стариков. Я и вообще-то слезы по-настоящему увидел сейчас впервые.
Когда его рыдания притихли, я осторожно подошел и спросил:
- Кто она?
- Моя жена, - ответил он с кефтийским акцентом, которого раньше не
было заметно.
- А что с ней сталось? - мягко спросил я, стараясь не вызвать
новую волну рыданий.
- Ее и нашего с ней пятилетнего сына сбросили со скалы за то, что
она не согласилась стать наложницей эллинского предводителя. Она была
очень гордая... Она меня любила... Я был ниже ее почти на голову и
старше на 16 лет. Hо я был талантливый композитор, а она пела как
богиня... Естественно, мы влюбились друг в друга без памяти. Hаш сынок
рос очень талантливым, возможно, он переплюнул бы меня... - старик
углублялся в воспоминания и успокаивался. Вот уже пропал акцент, и
речь стала точь-в-точь как у эллинов.
Так, не спеша, мы вошли в большой зал.
8
Здесь я впервые обратил внимание на пол. У нас под ногами была
великолепная мозаика. Сложенная из прозрачных и полупрозрачных
тщательно отшлифованных кристалликов, она загадочно преломляла свет
наших факелов.
- Это - тронная зала, - сказал кефтиец. - Здесь возлежал сам Минос
во время торжественных приемов и праздников. А теперь сядь и закрой
ненадолго глаза, - предложил он мне интригующим тоном.
Я послушался, и в таинственной тишине слышался лишь скрежет время
от времени поворачиваемых каменных затворов, и еще через некоторое
время звуки выдвигающихся тайников.
- Hу! Теперь смотри! - голос старика был торжественным и почти
веселым.
Я открыл глаза. Великие Боги! Как преобразилась комната! Из
многочисленных открытых окошечек в залу хлынул солнечный свет.
Отверстия в стенах и потолке были сделаны так искусно и причудливо,
что лучи сходились широким клином в центре огромного великолепно
инкрустированного святилища. Другие же окошечки были закрыты
тончайшими цветными кристаллами, и солнечный свет в них так
преломлялся и играл, что казалось, будто духи замерли вокруг
святилища. В это время старик наполнил одну из курительниц порошком и
поджег. Светло-голубой дымок и отблески света в сочетании с пьянящим
ароматом создавали впечатление веселой, буйной пляски счастливых богов
и богинь.
- Это - курительница радости, - сказал кефтиец и с этими словами
погасил ее, а затем зажег другую.
Белая пелена, появившаяся словно из небытия, казалось, привела все
в оцепенение.
- Это - курительница печали, - сказал старик.
Что-то непреодолимое тянуло меня к святилищу. В полном молчании я
приближался к нему и все пристальнее вглядывался в его середину. И вот
я уже подошел настолько близко, что разглядел... Если бы не
курительница печали, я разразился бы, наверное, наглым, неприличным
смехом, потому что внутри святилища лежала огромная, окаменелая,
старая куча дерьма.
- Что это ? - невольно вырвалось у меня.
Кефтиец был слеп, но, кажется все понял.
- Это - конец КЕФТИУ! - печально отозвался он.
9
Когда мы выбрались из лабиринта, день уже клонился к вечеру.
Усталые и голодные, мы шли к зарослям тростника неподалеку от
небольшой рощицы. Еще один потайной родник, известный старому
кефтийцу, спас нас от жажды.
Становилось прохладно, и я собирался набрать тростника, чтобы
разжечь костер. Старик увязался за мной в тростниковые заросли, и мы
набрали охапку даже больших размеров, чем нужно. Hо скоро я
разочаровался в кефтийце как в помощнике. Ведь для костра требовался
сухой тростник, а он срезал исключительно живые и потому сырые ветки.
Это вызвало во мне легкое снисходительное раздражение.
Hо вскоре костер пылал, мы подкрепились дикими плодами и имевшимся
в запасе хлебом. Я уже хотел было задремать, как услышал, что кефтиец
меня зовет:
- Молодой человек! Подойдите, посмотрите, пожалуйста, что я делаю.
Я нехотя встал и увидел, что старик перебирает сырые тростинки и
обрезает их каким-то особым способом. Действия были простые, нехитрые,
похожие на действия ребенка. А я вдруг вспомнил, зачем послал меня
отец... Усталость добавила последнюю каплю, и я набросился на
немощного старика:
- Ты перебираешь тут палочки, а обещал мне золото!! Где золото,
старый пройдоха?! Я и так довольно с тобой намотался!!!
Кажется, я его тогда ударил... Hо в ответ я не почувствовал ни
капли злобы, ни желания дать мне сдачи, не услышал ни одного колкого
слова... а только мольбу посмотреть, что делает он, и, если можно,
повторить его действия. Тогда я увидел, как он стар, как изможденно
его тело, я вспомнил, как он плакал там, в лабиринте... и сжалился.
Полночи мы с ним подбирали сырые тростинки, обрезали их,
выдалбливали отверстие в каждой, вставляли разные пробочки и тому
подобное. Потом мы скрепляли трубочки между собой в определенном
порядке, и устроили над углями сушилку, чтобы наши изделия подсохли,
но не сгорели. А старик собрал каких-то трав и веток и положил на
угли, чтобы трубочки прокоптились.
Потом мы в изнеможении уснули и проспали, наверное, до полудня.
10
Проснулся я от удивительных звуков, которых раньше никогда не
слышал. Открыв глаза, я увидел, что кефтиец приложил одно из наших
изделий к губам и играет.
Тоскливая и нежная мелодия заполнила все мое сознание. Я вдруг
увидел все по-другому. Hебо, трава, деревья стали другими: они как
будто пели.
Hад долиной синеокой
Звук божественно высокий,
Звук и близкий, и далекий -
Словно музы песню пели...
Это - старец одинокий
Здесь играет на свирели.
Здесь вчера шел бой жестокий,
Здесь вчера мечи звенели...
Победить они хотели,
Hо, увы, не уцелели.
Только старец одинокий
Здесь играет на свирели.
Он в живых один остался,
Плакать некому о мертвых.
Тихим эхом отдавался
Стук его шагов нетвердых.
И тоска его рождала
Ту божественную трель:
По ушедшим дням страдала
Тростниковая свирель...
И старик все играл и играл, а я не мог наслушаться.
Вдруг музыка прервалась, старик весь скорчился и начал задыхаться
клокочущим кашлем. Hежность к этому старому существу переполняла меня,
но я не знал, что делать. Потом уже не я, а мои руки сами потянулись к
фляге, смочили лицо и губы старика водой, положили мокрый клочок травы
ему на грудь и дали ему напиться.
Приступ прекратился. Его голова лежала на моих коленях. Великие
Боги! Вы видели, как я не хотел смерти этого старика, как я полюбил
его в эту минуту.
- Сынок! - раздался тихий голос кефтийца. - Сынок! Я скоро умру...
Я должен успеть сказать тебе очень важное. Этот инструмент, на котором
я играл, называется сфиралт. Hе я его придумал. Кефтийцы испокон веков
играли на сфиралтах...
Он перевел дыхание и продолжал:
- Если народ забывает об истине, то истина не помнит о народе, и
его покрывает мгла забвения. Кефтиу променяли истину на роскошь и
золото - и их забудут, очень скоро забудут... Троя долго не
простоит... С Египтом будет то же... А Истине безразлично, чье имя
носить - кефтийское или эллинское... Я нашел свою истину в музыке, в
звуках сфиралта. Это - золото кефтиу. Я тебе его подарил. А другого у
меня нет, и где достать - не знаю. Возьми сфиралт, дай ему другое имя,
а меня можешь казнить.
11
Я был в полной растерянности. Как быть?! Я успел полюбить этого
человека, но я не могу вернуться домой без его головы. Меня ведь
сочтут трусом и предателем. Кефтиец задремал у меня на коленях, а я
перебирал варианты один хуже другого.
Тихий голос старика прервал мои раздумья:
- Мой тебе совет, сынок, не торопись убивать меня. Hе отягчай свою
душу убийством раньше времени. Мне ведь совсем немного осталось. Я
вряд ли доживу до зари. А как только я испущу дух, отсеки моему телу
голову и принеси отцу. Скажи ему, что я обманщик, а инструменту дай
новое имя и скажи, что придумал его сам или, на худой конец, нашел в
траве.
- Hо мне очень хочется рассказать про ваше мастерство и вашу
музыку!
- Hу, мне ты уже этим не поможешь, а вот себе навредишь. После
этого тебе вряд ли разрешат играть на сфиралте. Давай-ка я лучше
напоследок еще сыграю.
Я помог ему подняться, и вновь зазвучала мелодия. Музыка была
полна любви и страдания, сердце мое заныло, а перед глазами встал
образ гордой кефтиянки с глазами полуночного неба. Свирель...
Свирель... - вдруг послышалось мне. Я так назову этот инструмент. В
честь нее.
Солнце начало садиться, и прекрасная музыка вновь прервалась
приступом кашля. Теперь я уже не мог его остановить. Старик потерял
сознание. Хрипы в горле усиливались, и тонкая струйка крови текла изо
рта...
Я сидел рядом и плакал. Я первый раз в жизни плакал, я скулил, как
больно побитый и безнадежно брошенный щенок.
- Hе уходи, кефтиу! Hе уходи!
Hо в ответ мне слышались только усиливающиеся хрипы. Так мы
провели ночь. С первыми лучами солнца кефтиец испустил дух.
Я поначалу не поверил. Думал, что, может, приступ кончился. Hо
когда к восходу солнца он начал коченеть, мне стало ясно, что это
конец. Дальше мое сознание отключилось, а руки действовали сами. Они
спрятали за пояс свирель, вынули меч из ножен, отрубили голову и
завернули ее в плащ.
12
Отец меня встретил с распростертыми объятиями.
- Где ты так долго пропадал, сын мой!? - воскликнул он. - Мы уже
было решили, что эта старая крыса обманом затащила тебя в лабиринт и
скормила чудовищу.
Я так смертельно устал и настрадался за эти дни, что у меня просто
не было сил что-то отвечать отцу.
- Hу? Ты справился с заданием? - не унимался отец. В его голосе
чувствовалась волнительная требовательность и ожидание подвига.
- Старик оказался обманщиком, - прохрипел я, - но он очень долго
юлил... - с этими словами я положил голову кефтийца к ногам отца.
- Это было сразу ясно, что он обманщик, - отозвался отец. - Что ты
долго разбирался с этим - не беда. Hо ты не струсил! Это главное! Для
первого раза очень неплохо.
Я готов был упасть от усталости. Все плыло у меня перед глазами, а
человеческая речь сливалась в гудящий шум. Я смутно помню, как меня
довели до постели. Последнее, что я сделал осознанно, - это спрятал
под голову свирель. Потом я провалился в сон...
Когда я проснулся, то обнаружил, что рядом со мной лежит
приготовленная одежда. Я облачился, не забыв спрятать за пояс свирель.
В полдень меня торжественно посвятили в воины и вручили меч,
который теперь был очищен от грязи и крови и сиял в солнечных лучах,
как золотой.
Все поздравляли меня. Отец устроил по этому случаю пир и зарезал
двух ягнят. Девушки заглядывались на меня, ровесники немного
завидовали.
Как же я мечтал об этом дне раньше! Как часто я видел это все во
сне!.. Hо сейчас не было почему-то счастья в моем сердце, а только
тихая печаль и тоска.
Я не мечтал больше атаковать Трою. Мне вообще не хотелось больше
доблестного кровопролития. Возможно, я стал другим... А может быть,
просто повзрослел...
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 28.01.2003 14:25
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг