- Это ничего, - беспечно сказал Саша, - приструнь, было бы только за
что, а все же ты меня ужасти как обрадовала.
- Ужасти! - повторила тетя недовольным голосом, - вот про тебя ужасти я
узнала.
Саша поднял брови и посмотрел на тетю невинными, непонимающими глазами.
Он пожаловался:
- Тут учитель один, Передонов, придумал, будто я - девочка, привязался
ко мне, а потом директор мне голову намылил, зачем я с барышнями Рутиловыми
познакомился. Точно я к ним воровать хожу. А какое им дело?
"Совсем тот же ребенок, что и был, - в недоумении думала тетя. - Или уж
он так испорчен, что обманывает даже лицом?"
Она затворилась с Коковкиной и долго беседовала с нею. Вышла от нее
печальная. Потом поехала к директору. Вернулась совсем расстроенная.
Обрушились на Сашу тяжелые тетины упреки. Саша плакал, но уверял с жаром,
что все это - выдумки, что никаких вольностей с барышнями он себе никогда не
позволял. Тетя не верила. Бранила, бранила, заплакала, погрозила высечь
Сашу, больно высечь, сейчас же, сегодня же, вот только еще сперва увидит
этих девиц. Саша рыдал и продолжал уверять, что ровно ничего худого не было,
что все это ужасно преувеличено и сочинено.
Тетя, сердитая, заплаканная, отправилась к Рутиловым.
Ожидая в гостиной у Рутиловых, Екатерина Ивановна волновалась. Ей
хотелось сразу обрушиться на сестер с самыми жестокими упреками, и уже
укоризненные, злые слова были у нее готовы, - но мирная, красивая их
гостиная внушала ей, мимо ее желаний, спокойные мысли и утишала ее досаду.
Начатое и оставленное здесь вышиванье, кипсеки, гравюры на стенах, тщательно
выхоженные растения у окон, и нигде нет пыли, и еще какое-то особое
настроение семейственности, нечто такое, чего не бывает в непорядочных домах
и что всегда оценивается хозяйками, - неужели в этой обстановке могло
совершиться какое-то обольщение ее скромного мальчика заботливыми молодыми
хозяйками этой гостиной? Какими-то ужасно нелепыми показались Екатерине
Ивановне все те предположения, которые она читала и слушала о Саше, и,
наоборот, такими правдоподобными представлялись ей Сашины объяснения о том,
что он делал у девиц Рутиловых: читали, разговаривали, шутили, смеялись,
играли, хотели домашний спектакль устроить, да Ольга Васильевна не
позволила.
А три сестры порядком струхнули. Они еще не знали, осталось ли тайною
Сашино ряженье. Но их ведь было трое, и все они дружно одна за другую. Это
сделало их более храбрыми. Они все три собрались у Людмилы и шопотом
совещались. Валерия сказала:
- Надо же итти к ней, - невежливо. Ждет.
- Ничего, пусть простынет немного, - беспечно ответила Дарья, - а то
она уж очень сердито на нас напустится.
Все сестры надушились сладко-влажным клематитом, - вышли спокойные,
веселые, миловидные, нарядные, как всегда, наполнили гостиную своим милым
лепетом, приветливостью и веселостью. Екатерина Ивановна была сразу
очарована их милым и приличным видом. Нашли распутниц! - подумала она
досадливо о гимназических педагогах. А потом подумала, что они, может быть,
напускают на себя скромный вид. Решилась не поддаваться их чарам.
- Простите, сударыни, мне надо с вами серьезно объясниться, - сказала
она, стараясь придать своему голосу деловитую сухость.
Сестры ее усаживали и весело болтали.
- Которая же из вас? . . - нерешительно начала Екатерина Ивановна.
Людмила сказала весело и с таким видом, как будто она, любезная
хозяйка, выводит из затруднения гостью:
- Это все больше я с вашим племянничком возилась. У нас с ним оказались
во многом одинаковые взгляды и вкусы.
- Он очень милый мальчик, ваш племянник, - сказала Дарья, словно
уверенная, что ее похвала осчастливит гостью.
- Право, милый, и такой забавливый, - сказала Людмила.
Екатерина Ивановна чувствовала себя все более неловко. Она вдруг
поняла, что у нее нет никаких значительных поводов к упрекам. И уже она
начала на это сердиться, и последние Людмилины слова дали ей возможность
высказать свою досаду. Она заговорила сердито:
- Вам забава, а ему. ..
Но Дарья перебила ее и сказала сочувствующим голосом:
- Ах, уж мы видим, что до вас дошли эти глупые Передоновские выдумки.
Но ведь вы знаете, он - совсем сумасшедший. Его директор и в гимназию не
пускает. Только ждут психиатра для освидетельствования, и тогда его выставят
из гимназии.
- Но позвольте, - перебила ее в свою очередь Екатерина Ивановна, все
более раздражаясь, - меня интересует не этот учитель, а мой племянник. Я
слышала, что вы, - извините, пожалуйста, - его развращаете.
И, бросивши сгоряча сестрам это решительное слово, Екатерина Ивановна
сразу же подумала, что она зашла слишком далеко. Сестры переглянулись с
видом столь хорошо разыгранного недоумения и возмущения, что и не одна
только Екатерина Ивановна была бы обманута,- покраснели, воскликнули все
разам:
- Вот мило!
- Ужасно!
- Новости!
- Сударыня, - холодно сказала Дарья, - вы совсем не выбираете
выражений. Прежде чем говорить грубые слова, надо узнать, насколько они
уместны.
- Ах, это так понятно! - живо заговорила Людмила с видом обиженной, но
простившей свою обиду милой девицы,- он же вам не чужой. Конечно, вас не
могут не волновать все эти глупые
сплетни. Нам и со стороны было его жалко, потому мы его и приласкали. А
в нашем городе сейчас из всего сделают преступление. Здесь, если бы вы
знали, такие ужасные, ужасные люди!
- Ужасные люди! - тихо повторила Валерия звонким, хрупким голосом, и
вся дрогнула, словно прикоснулась к чему-то нечистому.
- Да вы его спросите самого, - сказала Дарья, - вы на него посмотрите:
ведь он еще ужасный ребенок. Это вы, может быть, привыкли к его простодушию,
а со стороны виднее, что он совсем, совсем не испорченный мальчик.
Сестры лгали так уверенно и спокойно, что им нельзя было не верить. Что
же, ведь ложь и часто бывает правдоподобнее правды. Почти всегда. Правда же,
конечно, не правдоподобна.
- Конечно, это - правда, что он у нас бывал слишком часто, - сказала
Дарья. - Но мы его больше и на порог не пустим, если вы так хотите.
- И я сама сегодня же схожу к Хрипачу, - сказала Людмила. - Что это он
выдумал? Да неужели он сам верит в такую нелепость?
- Нет, он, кажется, и сам не верит, - призналась Екатерина Ивановна, -
а только он говорит, что ходят разные дурные слухи.
- Ну вот, видите! - радостно воскликнула Людмила, - он, конечно, и сам
не верит. Из-за чего же весь этот шум?
Веселый Людмилин голос обольщал Екатерину Ивановну. Она думала:
"Да что же на самом-то деле случилось? Ведь и директор говорит, что он
ничему этому не верит".
Сестры еще долго наперебой щебетали, убеждая Екатерину Ивановну в
совершенной невинности их знакомства с Сашею. Для большей убедительности они
принялись было рассказывать с большою подробностью, что именно и когда они
делали с Сашею, но при этом перечне скоро сбились: это же все такие
невинные, простые вещи, что просто и помнить их нет возможности. И Екатерина
Ивановна, наконец, вполне поверила в то, что ее Саша и милые девицы Рутиловы
явились невинными жертвами глупой клеветы.
Прощаясь, Екатерина Ивановна ласково расцеловалась с сестрами и сказала
им:
- Вы - милые, простые девушки. Я думала сначала, что вы, - простите за
грубое слово,- хабалки.
Сестры весело смеялись. Людмила говорила:
- Нет, мы только веселые и с острыми язычками, за это нас и
недолюбливают иные здешние гуси.
Вернувшись от Рутиловых, тетя ничего не сказала Саше. А он встретил ее
перепуганный, смущенный и посматривал на нее осторожно и внимательно. Тетя
пошла к Коковкиной. Поговорили долго, наконец тетя решила:
"Схожу еще к директору".
x x x
В тот же день Людмила отправилась к Хрипачу. Посидела в гостиной с
Варварою Николаевною, потом объявила, что она по делу к Николаю Власьевичу.
В кабинете у Хрипача произошел оживленный разговор, - не потому
собственно, что собеседникам надо было многое сказать друг другу, а потому,
что оба любили поговорить. И они осыпали один другого быстрыми речами:
Хрипач - своею сухою, трескучею скороговоркою, Людмила - звонким, нежным
лепетаньем. Плавно, с неотразимою убедительностью неправды, полился на
Хрипача ее полулживый рассказ об отношениях к Саше Пыльникову. Главное ее
побуждение было, конечно, сочувствие к мальчику, оскорбленному таким грубым
подозрением, желание заменить Саше отсутствующую семью, и, наконец, он и сам
такой славный, веселый и простодушный мальчик. Людмила даже заплакала, и
быстрые маленькие слезинки удивительно красиво покатились по ее розовым
щекам на ее смущенно улыбающиеся губы.
- Правда, я его полюбила, как брата. Он - славный и добрый, он так
ценит ласку, он целовал мои руки.
- Это, конечно, очень мило с вашей стороны,- говорил несколько
смущенный Хрипач,- и делает честь вашим добрым чувствам, но вы напрасно
принимаете так близко к сердцу тот простой факт, что я счел долгом уведомить
родственников мальчика относительно дошедших до меня слухов.
Людмила, не слушая его, продолжала лепетать, переходя уже в тон
кроткого упрека:
- Что же тут худого, скажите пожалуйста, что мы приняли участие в
мальчике, на которого напал этот ваш грубый, сумасшедший Передонов,- и когда
его уберут из нашего города! И разве же вы сами не видите, что этот ваш
Пыльников - совсем еще дитя, ну, право, совсем дитя!
Всплеснула маленькими красивыми руками, брякнула золотым браслетиком,
засмеялась
нежно, словно заплакала, достала платочек,- вытереть слезы, - и нежным
ароматом повеяла на Хрипача. И Хрипачу вдруг захотелось сказать, что она
"прелестна, как ангел небесный", и что весь этот прискорбный инцидент "не
стоит одного мгновенья ее печали дорогой". Но он воздержался.
И журчал, и журчал нежный, быстрый Людмилочкин лепет, и развеивал дымом
химерическое здание Передоновской лжи. Только сравнить: безумный, грубый,
грязный Передонов - и веселая, светлая, нарядная благоуханная Людмилочка.
Говорит ли совершенную Людмила правду, или привирает, это Хрипачу было все
равно, но он чувствовал, что не поверить Людмилочке, заспорить с нею,
допустить какие-нибудь последствия, хоть бы взыскания с Пыльникова - значило
бы попасться впросак и осрамиться на весь учебный округ. Тем более, что это
связано с делом Передонова, которого, конечно, признают ненормальным. И
Хрипач, любезно улыбаясь, говорил Людмиле:
- Мне очень жаль, что это вас так взволновало. Я ни одной минуты не
позволил себе иметь какие бы то ни было дурные мысли относительно вашего
знакомства с Пыльниковым. Я очень высоко ценю те добрые и милые побуждения,
которые двигали вашими поступками, и ни одной минуты я не смотрел на
ходившие в городе и дошедшие до меня слухи иначе, как на глупую и безумную
клевету, которая меня глубоко возмущала. Я обязан был уведомить госпожу
Пыльникову, тем более, что до нее могли дойти еще более искаженные
сообщения, но я не имел в виду чем-нибудь обеспокоить вас и не думал, что
госпожа Пыльникова обратится к вам с упреками.
- Ну, с госпожой-то Пыльниковой мы мирно сговорились, - весело сказала
Людмила, - а вот вы на Сашу не нападайте из-за нас. Если уж наш дом такой
опасный для гимназистов, то мы его, если хотите, и пускать не будем.
- Вы к нему очень добры, - неопределенно сказал Хрипач. - Мы ничего не
можем иметь против того, чтобы он в свободное время, с разрешения своей
тетки, посещал своих знакомых. Мы далеки от намерения обратить ученические
квартиры в места какого-то заключения. Впрочем, пока не разрешится история с
Передоновым, лучше будет, если Пыльников посидит дома.
x x x
Скоро уверенная ложь Рутиловых и Сашина была подкреплена страшным
событием в доме Передоновых. Оно окончательно убедило горожан в том, что все
толки о Саше и о девицах Рутиловых - бред сумасшедшего.
XXXII
Был пасмурный, холодный день. Передонов возвращался от Володина. Тоска
томила его. Вершина заманила Передонова к себе в сад. Он покорился опять ее
ворожащему зову. Вдвоем прошли в беседку, по мокрым дорожкам, покрытым
палыми, истлевающими, темными листьями. Унылою пахло сыростью в беседке.
Из-за голых деревьев виден был дом с закрытыми окнами.
- Я хочу открыть вам правду, - бормотала Вершина, быстро взглядывая на
Передонова и опять отводя в сторону черные глаза.
Она была закутана в черную кофту, повязана черным платком и, посинелыми
от холода губами сжимая черный мундштук, пускала густыми тучами черный дым.
- Наплевать мне на вашу правду, - ответил Передонов, - в высокой
степени наплевать. Вершина криво усмехнулась и возразила:
- Не скажите! Мне вас ужасно жалко, - вас обманули.
Злорадство слышалось в ее голосе. Злые слова сыпались с ее языка. Она
говорила:
- Вы понадеялись на протекцию, но только вы слишком доверчиво
поступили. Вас обманули, а вы так легко поверили. Письмо-то написать всякому
легко. Вы должны были знать, с кем имеете дело. Ваша супруга - особа
неразборчивая.
Передонов с трудом понимал бормочущую речь Вершиной; сквозь ее
околичности еле проглядывал для него смысл. Вершина боялась говорить громко
и ясно: сказать громко - кто-нибудь услышит, передадут Варваре, могут выйти
неприятности, Варвара не постеснится сделать скандал; сказать ясно - сам
Передонов озлится; пожалуй, еще прибьет. Намекнуть бы, чтобы он сам
догадался. Но Передонов не догадывался. Ведь и раньше, случалось, говорили
ему в глаза, что он обманут, а он никак не мог домекнуться, что письма
подделаны, и все думал, что обманывает его сама княгиня, за нос водит,
Наконец Вершина сказала прямо:
- Письма-то, вы думаете, княгиня писала? Да теперь уже весь город
знает, что их Грушина
сфабриковала, по заказу вашей супруги; а княгиня и не знает ничего.
Кого хотите спросите, все знают, - они сами проболтались. А потом Варвара
Дмитриевна и письма у вас утащила и сожгла, чтобы улики не было.
Тяжкие, темные мысли ворочались в мозгу Передонова. Он понимал одно,
что его обманули. Но что княгиня будто бы не знает, - нет, она-то знает.
Недаром она из огня живая вышла.
- Вы врете про княгиню, - сказал он, - я княгиню жег, да недожег:
отплевалась.
Вдруг бешеная ярость охватила Передонова. Обманули! Он свирепо ударил
кулаком по столу, сорвался с места и, не прощаясь с Вершиною, быстро пошел
домой. Вершина радостно смотрела за ним, и черные дымные тучи быстро
вылетали из ее темного рта и неслись и рвались по ветру.
Передонова сжигала ярость. Но когда он увидел Варвару, мучительный
страх обнял его и не дал ему сказать ни слова.
На другой день Передонов с утра приготовил нож, небольшой, в кожаных
ножнах, и бережно носил его в кармане. Целое утро, вплоть до раннего своего
обеда, просидел он у Володина. Глядя на его работу, делал нелепые замечания.
Володин был попрежнему рад, что Передонов с ним водится, а его глупости
казались ему забавными.
Недотыкомка весь день юлила вокруг Передонова. Не дала заснуть после
обеда. Вконец измучила. Когда, уже к вечеру, он начал было засыпать, его
разбудила нивесть откуда взявшаяся шальная баба. Курносая, безобразная, она
подошла к его постели и забормотала:
- Квасок затереть, пироги свалять, жареное зажарить.
Щеки у нее были темные, а зубы блестели.
-- Пошла к чорту! - крикнул Передонов.
Курносая баба скрылась, словно ее и не бывало.
x x x
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг