- Я буду ждать тебя, - со вздохом произнес князь.
- Вот и он тоже говорит, что придется мне тебя дожидаться... Дай-ка
Бог, поскорее бы! - прибавил он, кивнув на отца Николая.
Тот смотрел на брата очень внимательно, прямо в глаза, будто стараясь
прочесть в них. И он прочел.
- Может, наш князь вернется и скорее, чем сам думает, - сказал он и
подошел прощаться.
Старый князь почувствовал что-то новое, необычное, когда сын целовал
его руку. Это было не прежнее холодное прикосновение. Отец Николай тоже
почувствовал теплый братский поцелуй на губах своих.
- Я бы остался, хотелось бы остаться, да ехать необходимо! - невольно
вырвались эти слова у Захарьева-Овинова, когда он выходил из отцовской
спальни.
Как это было на него не похоже! Старик и священник переглянулись.
Конец первой части
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
I
Осеннее, но все еще теплое солнце заливало улицы Страсбура. По
направлению к Кольскому мосту стремились толпы народа. На самом мосту и на
набережной замечалось необыкновенное оживление. Из окрестных ресторанов и
кабачков была вынесена, кажется, вся мебель, и каждый стул отдавался в наем
за большую плату. Сразу никак нельзя было понять, что это такое происходит,
только на всех лицах ясно читались возбуждение, любопытство и ожидание.
Мужчины и женщины, собираясь в кучки, вели между собою оживленную
беседу. Вслушиваясь в эти разговоры, можно было наконец мало-помалу понять,
что кого-то ждут, кто-то должен въехать в город через Кельский мост.
В одной группе собралось несколько пожилых людей, и скоро к ним
подобрался старик, очень бедно, даже чересчур бедно, одетый, с трясущейся
головою, с бегающим, не то пугливым, не то дерзким взглядом. Он некоторое
время стоял, вслушиваясь в разговор. Важного вида человек, одетый во все
черное, объяснял:
- Проникнуть в эту тайну мудрено, но нет сомнения в том, что он делает
людям столько добра, сколько давно никто не делал. Да, добро, им делаемое,
так велико, что нельзя его признать иначе, как за доброго гения...
- Что же говорят о нем? Кто он такой? - раздалось сразу несколько
голосов.
Говоривший глубокомысленно пожал плечами.
- Кто он! Этого никто не знает. Он совершает чудеса, у него, говорят,
бывают небесные видения, он беседует с ангелами...
- Беседует с ангелами! - внезапно оживляясь и трясясь всем телом, вдруг
воскликнул бедно одетый старик. - Сколько лет этому человеку? Ради Бога,
сколько ему лет?
- Сколько лет! Да, может быть, столько, сколько нашему отцу Адаму или
графу Сен-Жермену! - с усмешкой отвечал ему сосед. - Чего тут спрашивать о
его годах, разве для таких необычайных людей, для таких благодетелей
человечества существуют метрические записи? У подобных людей нет возраста
или, вернее, им столько лет, сколько они желают, чтобы казалось. Многие
говорят, что графу Калиостро более трех тысяч лет, но что на вид ему нельзя
никак дать более тридцати шести. Вот мы через полчаса, через час сами об
этом судить будем.
Но трясущийся старик уже не слышал и отошел от говоривших.
- Тридцать шесть лет... тридцать шесть лет! - шамкал он про себя своим
беззубым ртом. - Тому негодяю теперь должно быть столько же... И с ним
беседуют ангелы... А что, если это он самый и есть? Останусь непременно, я
должен его увидеть...
Время проходило. Толпы любопытных густели. Мальчишки то и дело бегали
за мост и возвращались с вестями. Вот наконец они бегут, машут платками и
кричат во все горло:
- Едут! Едут!
Все устремились ближе к мосту, напирая друг на друга, взбираясь на
стулья, ломая их. Раздались женские взвизгивания, послышалась брань, потом
все стихло.
За мостом, в залитой солнцем дали, показалось что-то. Что-то двигалось,
вот ближе, ближе, теперь уже можно было различить несколько экипажей. Они
въехали на мост. Потом показались всадники, целый кортеж... Кортеж
приближался. Можно было подумать, что это въезжает в город король - такое
множество было экипажей и всадников, прислуга в залитых золотом ливреях,
экипажи, нагруженные тюками, и, наконец, богатая открытая коляска.
Толпа крикнула в один голос и замахала шапками и платками навстречу
этой открытой коляске. В ней важно, с олимпийским спокойствием восседал
красивый, стройный человек с энергичным лицом и блестящими черными глазами.
Одежда его поражала своим великолепием, драгоценные каменья так и сверкали
на нем в солнечном блеске. Рядом с ним помещалась прелестная молодая
женщина, красота которой спорила с богатством наряда.
- Да здравствует божественный Калиостро! Да здравствует благодетель
человечества! - раздавалось в толпе все восторженнее и неудержимее, и
красивый, сверкающий драгоценными каменьями человек приподнимал свою
маленькую треугольную шляпу, украшенную галунами и белыми страусовыми
перьями, и кланялся толпе с таким величием, с такой благосклонной улыбкой, с
такой торжественностью и грацией, каким мог позавидовать любой король.
Его спутница тоже кивала направо и налево своей хорошенькой головкой и
отвечала милыми улыбками на каждый букет цветов, прилетавший к ее ногам в
коляску. Скоро граф Калиостро и его жена - хорошенькая Лоренца - были
буквально засыпаны душистыми цветами.
Теперь экипаж подвигался шагом: густая толпа окружала его со всех
сторон. Фанатический восторг изображался на всех лицах.
- Да здравствует божественный Калиостро! Да здравствует благодетель
человечества! - повторялось все громче и громче.
Но вот к коляске, отчаянно работая локтями, протискался бедно одетый
старик с трясущейся головою, вот уже он у самой дверцы, он ухватился за нее,
впился взглядом своих слезящихся глаз в лицо Калиостро и крикнул:
- А! Это ты, Джузеппе Бальзаме! Это ты, негодяй! Отдай мне мои
шестьдесят унций золота! Отдай шестьдесят унций золота, слышишь, ты украл их
у меня - отдай!
Старческий голос был полон злобы, и в нем звучала такая уверенность,
такая сила правды, что вся толпа мгновенно притихла и экипаж остановился.
Лоренца слабо вскрикнула, а Калиостро вздрогнул. Но еще миг - и то же
спокойное величие было на лице знаменитого путешественника. Он будто не
слышал слов старика, будто не видел эту ужасную в своей злобе, в своем
безобразии фигуру, ухватившуюся за дверцу коляски. Вместе с тем над
онемевшей толпою неведомо откуда, будто сверху, будто с неба, прозвучал
громкий голос: "Устраните безумца, одержимого адскими духами!"
Многие упали на колени при звуках этого голоса, пораженные величием,
красотою и спокойствием графа Калиостро. Несколько сильных рук сразу
протянулись к дрожавшему старику. Вот его оттащили от коляски. Он слабо
бился, он силился крикнуть что-то, но ему связали руки, всунули в рот платок
и увлекли подальше в сторону.
- Да здравствует благодетель человечества! - крикнули разом сотни
голосов, и новые цветы посыпались в коляску.
Толпа начала расступаться, и коляска, сопровождаемая всадниками и
другими экипажами, теперь уже свободно катилась по городским улицам. Народ
бежал следом, весело крича; в окнах домов появлялись мужские и женские
головы, махали платками, сыпались цветы - и так продолжалось до тех пор,
пока коляска не остановилась перед большим зданием, вокруг которого уже
ожидала новая народная толпа.
Весь Страсбур знал, что это здание вот уже около месяца было нанято
посланцем знаменитого графа Калиостро и устроено для помещения
многочисленных больных. Теперь к его приезду здесь было собрано более
двухсот человек мужчин, женщин и детей, страдавших самыми различными
недугами. В толпе уже знали, что божественный Калиостро, осчастлививший
Страсбур своим посещением, намеревается прожить здесь долгое время, по
крайней мере, так должно было казаться, потому что для него был отделан с
необыкновенным великолепием роскошный дом. Знали также, что он, прежде чем
отдохнуть с дороги, желает оказать свое первое благодеяние городу Страсбуру
- излечить всех больных, собравшихся в его лечебнице. Так оно и было.
Калиостро, разбросав наполнявшие коляску цветы, поднялся во всем своем
великолепии. Дверца распахнулась, он ловко соскочил со ступеньки экипажа,
сам вынес из него прелестную Лоренцу и, взяв ее под руку, сопровождаемый
огромной свитой и множеством любопытных, вошел в подъезд лечебницы. Здесь, в
большом зале, находились все больные.
Великолепный граф, не отпуская от себя Лоренцу, подходил к каждому,
каждому глядел в глаза своими проницательными черными глазами, клал руку то
на голову, то на плечи больных, говорил каждому: "Теперь вы свободны от
вашей болезни, она прошла и не вернется, вы здоровы" - и шел дальше. И люди,
все эти мужчины, женщины и дети, за мгновение перед тем страдавшие и
жалобными стонами выражавшие свои страдания, почувствовав прикосновение
знаменитого целителя, услышав его слова, объявлявшие им об их исцелении,
мгновенно чувствовали себя действительно освобожденными от болезни.
Когда Калиостро обошел всех и без всяких признаков утомления направился
уже обратно к выходу из залы, все эти больные, как один человек, стеснились
вокруг него, упали перед ним на колени и благодарили за свое исцеление. Все
они были здоровы.
Из числа людей, пробравшихся в залу за чудодеем, было и несколько
скептиков, городских врачей и иных лиц, смеявшихся над божественным
Калиостро, не веривших в него.
Эти люди теперь решительно не знали, что думать, они были свидетелями
действительного чуда. Чудо это совершилось на глазах у сотен людей, о чуде
этом через час будет знать весь город, и им не останется никакой возможности
опровергнуть то, чему и сами они были свидетелями. Они заранее, еще утром,
собрались здесь, так как в лечебницу пускали всех и всем разрешали
беседовать с больными. Из расспросов, из вида больных они хорошо знали, что
это были не притворщики, что это была вовсе не комедия, что здесь собрались
настоящие больные, страдавшие самыми разнообразными болезнями, - и вот они
здоровы!..
- Да здравствует божественный Калиостро! Да здравствует благодетель
человечества! - снова, еще неудержимее раздаются голоса кругом и
сопровождают великолепного графа и его подругу от лечебницы до его нового
отеля. Здесь их ждет отдых, а затем прием именитых людей города Страсбург и
богатое пиршество.
II
Европейское общество последней четверти XVIII века совмещало в себе две
крайности: с одной стороны, подготовлялось так называемое царство разума, то
есть опрокидывание - кровавое, беспощадное и бессмысленное - всех издавна
сложившихся устоев жизни, за ужасами которого следовал грубый материализм. С
другой стороны, кажется, никогда еще, даже в самых, казалось бы,
просвещенных умах, не кипело такой безумной жажды чудесного, таинственного,
необычайного, - и следствием этого являлось иной раз почти детское
легковерие. Эти две противоположности, две крайности уживались не только в
целом обществе, но даже и в отдельных лицах, наперекор здравому рассудку,
они могли совмещаться. Один и тот же человек являлся сегодня отрицателем,
завтра впадал в удивительный фетишизм.
В особенности французское общество, более, чем общество какой-либо
другой страны, являло собою подобное странное зрелище. Французская натура
весьма впечатлительна, сенситивна, нервна, а потому французы ранее других
почувствовали в воздухе, которым дышал весь западноевропейский мир, какую-то
духоту, как бы сгущение электричества, как бы приближение страшной грозы.
Слепая, стихийная сила надвинулась на Европу, жизнь выходила из своей
обычной колеи, воздух наполнялся чем-то вредным, раздражающим, сдавливающим
дыхание; ни ум, ни чувства не находили себе исхода и метались то в одну, то
в другую сторону.
Только этим болезненным настроением и можно объяснить продолжительность
и необычайность успеха такого, хотя бы и действительно исключительного,
человека, как Калиостро. Положительно ни один из людей, записавших свои
имена в истории последней четверти XVIII века, во пользовался такой
громадной популярностью, как Калиостро. Пройдет еще немного лет со времени
описываемых дней появления его в Страсбуре - его бюсты будут красоваться
чуть не в каждом французском доме; весь Париж, первый центр умственного
европейского движения, будет нарасхват раскупать эти бюсты и с благоговейным
молитвенным трепетом читать надпись под ними: "Божественный Калиостро".
Изумительному иностранцу будут воздаваться царственные почести, и сам король
Франции издаст указ, по которому малейшее оскорбление, нанесенное Калиостро,
будет признаваться оскорблением его величества.
Теперь Калиостро, недавно изгнанный из Петербурга по приказу Екатерины
и как бы забывший свое имя графа Феникса, иод которым он был известен в
России, еще не достиг вершины своей славы, но уже быстро восходил на эту
вершину.
Задолго до его приезда в Страсбур, как мы уже видели, весь город ожидал
его. Его ловкие эмиссары распустили среди населения самые разнообразные,
самые невероятные о нем рассказы, и этим рассказам почти все верили.
Первый же день его появления был первой решительной победой, одержанной
им во Франции, Весть об излечении им больных молнией пролетела по городу, и
вечером к его столу, в его отеле, собралась вся страсбурская знать, считая
для себя за честь воспользоваться его приглашением.
Калиостро и хорошенькая Лоренца встречали гостей среди положительно
царственной обстановки. К этой обстановке приглашенные уже были
приготовлены, но все же она превзошла самые смелые их ожидания. Нельзя было
не восхищаться обширными залами отеля, где богатство соединялось со вкусом и
где в обстановке было даже что-то сказочное. Если бы из числа страсбурцев,
вступивших теперь в отель Калиостро, был кто-нибудь, знакомый с
петербургским дворцом светлейшего князя Потемкина-Таврического, то этот
человек понял бы, откуда у Калиостро взялся этот капризный восточный вкус, с
каких чертогов при устройстве своего отеля он брал копию. Эта удивительная,
таинственная и прелестная гостиная, посреди которой Калиостро и Лоренца
любезно принимали приезжавших, была даже точным подражанием, во всех
мельчайших подробностях, одной из гостиных потемкинского дворца.
Но никто из жителей Страсбура не только не бывал в чертогах русского
всесильного вельможи, но даже и о России имел самые смутные, фантастические
представления. Никто не делал никаких сравнений, все только восхищались, и
великолепие обстановки еще более содействовало тому благоговейному трепету,
с которым приглашенные подходили к Калиостро. Многие из них принадлежали к
старым дворянским фамилиям, занимали высокие должности, обладали
значительным состоянием и по своему характеру являлись людьми независимыми,
гордыми, даже чванными. Но все эти их свойства мгновенно исчезали перед
Калиостро. Эти гордые, чванные господа мгновенно принижались в его
присутствии, склонялись перед ним, как перед королем. Конечно, если бы
Калиостро пожелал только, они стали бы целовать его руку. Все наперебой, в
самых отборных выражениях объясняли знаменитому иностранцу и его хорошенькой
подруге, до какой степени они счастливы, видя их в стенах старого города
Страсбура, и при этом с жадным любопытством спрашивали, долго ли город
Страсбур будет иметь счастие считать в числе своих жителей графа Калиостро и
его супругу.
Калиостро всем отвечал, что он приехал сюда вовсе не с тем, чтобы
уехать, но что продолжительность его пребывания в городе будет зависеть от
самого города. Он слишком много путешествовал, и ему пора отдохнуть, если
ему будет хорошо здесь, если он увидит, что может делать действительно добро
жителям, то никуда и не уедет.
И все оставались необыкновенно довольны этим ответом.
Один за другим гости подходили к Калиостро, сопровождаемые своими
женами, сыновьями, дочерьми, почтительно представляясь, объясняя подробно
свои имена, титулы и звания. Затем мужчины целовали руку у Лоренцы и
отходили. Для каждого и для каждой и у Калиостро, и у Лоренцы было ласковое
слово, любезная улыбка, крепкое пожатие руки.
Но и во время этого торжественного представления все же, однако, не
обошлось без нескольких комичный сцен. Так, например, один набожный
страсбурский сановник, толстый и красный, с добродушным и в то же время
серьезным лицом, остановился перед Калиостро и громозвучным голосом, на всю
гостиную, потребовал от него, чтобы он дал ему честное слово в том, что он
незнаком с дьяволом.
Калиостро хотел было обратить это в шутку, но сердитый господин так
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг