслях Марано, в
его воображении мелькали одна за другой,  перебивая  друг  друга,  различные
сцены из его жизни.
     Он видел себя в  своем  темном,  затхлом  помещении  в  Палермо,  среди
различных вещей, оставленных ему под залог. Перед ним мелькали  разные  лица
несчастных людей, которых нужда заставляла к нему обращаться;  ему  чудились
стоны, мольбы и слезы жертв его алчности, и он злобно усмехался, вглядываясь
в эти призраки.
     Наконец и призраки исчезли, и ничего уже ему  не  вспоминалось.  Теперь
мелькали только обрывки каких-то непонятных мыслей, и все путалось. Вдруг он
вскакивал с  кровати,  дрожа  всеми  членами,  подкрадывался  к  столу,  ему
чудилось, что на столе опять лежит возле лампы эта блестящая куча  золота...
все двести пятьдесят червонцев.
     Он осторожно приближал к ним руку, схватывал... и в руке ничего  -  все
исчезало! И он кидался на пол в яростном бешенстве, вскакивал снова,  глядел
да стол, снова видел на нем кучу золота - и  опять  она  пропадала  под  его
дрожавшими пальцами.
     "Идти,, идти в лечебницу... к графу Калиостро! - пронеслось вдруг в его
мыслях. - Надо идти... надо сказать... что сказать? Надо просить прощенья  у
графа Калиостро... у божественного... у благодетеля  человечества,  сказать,
что вчера было дьявольское наваждение, что дух  злобы  подсказывал  слова...
Да!.. Где лечебница графа Калиостро?.. У всех спрашивать...  Идти...  Зачем?
Кто это сказал?.. Да, для того, чтобы получить золото...  золото,  где  оно?
Где оно? Идти  за  ним...  Куда?..  Кто  это  говорит,  что  надо  ехать  во
Франкфурт-на-Майне?.. Там ждет дом, богатые  клиенты,  дела,  опять  золото,
много золота... Где оно?.."
     Дикое, безумное выражение глаз Марано  все  усиливалось.  За  припадком
бешенства и волнения  наступил  упадок  сил,  и  он  некоторое  время  лежал
неподвижно, как пласт, на кровати, потом опять вставал и начинал метаться по
комнате и снова глядел на стол, но уже не видел на нем золота.
     "Оно там... там, в лечебнице!.."
     Наконец  он  как  будто  успокоился,  взял  свою  ободранную,   грязную
войлочную шляпу, надел ее, вышел из мансарды, забыв запереть за собою дверь,
хотя всегда тщательно это делал, и спешно, будто кто гнал его,  спустился  с
лестницы.
     Был  уже  день;  городская  жизнь  давно  началась;  улицы  наполнились
народом. Старый еврей, с  блуждающим  взглядом,  весь  оборванный,  ужасный,
отталкивающий,  шатаясь,  шел  прямо  перед  собою.   Вдруг   он   остановил
встретившегося ему человека и громко, на всю улицу, крикнул:
     - Где лечебница графа Калиостро? Как мне найти ее?
     - А тебе зачем? - спрашивали его столпившиеся на этот крик люди.
     - Там... там спасение! - растерянно произнес он.
     Ему сказали, как пройти в лечебницу, и он  пошел  снова,  но  сбился  с
дороги, и опять останавливал встречных, и опять их спрашивал, как  пройти  в
лечебницу.
     Скоро по направлению к лечебнице шел уже не он один, за ним целая толпа
любопытных, желавших увидеть, что будет, исцелит  ли  знаменитый  иностранец
этого помешанного старика.
     Вот Марано у входа в лечебницу. Его пропустили. Вся зала полна народом.
Здесь снова, как и накануне, собралось немало больных и еще  гораздо  больше
любопытных.
     Граф Калиостро в своем роскошном наряде, сопровождаемый  многочисленной
свитой, уже обходил больных, налагал на них руки  и  объявлял  им,  что  они
освобождены от болезни. Больные радостными  возгласами  приветствовали  свое
выздоровление; многие кидались на колени перед Калиостро, ловили и  целовали
его руки. По зале шел несмолкаемый, едва сдерживаемый говор: все  передавали
друг другу о поразительных  исцелениях  и  о  том,  что  вчера  божественный
Калиостро раздал  бедным  больным  большую  сумму  денег,  что  сегодня  уже
началась раздача, что этот  Богом  посланный  человек  принес  счастье  всем
несчастным, всем больным города Страсбура.
     Вот наконец и Марано, пробившись сквозь толпу, пропускавшую его охотно,
чтобы только не прикоснуться к его грязным лохмотьям, увидал  Калиостро.  Он
задрожал всем телом, шатаясь кинулся к нему, не устоял на своих слабых ногах
и упал в нескольких шагах от Калиостро на пол.
     Великий Копт увидел его, подошел к нему, наклонился и потом,  обращаясь
к окружающим, сказал:
     - Вы видите этого человека? Кажется, это  тот  самый  безумец,  который
вчера, во время моего въезда, кинулся к моей коляске и бранил меня,  называя
не помню уже каким, именем. Ведь это он?
     Все, кто присутствовал вчера при въезде, признали старого еврея.
     - Что тебе надо, несчастный? - громким  и  спокойным  голосом,  на  всю
залу, спросил Калиостро.
     Марано долго  ничего  не  мог  вымолвить.  Наконец  его  хриплый  голос
произнес:
     - Дьявол вселился  в  меня  вчера,  и  он  шептал  мне:  "Иди,  увидишь
божественного Калиостро, закричи ему, что он негодяй, что он  украл  у  тебя
шестьдесят унций золота... Требуй от него шестьдесят унций золота".
     Вся зала так и замерла, никто не проронил ни одного звука.
     - Негодяй, отдай мне мои шестьдесят унций  золота!  -  вдруг,  напрягая
последние силы,  завопил  Марано  и  смолк,  схватывая  себя  за  голову  и,
очевидно, силясь вспомнить что-то, что-то сообразить.
     - Вот видите, - громозвучно произнес  Калиостро,  -  видите,  что  враг
человеческого рода делает иногда с людьми. Очевидно, этот несчастный  жаден,
и дьявол, вселясь в него, сулит ему золото.  Шестьдесят  унций  золота!..  Я
думаю, этот несчастный нищий никогда и не видал такой суммы!  Что  же  хочет
дьявол с этим золотом? Видите ли, я... украл его шестьдесят унций... я!.. Не
знаю, если бы он сказал устами дьявола, что  я  украл  у  него  пучок  седых
волос, это еще могло бы иметь смысл, но красть  то,  чего  у  меня  столько,
сколько я хочу...
     Калиостро  развел  руками  и  усмехнулся,  а  затем,   повернувшись   к
следовавшему за ним одному из своих  секретарей,  велел  принести  шкатулку,
находившуюся в соседней комнате.
     Через минуту шкатулка был принесена. Калиостро отпер ее, и все увидели,
что она полна золотом.
     Калиостро двумя пригоршнями взял червонцы и  бросил  их  на  пол  перед
трепетавшим в конвульсиях Марано.  Старый  еврей  испустил  отчаянный  крик,
кинулся вперед и прильнул к золоту, загребая его, прижимаясь к  нему  лицом,
целуя монеты. Теперь он визжал, хохотал, рыдал, бесновался... Но вот все его
тело конвульсивно вздрогнуло, он испустил глухой стон, его пальцы, сжимавшие
монеты, разжались, он вытянулся на полу - и остался неподвижным.
     Калиостро склонился над ним, повернул к себе его лицо и сказал:
     - Он умер. Вот для чего дьяволу нужно было золото  -  для  того,  чтобы
убить этого человека! Его я воскресить  не  могу.  Над  ним  совершился  суд
Божий.
     И все видели, как при этих словах лицо Калиостро омрачилось, он опустил
голову и несколько времени простоял в глубокой задумчивости.
     Между тем служители подняли Марано, который  действительно  был  мертв.
Секретарь подбирал золото и снова клал  его  в  шкатулку.  Еще  минута  -  и
божественный Калиостро снова обходил  больных,  снова  исцелял  их  и  снова
принимал их горячую благодарность. Теперь лицо его опять  было  спокойно,  к
нему вернулось все его величие.
     Все присутствовавшие  были  потрясены,  обсуждали  смерть  сумасшедшего
еврея и толковали о дьявольских кознях, о том, как враг  человеческого  рода
губит поддавшуюся ему душу. Если в ком еще до сих пор сохранилось неприятное
впечатление от сцены, происшедшей у коляски во  время  въезда  божественного
Калиостро в Страсбур, теперь это впечатление окончательно  изгладилось.  Все
только еще вернее знали, что у Калиостро нет недостатка  в  золоте,  что  он
может затопить золотом весь город Страсбур.

       IX 

     "Благодетель человечества" говорил старому еврею: "...ведь  если  бы  я
захотел, если бы я допустил, тебя избили бы до смерти. Да, ты был бы  мертв,
и уже не осталось бы никого на свете,  кто  мог  бы  рассказывать  сказки  о
Джузешш Бальзаме, о шестидесяти унциях золота и о тому подобном вздоре..."
     Теперь этот старый еврей,  помимо  своей  воли,  окончательно  оправдал
Калиостро в глазах жителей Страсбура. Оправдал - и умер. Еврея похоронили за
счет "благодетеля человечества". Еврей унес за собою в могилу все  Сказки  о
Джузеппе Вальзамо, - значит, теперь не остается никого, кто мог бы повторять
эти сказки и смущать ими торжество могущественного графа  Калиостро!..  Нет,
старые тайны не умирают, и всегда остается нечто  способное  вынести  их  из
мрака на свет. Тут же относительно сказок о Джузепне Бальзамо оставались  и,
помимо умершего Марано, живые свидетели.
     Первым из таких свидетелей была Лоренца. А затем,  разве  не  хранилась
эта тайна в таком страшном месте, откуда всегда могла грезить  божественному
Калиостро?
     Разве  "великий  носитель  знака  Креста   и   Розы",   русский   князь
Захарьев-Овинов,  не  доказал  ему,  в  каких  сильных  и  неумолимых  руках
находятся эти старые сказки?
     Но Калиостро не смущался.  Лоренца,  эта  страстно  любимая  жена  его,
добровольная, а еще более невольная спутница и помощница его жизни, всегда с
ним. Она его послушное орудие. Сны и видения будущего грозят какой-то бедою.
Но это будущее далеко, о нем не время думать... А  розенкрейцеры?  И  о  них
нечего думать: Захарьеь-Овинов остался там, в России; Лоренца своими тайными
способностями поможет вовремя заметить а отвратить опасность...
     Да, положительно Марано, старый полоумный еврей, был  страшнее  всех  и
всего,  с  ним  приходилось  возиться,  следить  за  ним.  Теперь  его  нет,
препятствие  отстранено.  Впечатление,  произведенное  на  Калиостро  сценой
смерти старого еврея, пропало,  как  пропадали  и  все  впечатления  в  этой
страстной  и  порывистой  душе,  жаждавшей  наслаждений,  блеска  и   славы.
Калиостро чувствовал под собою  твердую  почву,  чувствовал  всевозраставшие
свои силы. Он знал, да, знал,  что  звезда  его  счастья  все  выше  и  выше
поднимается над его головою. И сознание  это  окрыляло  его,  усиливало  его
энергию, его неослабную, постоянную деятельность.
     Он говорил себе: "Все к лучшему" - и совсем искренне считал теперь свою
неудачу в Петербурге большим для себя благополучием. То, что не удалось там,
среди северных снегов, среди русских варваров,  то  должно  осуществиться  в
самом центре цивилизации. Пусть там,  в  Петербурге,  обманутые  им  русские
вельможи делает что угодно с ложем Изиды! Он время от времени будет посылать

Предыдущая Части Следующая


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг