страстности, с какою земные женщины произносят свои признания.
Стоя перед Варгольским и глядя прямо в его глаза холодным взором
жутких глаз, в которых разгорался зеленый мертвый огонь, она сказала:
- Я люблю тебя. Тебя избрала я, возлюбленный мой.
Подчиняясь золотым звонам ее голоса, он встал со своего места. И
стояли они друг против друга, - она, бледноликая, зеленоокая, с
чрезмерно яркими, как у вампира, устами, и вся холодная, как неживая,
лунная Лилит, - и он, зачарованный и словно всю свою утративший волю.
Лилит сказала:
- Люби меня, возлюбленный мой. Больше и сильнее, чем любил ты дневную
свою жизнь, люби меня, лунную, холодную твою Лилит.
Упала минута молчания. Казалось тогда, что не было сказано ни одного
слова.
И вот спросила его Лилит:
- Возлюбленный мой, любишь ли ты меня? Любишь ли?
Варгольский тихо ответил ей:
- Люблю.
И чувствовал, как душа его тонет в зеленой прозрачности ее тихих глаз.
И опять спросила его Лилит:
- Возлюбленный мой, любишь ли ты меня сильнее, чем все очарования и
прелести дневной жизни, меня, твою лунную, твою холодную Лилит?
Отвечал ей Варгольский - и холод великого успокоения был в звуке его
тихих слов:
- Моя лунная, моя холодная Лилит, я люблю тебя сильнее, чем все
очарования дневной жизни. И уже отрекаюсь от них, и отвергаю их все за
один твой холодный поцелуй.
Радостно улыбнулась Лилит, но радостно-холодная улыбка ее была
коварная и злая. И спросила Лилит:
- Отдашь ли ты мне каплю твоей многоцветной крови?
Чувствуя, как в душе его возникают и сплетаются в дивном борении ужас
и восторг, Варгольский сказал, простирая к ней руки:
- Отдам тебе, моя Лилит, всю мою кровь, потому что люблю тебя
безмерно и навсегда.
И она прильнула к его устам поцелуем долгим и томным. Темное и томное
самозабвение осенило Варгольского, и того, что было с ним потом, он
никогда не мог отчетливо вспомнить.
Глава 11
С того дня Лидия Ротштейн приходила к Николаю Аркадьевичу в
неопределенные сроки, то чаще, то реже, почти всегда неожиданно, в разное
время, то днем, то вечером, то позднею ночью. Она как-то ухитрялась всегда
заставать его дома. А потом это стало и нетрудно, когда он почти совсем
прекратил сношения с людьми.
Всегда эти свидания с Лилит были окутаны в сознании Варгольского
густою пеленою странного, почти досадного ему забвения. Одно знал он
несомненно - как ни крепки были объятия Лилит, как ни безумно дики были ее
поцелуи, все же их связь оставалась чуждою грубых земных достижений, и ни
разу не отдалась ему эта странная, красноустая гостья с неживыми глазами и
с апокрифическим именем.
Когда она приникала к его плечу, легкая острая боль пронизывала все
тело Варгольского - и тогда становилось ему сладко и томно. В теле
чередовались жуткие ощущения зноя и холода, точно била его лихорадка.
Знойные, жадные губы Лилит, только одни живые в холоде ее тела,
впивались в его кожу. Поцелуй их был подобен холодному бешенству укуса. И
казалось ему тогда, что кровь его сочится капля за каплей.
Глава 12
Лилит исчезала незаметно.
Долго после ее ухода Варгольский лежал, погруженный в томное
бессилие, ни о чем не думая, ничего не вспоминая, не мечтая ни о чем. Даже
о Лилит не мечтал и не вспоминал он тогда. Самые черты ее лица
припоминались ему неясно и неопределенно.
Иногда он думал о ней потом, когда проходило то оцепенение, в которое
погружали его ее ласки. Он думал иногда, что она не человек, а вампир,
сосущий его кровь, что она его погубит, что надо ему оградиться от нее. Но
эти короткие, вялые мысли не зажигали его обессилевшей воли. Ему было все
равно.
Иногда он спрашивал себя, любит ли он Лилит. Но, прислушиваясь
внимательно к темным голосам своей души, он не находил в них ответа на
этот вопрос. И было в нем равнодушие, холодное и спокойное. Любит, не
любит - не все ли равно!
Глава 13
Лакей Николая Аркадьевича, Виктор, был женат. Однажды, незадолго до
святок, он пришел к Николаю Аркадьевичу не в урочное время, и сказал ему:
- Жена моя, Наталья Ивановна, разрешившись на днях от бремени, просит
вас, Николай Аркадьевич, сделать нам большую честь и удостоить быть
восприемником от купели нашего первого сына, новорожденного младенца
Николая.
Виктор старался держаться своего всегдашнего спокойного, солидного
тона, но при последних словах, вспомнив со всею остротою новизны, что он
уже отец, покраснел от радости и гордости и засмеялся с неожиданным, почти
деревенским простосердечием. Но, впрочем, тотчас же сдержался и опять
стал вести себя чинно и степенно. Сказал со всегдашним своим достоинством:
- И я со своей стороны осмеливаюсь присоединиться к просьбе моей жены.
Сочтем за великую для себя честь и будем чрезвычайно рады.
Николай Аркадьевич поздравил счастливого отца. Согласился немедленно,
не потому, что хотел согласиться, а просто потому, что вялое равнодушие
давно уже угнездилось в нем.
И странное дело, - это обстоятельство, такое, по-видимому,
незначительное в его жизни, с какою-то неожиданною силою внесло резкую
перемену в его отношение к Лилит.
Первый же раз, когда он увидел младенца Николая, которого ему надо
было назвать своим крестником, он почувствовал нежное умиление к этому
слабо попискивающему, красному, сморщенному комочку мяса, завернутому в
мягкие, нарядные пеленки. Глаза малютки еще не умели останавливаться на
здешних предметах - но земная, вновь сотворенная из темного земного
томления душа, радостно мерцая в них, трепетала жаждою новой жизни.
Николаю Аркадьевичу вспомнились зеленые, жуткие пламенники неживых
глаз его белолицей гостьи с чрезмерно-красными губами. Сердце его вдруг
сжалось ужасом и страстною тоскою по шумной, радостной, многоцветной,
многообразной жизни.
Глава 14
Когда после веселого обряда крестин, в котором он принял недолгое
участие, он вернулся к себе в мерцающую тишину высоких покоев, он опять
почувствовал себя слабым и равнодушным ко всему.
Там, у Виктора, ему напомнили, что сегодня сочельник.
Где же он встретит праздник? Как его проведет? Уже давно, больше
месяца, он упрямо не принимал никого, и сам ни у кого не был.
Над холодным его равнодушием возникали то тихо поблескивающие
глазенки его крестника, то слабый его писк. И напоминали ему Младенца в
яслях, и звезду над дивным вертепом, и волхвов, принесших дары. Все, что
было забыто, что было отвеяно холодным дыханием рассеянной светской
жизни, припомнилось опять, и опять томило душу сладким предчувствием
восторга.
Варгольский взял книгу, которую не открывал уже много лет. Прочитал
трогательные, простые и мудрые рассказы о рождении и детстве Того, Кто
пришел к нам, чтобы нашу бедную земную, дневную жизнь оправдать и
обрадовать. Кто родился для того, чтобы развенчать и победить смерть.
Трепетна была душа, и слезы подступали к глазам.
Злые обольщения его коварной гостьи вдруг вспомнились Варгольскому.
Как мог он поддаться их лживому обаянию! Когда цветут на земле милые,
невинные улыбки, когда смеются и радуются милые, невинные детские глаза!
Но ведь она, лунная, неживая, лживая Лилит, опять придет. И опять
зачарует обаянием смертной тишины!
Кто же поможет? Кто спасет?
Книга бессильно выпала из рук Николая Аркадьевича. Молитва не
рождалась в его обессилевшей душе.
И как бы он стал молиться? Кому и о чем?
Как молиться, если она, лунная, холодная Лилит, уже здесь, за дверью?
Глава 15
Вот чувствует он, что она стоит там, за дверью, в странной
нерешительности, и медлит, колеблясь на страшном ему и ей пороге.
Лицо ее бледно как всегда. В глазах ее холодное пламя. Губы ее цветут
страшною яркостью, как яростные губы упившегося жаркою кровью выходца из
темной могилы, губы вампира.
Но вот Лилит преодолела страх, в первый раз остановивший ее у этого
порога. Быстрым, как никогда раньше, движением она распахнула высокую
дверь и вошла. От ее черного платья повеяло страшным ароматом туберозы,
веянием благоуханного, холодного тления.
Лилит сказала:
- Возлюбленный мой, вот я опять с тобою. Встречай меня, люби меня,
целуй меня - подари мне еще одну каплю твоей многоцветной крови.
Николай Аркадьевич протянул к ней руки угрожающим и запрещающим
движением. Он сделал над собой страшное усилие, чтобы сказать:
- Уйди, Лилит, уйди. Я не люблю тебя, Лилит. Уйди навсегда.
Лилит смеялась. Был страшен и жалок трепет ее чрезмерно алых губ,
обреченных томиться вечною жаждою. И говорила она:
- Милый мой, возлюбленный мой, ты болен. Кто говорит твоими устами?
Ты говоришь то, чего не думаешь, чего не хочешь сказать. Но я возьму тебя
в мои объятия, я, твоя лунная Лилит. Я опять прижму тебя к моей груди,
которая так спокойно дышит. Я опять прильну к твоему плечу моими алыми,
моими жаждущими устами, я, твоя лунная, твоя холодная Лилит.
Медленно приближалась к нему Лилит. Было неотразимо очарование ее
смеющихся алых губ. И был слышен золотой звон ее слов:
- Целованием последним прильну я к тебе сегодня. Я навеки уведу тебя
от лживых очарований жизни. В моих объятиях ты найдешь ныне блаженный
покой вечного самозабвения.
И приближалась медленно, неотразимо. Как судьба. Как смерть.
Глава 16
Уже когда ее протянутые руки почти касались его плеч, вот между ними
дивный затеплился тихо свет. Отрок в белом хитоне стал между ними. От его
головы струился дивный свет, как бы излучаемый его кудрявыми волосами. Очи
его были благостны и строги, и лик его прекрасен.
Отрок поднял руку, повелительно отстранил Лилит и сказал ей:
- Бедная, заклятая душа, вечно жаждущая холодная, лунная Лилит, уйди.
Еще не настали времена, не исполнились сроки, - уйди, Лилит, уйди.
Еще нет мира между тобою и детьми Евы, - уйди, Лилит, уйди. Исчезни,
Лилит, уйди отсюда навсегда.
Легкий стон был слышен, и свирельно-тихий плач. Бледная в сумраке
полуосвещенного покоя, медленно тая, тихо исчезла Лилит.
Краткие прошли минуты, - и уже не было здесь дивного Отрока, и все
было, как всегда, обыкновенно, просто, на месте. Как будто бы только
легкою грезою в полутьме было злое явление Лилит, и как будто и не
приходил дивный Отрок.
Только ликующая радость звенела и пела в душе измученного, усталого
человека. Она говорила ему, что никогда не вернется к нему бледноликая,
холодная, лунная Лилит, злая чаровница с чрезмерною алостью безумно
жаждущих губ. Никогда!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг