по горнице, развеваясь пестрыми лентами и сжимая сухие кулачки.
Гудаевский бурно ворвался к ней, распахнув дверь ногою.
- Это что? - закричал он, поставил Антошу на пол и показал ей его
открытое тело.- Откуда этакая живопись! Юлия Петровна задрожала от злости и
затопала ногами.
- Высекла, высекла! - закричала она, - вот и высекла!
- Подло! Преподло! Анафемски расподло! - кричал Гудаевский, - как ты
осмелилась без моего ведома?
- И еще высеку, на зло тебе высеку, - кричала Гудаевская, - каждый день
буду сечь.
Антоша вырвался и, застегиваясь на ходу, убежал, а отец с матерью
остались ругаться. Гудаевский подскочил к жене и дал ей пощечину. Юлия
Петровна взвизгнула, заплакала, закричала:
- Изверг! Злодей рода человеческого! В гроб вогнать меня хочешь!
Она изловчилась, подскочила к мужу и хлопнула его по щеке.
- Бунт! Измена! Караул! - закричал Гудаевский. И долго они дрались, -
все наскакивали друг на друга. Наконец устали. Гудаевская села на пол и
заплакала.
- Злодей! Загубил ты мою молодость, - протяжно и жалобно завопила она.
Гудаевский постоял перед нею, примерился было хлопнуть ее по щеке, да
передумал, тоже сел на пол против жены и закричал:
- Фурия! Мегера! Труболетка бесхвостая! Заела ты мою жизнь!
- Я к маменьке поеду, - плаксиво сказала Гудаевская.
- И поезжай, - сердито отвечал Гудаевский,- очень рад буду, провожать
буду, в сковороды бить буду,. на губах персидский марш сыграю.
Гудаевский затрубил в кулак резкую и дикую мелодию.
- И детей возьму! - крикнула Гудаевская.
- Не дам детей! - закричал Гудаевский. Они разом вскочили на ноги и
кричали, размахивая руками:
- Я вам не оставлю Антошу, - кричала жена.
- Я вам не отдам Антошу, - кричал муж.
- Возьму!
- Не дам!
- Испортите, избалуете, погубите!
- Затираните!
Сжали кулаки, погрозили друг другу и разбежались, - она в спальню, он в
кабинет. По всему дому пронесся стук двух захлопнутых дверей.
Антоша сидел в отцовом кабинете. Это казалось ему самым удобным,
безопасным местом. Гудаевскнй бегал по кабинету и повторял:
- Антоша, я не дам тебя матери, не дам.
- Ты отдай ей Лизочку, - посоветовал Антоша. Гудаевский остановился,
хлопнул себя ладонью по лбу и крикнул:
- Идея!
Он выбежал из кабинета. Антоша робко выглянул в коридор и увидел, что
отец пробежал в детскую. Оттуда послышался Лизин плач и испуганный нянькин
голос. Гудаевский вытащил из детской за руку навзрыд плачущую, испуганную
Лизу, привел ее в спальню, бросил матери и закричал:
- Вот тебе девчонка, бери ее, а сын у меня остается на основании семи
статей семи частей свода всех уложений.
И он убежал к себе, восклицая дорогой:
- Шутка! Довольствуйся малым, секи понемножку! Ого-го-го!
Гудаевская подхватила девочку, посадила ее к себе на колени и принялась
утешать. Потом вдруг вскочила, схватила Лизу за руку и быстро повлекла ее к
отцу. Лиза опять заплакала.
Отец и сын услышали в кабинете приближающийся по коридору Лизин рев.
Они посмотрели друг на друга в изумлении.
- Какова? - зашептал отец,- не берет! К тебе подбирается.
Антоша полез под письменный стол. Но в это время уже Гудаевская вбежала
в кабинет, бросила Лизу отцу, вытащила сына из-под стола, ударила его по
щeке, схватила за руку и повлекла за собою, крича:
- Пойдем, голубчик, отец твой - тиран. Но тут и отец спохватился,
схватил мальчика за другую руку, ударил его по другой щеке и крикнул:
- Миленький, не бойся, я тебя никому не отдам.
Отец и мать тянули Антошу в разные стороны и быстро бегали кругом.
Антоша между ними вертелся волчком и в ужасе кричал:
- Отпустите, отпустите, руки оборвете.
Как-то ему удалось высвободить руки, так что у отца и у матери остались
в руках только рукава от его курточки. Но они не замечали этого и продолжали
яростно кружить Антошу. Он кричал отчаянным голосом:
- Разорвете! В плечах трещит! Ой-ой-ой, рвете, рвете! Разорвали!
И точно, отец и мать вдруг повалились в обе стороны на пол, держа в
руках по рукаву от Антошиной курточки. Антоша убежал с отчаянным криком:
- Разорвали, что же это такое!
Отец и мать, оба вообразили, что оторвали Антошины руки. Они завыли от
страха, лежа на полу:
- Антосю разорвали!
Потом вскочили и, махая друг на друга пустыми рукавами, стали кричать
наперебой:
- За доктором! Убежал! Где его руки! Ищи его руки!
Они оба заерзали на полу, рук не нашли, сели друг против друга и, воя
от страха и жалости к Антоше, принялись хлестать друг друга пустыми
рукавами, потом подрались и покатились по полу. Прибежали горничная и нянька
и розняли господ.
12. После обеда Передонов лег спать, как всегда, если не шел на
биллиард. Во сне ему снились все бараны да коты, которые ходили вокруг него,
блеяли и мяукали внятно, но слова у них были все поганые, и бесстыже было
все, что они делали.
Выспавшись, отправился он к купцу Творожкову, отцу двух гимназистов,
жаловаться на них. Он был уже разлакомлен успехом прежних посещений, и
казалось ему, что и теперь будет удача. Творожков - человек простой, ученый
на медные деньги, сам разжился, вид у него суровый, говорит он мало, держит
себя строго и важно; мальчики его, Вася и Володя, боятся его, как огня.
Конечно, он им задаст такую порку, что чертям тошно станет.
И, видя, как сурово и молчаливо выслушивает Творожков его жалобы,
Передонов все более утверждался в этой своей уверенности. Мальчики,
четырнадцатилетний Вася и двенадцатилетний Володя, стояли, как солдатики,
вытянувшись перед отцом, но Передонова удивляло и досадовало то, что они
спокойно смотрят и не обнаруживают страха. Когда Передонов кончил и
замолчал, Творожков внимательно посмотрел на сыновей. Они еще более
вытянулись и смотрели прямо на отца.
- Идите, - сказал Творожков.
Мальчики поклонились Передонову и вышли. Творожков обратился к
Передонову:
- Много чести для нас, милостивый государь, что вы изволили так
побеспокоиться относительно моих сыновей. Только мы наслышаны, что вы и ко
многим другим также ходите и тоже требуете, чтобы родители стегали своих
мальчиков. Неужели у вас так вдруг в гимназии расшалились ребята, что и
справы с ними нет? Все было хорошо, а тут вдруг порка да порка.
- Коли они шалят, - смущенно пробормотал Передонов.
- Шалят, - согласился Творожков, - уж это известное дело; они шалят, мы
их наказываем. Только мне удивительно, - уж вы меня извините, милостивый
государь, коли что не так скажу, - удивительно мне очень, что из всех
учителей вы один так себя утруждаете, и таким, с позволения сказать,
неподходящим занятием. Своего сына, известно, когда постегаешь, - что ж
делать, коли заслужит, а чужим-то мальчикам под рубашки заглядывать как
будто бы оно для вас и лишнее дело будет.
- Для их же пользы, - сердито сказал Передонов.
- Эти порядки нам хорошо известны, - возразил сейчас же Творожков, не
давая ему продолжать, - провинится гимназист, его в гимназии накажут, как по
правилам следует; коли ему неймется, родителям дадут знать или там в
гимназию вызовут, классный наставник или там инспектор скажет, в чем его
вина; а уж как с ним дома поступить, это родители сами знают, по ребенку
глядя, ну и опять же по вине. А чтобы учитель там какой сам от себя ходил по
домам да требовал, чтобы пороли мальчиков, таких порядков нет. Сегодня это
вы пришли, завтра другой придет, послезавтра - третий, а я каждый день своих
сыновей драть буду? Нет уж, слуга покорный, это не дело, и вы, милостивый
государь, стыдитесь таким несообразным делом заниматься. Стыдно-с!
Творожков встал и сказал:
- Полагаю, что больше нам не о чем беседовать.
- Вот вы как поговариваете? - угрюмо сказал Передонов, смущенно
подымаясь с своего кресла.
- Да-с, вот так, - ответил Творожков, - уж вы меня извините.
- Нигилистов растить хотите, - злобно говорил Передонов, неловко пятясь
к двери,- донести на вас надо.
- Мы и сами донести умеем, - спокойно отвечал Творожков.
Этот ответ поверг Передонова в ужас. О чем собирается донести
Творожков? Может быть, во время разговора, думал Передонов, я что-нибудь
сболтнул, проговорился, а он и подцепил. У него, может быть, под диваном
такая машинка стоит, что все опасные слова записывает. Передонов в ужасе
бросил взгляд под диван, - и там, показалось ему, зашевелилось что-то
маленькое, серенькое, зыбкое, дрожащее издевающимся смешком. Передонов
задрожал. Не надо только выдавать себя, - пронеслась в его голове быстрая
мысль.
-- Дудки, меня не поймаешь! - крикнул он Творожкову и поспешно пошел из
комнаты.
13. Конечно, Передонов этого не заметил. Он был весь поглощен своею
радостью.
Марта вернулась в беседку, когда уже Передонов ушел. Она вошла в нее с
некоторым страхом: что-то скажет Вершина.
Вершина была в досаде: до этой поры она еще не теряла надежды
пристроить Марту за Передонова, самой выйти за Мурина, - и вот все нарушено.
Она быстро и негромко сыпала укоризненными словами, поспешно пускала клубы
табачного дыма и сердито поглядывала на Марту.
Вершина любила поворчать. Вялые причуды, потухающая, вялая похоть
поддерживали в ней чувство тупого недовольства, и оно выражалось всего
удобнее ворчаньем. Сказать вслух - вышло бы ясный вздор, а ворчать, все
нелепое изливается через язык, - и не заметишь ни сама, ни другие
несвязности, противоречий, ненужности всех этих слов.
Марта, может быть, только теперь поняла, насколько Передонов ей
противен после всего, что случилось с ним и из-за него. Марта мало думала о
любви. Она мечтала о том, как выйдет замуж и будет вести хорошо хозяйство.
Конечно, для этого надо, чтобы кто-нибудь влюбился в нее, и об этом ей было
приятно тогда подумать, но это было не главное.
Когда Марта мечтала о своем хозяйстве, то ей представлялось, что у нее
будет точь-в точь такой же дом и сад и огород, как у Вершиной. Иногда ей
сладко-мечталось, что Вершина все это ей подарила и сама оставалась жить у
нее, курить папиросы и журить ее за леность.
- Не сумели заинтересовать, - сердито и часто говорила Вершина, -
сидели всегда пень-пнем. Чего вам еще надо! Молодец мужчина, кровь с
молоком. Я о вас забочусь, стараюсь, вы бы хоть это ценили и понимали, -
ведь для вас же, так и вы бы с вашей стороны хоть чем-нибудь его завлекли.
- Что ж мне ему навязываться, - тихо сказала Марта, - я ведь не
Рутиловская барышня.
- Гонору много, шляхта голодраная! - ворчала Вершина.
- Я его боюсь, я за Мурина лучше выйду, - сказала Марта
- За Мурина! Скажите, пожалуйста! Уж очень вы много себе воображаете!
За Мурина! Возьмет ли еще он вас. Что он вам иногда ласковые слова говорил,
так это еще, может быть, и вовсе не для вас. Вы еще и не стоите такого
жениха, - солидный, степенный мужчина. Покушать любишь, а подумать - голова
болит..
Марта ярко покраснела: она любила есть и могла есть часто и много.
Воспитанная на деревенском воздухе, в простых и грубых трудах, Марта считала
обильную и сытую еду одним из главных условий людского благополучия.
Вершина вдруг метнулась к Марте, ударила ее по щеке своею маленькою
сухою ручкой и крикнула:
- На колени, негодяйка.
Марта, тихо всхлипывая, встала на колени и сказала:
- Простите Н. А.
- Целый день продержу на коленях, - кричала Вершина, - да платье тереть
не изволь, оно деньги плачено, на голые колени стань, платье подыми, а ноги
разуй, - не велика барыня. Вот погоди, еще розгами высеку.
Марта, послушно присев на краешек скамейки, поспешно разулась, обнажила
колени и стала на голые доски. Ей словно нравилось покоряться и знать, что
ее отношениям к этому тягостному делу наступает конец. Накажут, подержат на
коленях, может быть, даже высекут, и больно, а потом все же простят, и все
это будет скоро, сегодня же.
Вершина ходила мимо тихо стоящей на коленях Марты и чувствовала жалость
к ней и обиду на то, что она хочет выйти за Мурина. Ей приятнее было бы
выдать Марту за Передонова или за кого другого, а Мурина взять себе. Мурин
ей весьма нравился, - большой, толстый, такой добрый, привлекательный.
Вершина думала, что она больше подходила бы для Мурина, чем Марта. Что Мурин
так засматривается на Марту и прельщается ею, - так это бы прошло. А теперь
- теперь Вершина понимала, что Мурин будет настаивать на том, чтобы Марта
вышла за него, и мешать этому Вершина не хотела: какая-то словно материнская
жалость и нежность к этой девушке овладевала ею, и она думала, что принесет
себя в жертву и уступит Марте Мурина. И эта жалость к Марте заставляла ее
чувствовать себя доброй и гордиться этим, - и в то же время боль от погибшей
надежды выйти за Мурина жгла ее сердце желанием дать Марте почувствовать всю
силу своего гнева и своей доброты и всю вину Марты.
Вершиной тем-то особенно и нравились Марта и Владя, что им можно было
приказывать, ворчать на них, иногда наказать их. Вершина любила власть, и ей
очень льстило, когда провинившаяся в чем-нибудь Марта по ее приказанию
беспрекословно становилась на колени.
- Я все для вас делаю, - говорила она. - Я еще и сама не старуха, я еще
и сама могла бы пожить в свое удовольствие и выйти замуж за доброго и
солидного человека, чем вам женихов разыскивать. Но я о вас больше забочусь,
чем о себе. Одного жениха упустили, теперь я для вас, как для малого
ребенка, другого должна приманивать, а вы опять будете фыркать и этого
отпугаете.
- Кто-нибудь женится,- стыдливо сказала Марта, - я не урод, а чужих
женихов мне не надо.
- Молчать! - прикрикнула Вершина. - Не урод! Я, что ли, урод! Наказана,
да еще разговасиваешь. Видно, мало. Да и, конечно, надо тебя, миленькая,
хорошенько пробрать, чтоб ты слушалась, делала, что велят, да не умничала. С
глупа ума умничать - толку не жди. Ты, мать моя, сперва научись сама жить, а
теперь в чужих платьях еще ходишь, так будь поскромнее, да слушайся, а то
ведь не на одного Владю розги найдутся.
Марта дрожала и смотрела, жалко поднимая заплаканное и покрасневшее
лицо, с робкою, молчаливою мольбою в глаза Вершиной. В ее душе было чувство
покорности и готовности сделать все, что велят, перенести все, что захотят с
нею сделать, - только бы узнать, угадать, чего от нее хотят. И Вершина
чувствовала свою власть над этою девушкою, и это кружило ей голову, и
какое-то нежно-жестокое чувство говорило в ней, что надо обойтись с Мартой с
родительской суровостью, для ее же пользы.
"Она привыкла к побоям, - думала она, - без этого им урок не в урок,
одних слов не понимают; они уважают только тех, кто их гнет".
- Пойдем-ка, красавица, домой, - сказала она Марте, улыбаясь, - вот я
тебя там угощу отличными розгами.
Марта заплакала снова, но ей стало радостно, что дело идет к концу. Она
поклонилась Вершиной в ноги и сказала:
- Вы мне - как мать родная, я вам так много oбязана.
- Ну, пошла, - сказала Вершина, толкая ее в плечо.
Марта покорно встала и пошла босиком за Вершиной. Под одной березой
Вершина остановилась и с усмешкой глянула на Марту.
- Прикажете нарвать? - спросила Марта.
- Нарви, - сказала Вершина, - да хорошеньких.
Марта принялась рвать ветки, выбирая подлиннее и покрепче, и обрывала с
них листья, а Вершина с усмешкой смотрела на нее.
- Довольно, - сказала она наконец и пошла к дому.
Марта шла за нею и несла громадный пук розог. Владя повстречался с ними
и испуганно посмотрел на Вершину.
- Вот я твоей сестрице сейчас розог дам, - сказала ему Вершина, - а ты
мне ее подержишь, пока я ее наказывать буду.
Но, придя домой, Вершина передумала: она села в кухне на стул. Марту
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг