-- Не беда. Мы ко всему этому привыкли. А ты, милый Кирша, уже слишком
любопытен, - всегда заглядываешь, куда не надобно.
Кирша говорил невесело:
- Глаза мои видят, и уши мои слышат, - разве я в этом виноват!
В приятной, нарядной гостиной Светиловичей, в неживом свете трех
матовых шариков электрических ламп бронзовой люстры казалась мечтательно
красивою зеленовато-голубая обивка мебели ампирь. Блестели черные изгибы
звучного рояля. Лежали альбомы на столике под длинными листами латаний.
Портрет старика с длинными белыми усами улыбался молодо и весело со стены
над диваном. В этой милой и как будто бы ничем не омраченной обстановке
собрались гости. Говорили много, горячо и красиво.
Собрались преимущественно местные кадеты. Были здесь три врача, молодой
инженер, два присяжных поверенных, редактор местного прогрессивного листка,
мировой судья, нотариус, три учителя гимназии, священник. Почти все пришли с
дамами и с девицами. Было еще несколько студентов, курсисток и подростков из
старших классов гимназии.
Молодой священник, Николай Матвеевич Закрасин, сочувствовавший кадетам,
давал уроки в школе Триродова. Среди своих собратьев, священников, он слыл
большим вольнодумцем. Городское духовенство смотрело на него косо. Да и
епархиальный архиерей к нему не благоволил.
Отец Закрасин кончил духовную академию. Он недурно говорил, писал
что-то, сотрудничал не только в духовных, но даже и в светских журналах. У
него были вьющиеся, густые, недлинные волосы. Серые глаза его улыбались
ласково и весело. Его священническая одежда всегда казалась новою и
нарядною. Его манеры были сдержанны и мягки. Совсем не похожий на
обыкновенного русского попа, отец Закрасин был светел, наряден и весел. По
стенам висели гравюры, изображавшие события из священной истории. В кабинете
в нескольких шкапах было много книг. По выбору их было видно, что круг
интересов отца Закрасина весьма обширен. Вообще же во всем любил он
несомненное, убедительное и рациональное.
Его жена Сусанна Кирилловна, очень благообразная, полная, спокойная и
совершенно уверенная в правоте кадет дама, сидела теперь неподвижно на.
диване в гостиной Светиловичей, и изрекала истины. Она, несмотря на свои
конституционно-демократические убеждения, была настоящая попадья,
хозяйственная, говорливая и боязливая.
Сестра священника Закрасина, Ирина Матвеевна, или, как все ее называли,
Иринушка, распропагандированная попадьею епархиалка, молоденькая,
розовенькая и тоненькая, была очень похожа на брата. Она кипятилась так
часто и так сильно, что старшие постоянно унимали ее, ласково посмеиваясь
над ее молодым задором.
Был Рамеев с обеими дочерьми, братья Матовы и мисс Гаррисон. Был и
Триродов.
Было почти весело. Разговаривали, кто о политике, кто о литературе, кто
о местных новостях, кто о чем. Сонина мать сидела в гостиной, и говорила о
женском равноправии и о сочинениях Кнута Гамсуна. Сонина мать очень любила
этого писателя, и любила рассказывать о своей встрече с ним за границею. На
ее столе стоял портрет Кнута Гамсуна с его подписью, предмет большой
гордости всей семьи Светиловичей.
У чайного стола в соседней с гостиною маленькой комнате, которую
называли буфетною, Соня, окруженная веселою молодежью, разливала чай. В
кабинете Сонина отца говорили о том, что возле в деревнях вокруг города
стало неспокойно. Были поджоги помещичьих усадеб и экономий. Было несколько
случаев разгрома хлебных амбаров у деревенских кулаков, скупающих хлеб.
Сонину мать попросили сыграть что-нибудь. Она поотказывалась не долго,
но потом с видимым удовольствием подошла к роялю, и сыграла пьесу Грига.
Потом за рояль сел нотариус. Под его аккомпанемент распропагандированная
попадьею епархиалка Иринушка, смущенно краснея, но с большим выражением,
спела новую народную песенку:
Полюбила я студента
Из далекого Ташкента,
Вышла замуж за него, -
Пировало все село.
Сладку водочку все пили,
Дружно речи говорили,
Как бы барам досадить,
Землю нам переделить.
Зыкнул, рыкнул, и ввалился
Вдруг урядник к нам в избу.
-- Я на остров Соколиный
-- Тебя, с мужем упеку.
- Ну, милашка, собирайся,
Поскорее одевайся.
За хорошие дела
Ждет милашечку тюрьма.
Я ничуть не испугалась,
Даже с мужем не прощалась.
Заступились мужики.
Выгнали его в толчки.
Эта песня была, как иллюстрация к разговорам о деревенских настроениях.
Она имела большой успех. Иринушку за нее хвалили и благодарили. Иринушка
краснела и жалела, что не знает еще другой какой-нибудь песни в том же роде.
Потом Триродов читал свою новеллу о прекрасной и свободной
влюбленности. Читал просто и спокойно, не так, как читают актеры. Прочел, -
и в холодной принужденности похвал почувствовал, как он чужд всем этим
людям. Опять, как часто, шевельнулась в душе та же мысль, - зачем иду к этим
людям.
"Так мало общего между ними и мною", - думал Триродов. И только утешили
улыбка и слово Елисаветы.
Потом танцевали. Играли в карты. Как всегда, как везде.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Уже не ждали больше никого. В столовой накрывали к ужину. Вдруг
раздался резкий, настойчивый звонок. В переднюю торопливо пробежала
горничная. Кто-то в гостиной сказал с удивлением:
- Поздний гость.
Всем стало почему-то жутко. Ждали каких-то страхов, - что вот вдруг
вломятся разбойники, что принесут телеграмму с мрачным содержанием, что
придет кто-нибудь запыхавшийся и усталый, и скажет ужасную весть. Но вслух
говорили совсем о другом. Дамы соображали:
- Кто же бы это мог быть так поздно?
- Да кто же другой может быть, как не Петр Иваныч!
- Да, он таки любит опоздать.
- Помните, у Тарановых?
Петр Иванович откликнулся, подходя:
-- Что вы, Марья Николаевна! Я давно уже здесь.
Марья Николаевна сконфуженно говорила:
- Ах, извините. Так кто же это?
- А вот сейчас узнаем. Будем посмотреть.
Любопытный инженер выглянул, было, в переднюю, и наткнулся на кого-то в
серой шинели, стремительно идущего в гостиную. В тихом ужасе сказал кто-то:
- Полиция.
Когда горничная открыла на звонок дверь, в переднюю, теснясь и неловко
толкаясь, ввалилась толпа чужих людей, - городовые, дворники, жандармы,
сыщики, полицейский пристав, жандармский офицер, двое околоточных. Горничная
обомлела от страха. Пристав прикрикнул на нее:
- Пошла в кухню!
На дворе оставался отряд городовых и дворников под командою
околоточного надзирателя. Они наблюдали, чтобы никто не мог войти или выйти
из квартиры Светиловичей.
В квартиру вошло городовых десятка два. Все они были вооружены зачем-то
винтовками с примкнутыми штыками. За городовыми жались три человека гнусной
наружности, в штатском. Это были сыщики. У входной двери стали двое
городовых. Другие двое подбежали к телефону, - он висел тут же, в передней.
Видно было, что роли распределены заранее опытным в таких делах режиссером.
Остальные толпою ввалились в гостиную. Полицейский пристав
вытянул шею и, краснея напряженным лицом с вытаращенными глазами,
закричал очень громко:
- Ни с места!
И самодовольно оглянулся на жандармского офицера.
Женщины и мужчины остолбенели на своих местах, словно изображая живую
картину. Молчали, и смотрели на вошедших.
Городовые, неловко держа ружья на перевес, топоча по паркету неуклюжими
сапожищами, ринулись по комнатам. Они установились у всех дверей, смотрели
на господ испуганно и сердито, неловко сжимали стволы винтовок, и старались
казаться похожими на настоящих солдат. Видно было, что эти усердные люди
готовы стрелять в кого попало при первом же подозрительном движении: думали,
что здесь собрались бунтовщики.
Все комнаты наводнились чужими людьми. Запахло махоркою, потом и
водкою. Идя на обыск, многие выпили для храбрости: боялись вооруженного
сопротивления.
Жандарм положил на рояль в гостиной объемистый портфель своего
полковника. Жандармский полковник, выдвинувшись на середину комнаты, так что
свет люстры почти прямо сверху падал на его крутой лысеющий лоб и на его
русые пушистые усы, официальным тоном произнес:
- Где хозяин этой квартиры?
Он напряженно притворялся, что не узнает ни доктора Светиловича, ни
других. А сам почти со всеми здесь был знаком. Доктор Светилович подошел к
нему.
- Я - хозяин этой квартиры, доктор Светилович, - сказал он таким же
официальным тоном.
Полковник в голубом мундире холодно сказал:
- Объявляю вам, господин Светилович, что я должен произвести обыск в
вашей квартире.
Доктор Светилович спросил:
- Кто же вас на это уполномочил? И где у вас ордер на производство
обыска?
Жандармский полковник повернулся к роялю, порылся в своем портфеле, но
ничего оттуда не вынул, и сказал:
- Предписание у меня, конечно, есть, не извольте беспокоиться. В случае
сомнения, можете спросить по телефону.
Повернувшись к полицейскому приставу, полковник сказал:
- Потрудитесь собрать всех остальных в одну комнату.
Всех, кроме самого доктора Светиловича, заставили перейти в столовую. В
столовой было теперь тесно и неловко. У обеих дверей, - из передней и из
гостиной, - и в каждом углу стояли вооруженные городовые. Их лица были тупы,
и вооружение их было не нужно в нелепо в этой мирной обстановке, - но от
этого положение гостей было еще неприятнее.
Сыщик время от времени выглядывал из двери в гостиную. Он всматривался
в лица. На его гнусном, белобрысом лице было такое выражение, точно он
нюхает воздух.
В гостиной жандармский полковник говорил доктору Светиловичу:
- А теперь потрудитесь сказать мне, господин Светилович, с какою целью
вы устроили у себя это собрание.
Доктор Светилович с ироническою улыбкою отвечал:
- С целью потанцевать и поужинать, больше ничего. Кажется, вы сами
видите, что здесь все мирный народ.
Полковник говорил отрывистым, грубоватым тоном:
- Хорошо-с. Известны вам имена и фамилии всех собравшихся здесь с
указанною вами целью?
Доктор Светилович с удивлением пожал плечами, и сказал:
- Конечно, известны! Как же мне не знать моих гостей! Я думаю, и вы
многих из них знаете. Полковник попросил:
- Будьте любезны назвать мне всех ваших гостей.
Он вынул из портфеля лист бумаги, и положил его на рояль. Доктор
Светилович называл имена гостей, полковник их записывал. Когда доктор
Светилович замолчал, полковник спросил лаконично:
- Все?
Доктор Светилович так же коротко ответил:
- Все.
-- Покажите ваш кабинет, - сказал полковник.
Вошли в кабинет, и все там перерыли. Перерыли библиотеку, письменный
стол. Интересовались письмами. Полковник требовал:
-- Откройте шкапы. Ящики.
Доктор Светилович отвечал:
-- Ключи, как вы видите, на месте, в замках.
Он заложил руки в карман, и стоял у окна.
-- Потрудитесь сами открыть, - сказал полковник.
Доктор Светилович возразил:
- Не могу. Я не считаю себя обязанным помогать вам в производстве
обысков.
Гордость наполняла его кадетскую душу. Он чувствовал, что ведет себя
корректно и доблестно. Ну что ж! - непрошеные гости и сами все открыли, и
везде шарили. Околоточный отбирал книги, которые казались подозрительными.
Отобрали несколько книг, которые были напечатаны в России открыто, и так же
открыто продавались. Брали книги совершенно невинного содержания только
потому, что в их названиях чудилось что-то крамольное.
Жандармский полковник объявил:
-- Переписку и рукописи возьмем.
Доктор Светилович сказал досадливо:
- Уверяю вас, здесь нет ничего преступного. А рукописи мне очень нужны
для работ. .
- Рассмотрим, - сухо сказал полковник. - Не беспокойтесь, все будет в
сохранности.
Потом перерыли все другие комнаты. Рылись даже в постелях, - нет ли
оружия.
Вернувшись в кабинет, жандармский полковник сказал доктору Светиловичу:
- Ну-с, теперь потрудитесь показать нам бумаги стачечного комитета.
-- Таких бумаг у меня нет, - возразил доктор Светилович.
Полковник сказал очень значительно:
- Так-с! Ну-с, господин Светилович, скажите нам прямо, где у вас
спрятано оружие.
-- Какое оружие? - с удивлением спросил доктор Светилович.
Полковник отвечал с ироническою усмешкою:
-- Всякое, какое у вас есть, - револьверы, бомбы, пулеметы.
Доктор Светилович засмеялся и сказал:
- Никакого оружия у меня нет. Я даже с ружьем не охочусь, - какое у
меня может быть оружие.
- Поищем, - многозначительно сказал полковник.
Перерыли весь дом. Конечно, не нашли никакого оружия.
В это время в столовой Триродов, читал стихи, свои и чужие. Городовые
тупо слушали. Они ничего не понимали, ждали, не раздадутся ли крамольные
слова, но таких слов не дождались.
Полицейский пристав вышел в столовую. Все опасливо смотрели на него. Он
сказал торжественно, словно возвещая начало полезного и важного дела:
- Господа, теперь мы должны подвергнуть всех присутствующих личному
обыску. Пожалуйста, по одному. Вот вы пожалуйте, - обратился он к инженеру.
На лице полицейского пристава изображалось сознание собственного
достоинства. Движения его были уверенны и значительны. Было очевидно, что он
не только не стыдится того, что говорит и делает, но даже не понимает, что
этого следует стыдиться. Инженер, молодой и красивый, пожал плечами,
усмехнулся презрительно, и пошел в кабинет, куда показывал нескладным
движением громадной ручищи с красною ладонью становой пристав.
Попадья и в столовой нашла себе кресло. Но от этого ей не было лучше.
Ужасаясь в своем кресле, она дрожала, как слабый студень. Побледневшими
губами шептала она распропагандированной епархиалке:
- Иринушка, голубушка, нас ведь обыскивать будут.
Епархиалка Иринушка, тоненькая, свеженькая и красная, как только что
вымытая морковка, от испуга двигала ушами, - способность, которой до слез и
до ссор завидовали ее подруги, - и что-то шептала попадье.
Околоточный свирепо взглянул на попадью и на епархиалку, и прокричал
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг