Дарья с грубоватьрм сочувствием сказала:
- Да и он-то пентюх, уйти не умеет.
- С малюсеньким связалась, - презрительно молвила Валерия.
Обе сестры, хоть и посмеивались, сочувствовали Людмиле. Они же все
любили одна другую, любили нежно, но не сильно: поверхностна нежная любовь!
Дарья сказала:
- Охота плакать, из-за молокососа глаза ермолить. Вот-то уж можно
сказать, чорт с младенцем связался.
- Кто это чорт? - запальчиво крикнула Людмила и вся багрово покраснела.
- Да ты, матушка, - спокойно ответила Дарья, - даром что молодая, а
только...
Дарья недоговорила и пронзительно засвистала.
- Глупости! - сказала Людмила странно звенящим голосом.
Странная, жестокая улыбка сквозь слезы озарила ее лицо, как ярко
пылающий луч на закате сквозь последнее падение усталого дождя.
Дарья спросила досадливо:
- Да что в нем интересного, скажи, пожалуйста?
Людмила все с тою же удивительною улыбкою задумчиво и медленно
ответила:
- Какой он красавец! И сколько в нем есть неистраченных возможностей!
- Ну, это дешево стоит, - решительно сказала Дарья. - Это у всех
мальчишек есть.
- Нет, не дешево, - с досадою ответила Людмила. - Есть поганые.
- А он чистый? - спросила Валерия; так пренебрежительно протянула
"чистый".
- Много ты понимаешь! - крикнула Людмила, но сейчас же опять заговорила
тихо и мечтательно: - он невинный.
- Еще бы! - насмешливо сказала Дарья.
- Самый лучший возраст для мальчиков, - говорила Людмила, -
четырнадцать-пятнадцать лет. Еще он ничего не может и не понимает
по-настоящему, а уж все предчувствует, решительно все. И нет бороды
противной.
- Большое удовольствие! - с презрительною ужимкою сказала Валерия.
Она была грустна. Ей казалось, что она - маленькая, слабая, хрупкая, и
она завидовала сестрам, - Дарьину веселому смеху и даже Людмилину плачу.
Людмила сказала опять:
- Ничего вы не понимаете. Я вовсе не так его люблю, как вы думаете.
Любить мальчика лучше, чем влюбиться в пошлую физиономию с усиками. Я его
невинно люблю. Мне от него ничего не надо.
- Не надо, так чего же ты его теребишь? - грубо возразила Дарья.
Людмила покраснела, и виноватое выражение тяжело легло на ее лице.
Дарье стало жалко,
она подошла к Людмиле, обняла ее и сказала:
-- Ну, не дуйся, ведь мы не со зла говорим.
Людмила опять заплакала, приникла к Дарьину плечу и горестно оказала:
- Я знаю, что уж тут не на что мне надеяться, но хоть бы немножко
приласкал он меня, хоть бы как-нибудь.
- Ну что, тоска!- досадливо сказала Дарья, отошла от Людмилы,
подперлась руками в бока и звонко запела:
Я вечор сваво милова
Оставляла ночевать.
Валерия заливалась звонким, хрупким смехом. И у Людмилы глаза стали
веселы и блудливы. Она порывисто прошла в свою комнату, обрызгала себя
корилопсисом, - и запах, пряный, сладкий, блудливый, охватил ее вкрадчивым
соблазном. Она вышла на улицу нарядная, взволнованная, и нескромною
прелестью соблазна веяло от нее.
"Может быть, и встречу", - думала она.
И встретила.
- Хорош! - укоризненно и радостно крикнула она.
Саша смутился и обрадовался.
- Некогда было, - смущенно сказал он, - все же уроки, все учить надо,
правда, некогда.
- Врешь, миленький, пойдем-ка сейчас.
Он отнекивался смеючись, но видно было, что и рад тому, что Людмила его
уводит. И Людмила привела его домой.
- Привела! - с торжеством крикнула она сестрам и за плечо отвела Сашу к
себе.
- Погоди, сейчас я с тобою разделаюсь. - погрозила она и заложила дверь
на задвижку, - вот теперь никто за тебя не заступится.
Саша, заложив руки за пояс, неловко стоял посреди ее горницы, - ему
было жутко и любо. Пахло какими-то новыми духами, празднично, сладко, но
что-то в этом запахе задевало, бередило нервы, как прикосновение радостных,
юрких, шероховатых змеек.
XVIII
Передонов возвращался с одной из ученических квартир. Внезапно он был
застигнут мелким дождем. Стал соображать, куда бы зайти, чтобы не гноить на
дожде нового шелкового зонтика. Через дорогу, на каменном двухэтажном
особнячке, увидел он вывеску: "Контора нотариуса Гудаевского". Сын нотариуса
учился во втором классе гимназии. Передонов решил войти. Заодно нажалуется
на гимназиста.
И отца и мать застал он дома. Встретили его суетливо. Так и все здесь
делалось.
Николай Михайлович Гудаевский был человек не высокий, плотный,
черноволосый, плешивый, с длинною бородою. Движения его всегда были
стремительны и неожиданны; он словно не ходил, а носился, коротенький, как
воробей, и никогда нельзя было узнать по его лицу и положению, что он
сделает в следующую минуту. Среди делового разговора он внезапно выкинет
коленце, которое не столько насмешит, сколько приведет в недоумение своею
беспричинностью. Дома или в гостях он сидит-сидит и вдруг вскочит и без
всякой видимой надобности быстро зашагает по горнице, крикнет, стукнет. На
улице идет-идет и вдруг остановится, присядет или сделает выпад, или другое
гимнастическое упражнение, и потом идет дальше. На совершаемых или
свидетельствуемых у него актах Гудаевский любил делать смешные пометки,
например, вместо того, чтобы написать об Иване Иваныче Иванове, живущем на
Московской площади, в доме Ермиловой, он писал об Иване Иваныче Иванове, что
живет на базарной площади, в том квартале, где нельзя дышать от зловония, и
т. д.; упоминал даже иногда о числе кур и гусей у этого человека, подпись
которого он свидетельствует.
Юлия Гудаевская, страстная, жестоко-сентиментальная длинная, тонкая,
сухая, странно - при несходстве фигур - походила на мужа ухватками: такие же
порывистые движения, такая же совершенная несоразмерность с движениями
других. Одевалась она пестро и молодо и при быстрых движениях своих
постоянно развевалась во все стороны длинными разноцветными лентами,
которыми любила украшать в изобилии и свой наряд, и свою прическу.
Антоша, тоненький, юркий мальчик, вежливо шаркнул. Передонова усадили в
гостиной, и он немедленно начал жаловаться на Антошу: ленив, невнимателен, в
классе не слушает, разговаривает и смеется, на переменах шалит. Антоша
удивился, - он не знал, что окажется таким плохим, - и принялся горячо
оправдываться. Родители оба взволновались.
- Позвольте, - кричал отец, - скажите мне, в чем же именно состоят его
шалости?
- Ника, не защищай его, - кричала мать,- он не должен шалить.
- Да что он нашалил? - допрашивал отец, бегая, словно катаясь, на
коротеньких ножках.
- Вообще шалит, возится, дерется, - угрюмо говорил Передонов, -
постоянно шалит.
- Я не дерусь, - жалобно восклицал Антоша, - у кого хотите спросите, я
ни с кем никогда не дрался.
- Никому проходу не дает, - сказал Передонов.
- Хорошо-с, я сам пойду в гимназию, я узнаю от инспектора, - решительно
сказал Гудаевский.
- Ника, Ника, отчего ты не веришь! - кричала Юлия: - ты хочешь, чтобы
Антоша негодяем вышел? Его высечь надо.
- Вздор! Вздор! - кричал отец.
- Высеку, непременно высеку! - кричала мать, схватила сына за плечо и
потащила в кухню. - Антоша, - кричала, она, - пойдем, миленький, я тебя
высеку.
- Не дам! - закричал отец, вырывая сына.
Мать не уступала, Антоша отчаянно кричал, родители толкались.
- Помогите мне, Ардальон Борисыч, - закричала Юлия,- подержите этого
изверга, пока я разделаюсь с Антошей.
Передонов пошел на помощь. Но Гудаевский вырвал сына, сильно оттолкнул
жену, подскочил к Передонову и закричал:
- Не лезьте! Две собаки грызутся, третья не приставай! Да я вас!
Красный, растрепанный, потный, он потрясал в воздухе кулаком. Передонов
попятился, бормоча невнятные слова. Юлия бегала вокруг мужа, стараясь
ухватить Антошу; отец прятал его за себя, таская его за руку то вправо, то
влево. Глаза у Юлии сверкали, и она кричала:
- Разбойник вырастет! В тюрьме насидится! В каторгу попадет!
- Типун тебе на язык! - кричал Гудаевский. - Молчи, дура злая!
- А, тиран! - взвизгнула Юлия, подскочила к мужу, ударила его кулаком в
спину и порывисто бросилась из гостиной. Гудаевский сжал кулаки и подскочил
к Передонову.
- Вы смутьянить пришли! - закричал он. - Шалит Антоша? Вы врете, ничего
он не шалит. Если бы он шалил, я бы без вас это знал, а с вами я говорить не
хочу. Вы по городу ходите, дураков обманываете, мальчишек стегаете, диплом
получить хотите на стегательных дел мастера. А здесь не на такого напали.
Милостивый государь, прошу вас удалиться!
Говоря это, он подскакивал к Передонову и оттеснял его в угол.
Передонов испугался и рад был убежать, да Гудаевский в пылу раздражения не
заметил, что загородил выход. Антоша схватил отца сзади за фалды сюртука и
тянул его к себе. Отец сердито цыкнул на него и лягнулся. Антоша проворно
отскочил в сторону, но не выпустил отцова сюртука.
- Цыц! - крикнул Гудаевский. - Антоша, не забывайся.
- Папочка, - закричал Антоша, продолжая тянуть отца назад, - ты мешаешь
Ардальону Борисычу пройти.
Гудаевский быстро отскочил назад, - Антоша едва успел увернуться.
- Извините, - сказал Гудаевский и показал на дверь, - выход здесь, а
задерживать не смею.
Передонов поспешно пошел из гостиной. Гудаевский сложил ему из своих
длинных пальцев длинный нос, а потом поддал в воздухе коленом, словно
выталкивая гостя. Антоша захихикал. Гудаевский сердито прикрикнул на него.
- Антоша, не забывайся! Смотри, завтра поеду в гимназию, и если это
окажется правда, отдам тебя матери на исправление.
- Я не шалил, он врет, - жалобно и пискливо сказал Антоша.
- Антоша, не забывайся! - крикнул отец.- Не врет надо сказать, -
ошибается. Только маленькие врут, взрослые изволят ошибаться.
Меж тем Передонов выбрался в полутемную прихожую, отыскал кое-как
пальто и стал его надевать. От страха и волнения он не попадал в рукава.
Никто не пришел ему помочь. Вдруг откуда-то из боковой двери выбежала Юлия,
шелестя развевающимися лентами, и горячо зашептала что-то, махая руками и
прыгая на цыпочках. Передонов не сразу ее понял.
- Я так вам благодарна, - наконец расслышал он, - это так благородно с
вашей стороны, так благородно, такое участие. Все люди такие равнодушные, а
вы вошли в положение бедной матери. Так трудно воспитывать детей, так
трудно, вы не можете себе представить. У меня
двое, и то голова кругом идет. Мой муж - тиран, он - ужасный, ужасный
человек, не правда ли? Вы сами видели.
- Да,- пробормотал Передонов,- ваш муж. . . как же это он, так нельзя,
я забочусь, а он...
- Ах, не говорите, - шептала Юлия, - ужасный человек. Он меня в гроб
вгонит и рад будет, и будет развращать моих детей, моего маленького Антошу.
Но я - мать, я не дам, я все-таки высеку.
- Не даст, - сказал Передонов и метнул головою по направлению к
горницам.
- Когда он уйдет в клуб. Не возьмет же он Антошу с собой! Он уйдет, а я
до тех пор молчать буду, как будто согласилась с ним, а как только он уйдет,
я его и высеку, а вы мне поможете. Ведь вы мне поможете, не правда ли?
Передонов подумал и сказал:
- Хорошо, только как же я узнаю?
-- Я пришлю за вами, я пришлю, - радоcтно зашептала Юлия. - Вы ждите:
как только он уйдет в клуб, так я пришлю за вами.
Вечером Передонову принесли записку от Гудаевской. Он прочел:
"Достоуважаемый Ардальон Борисыч!
Муж ушел в клуб, и теперь я свободна от его варварства до часу ночи.
Сделайте ваше одолжение, пожалуйте поскорее ко мне для содействия над
преступным сыном. Я сознаю, что надо изгонять из него пороки, пока мал, а
после поздно будет.
Искренно уважающая Вас Юлия Гудаевская.
Р. S. Пожалуйста, приходите поскорее, а то Антоша ляжет спать, так его
придется будить".
Передонов поспешно оделся, закутал горло шарфом и отправился.
- Куда ты, Ардальон Борисыч, на ночь, глядя, собрался? - спросила
Варвара.
- По делу, - угрюмо отвечал Передонов, торопливо уходя.
Варвара подумала с тоскою, что опять ей не спать долго. Хоть бы
поскорее заставить его повенчаться! Вот-то можно будет спать и ночью, и
днем,- вот-то будет блаженство!
x x x
На улице сомнения овладели Передоновым. А что, если это - ловушка? А
вдруг окажется, что Гудаевский дома, и его схватят и начнут бить? Не
вернуться ли лучше назад?
"Нет, надо дойти до их дома, а там видно будет".
Ночь, тихая, прохладная, темная, обступила со всех сторон и заставляла
замедлять шаги. Свежие веяния доносились с недалеких полей. В траве у
заборов подымались легкие шорохи и шумы, и вокруг все казалось
подозрительным и странным, - может быть, кто-нибудь крался сзади и следил.
Все предметы за тьмою странно и неожиданно таились, словно, в них
просыпалась иная, ночная жизнь, непонятная для человека и враждебная ему.
Передонов тихо шел по улицам и бормотал:
"Ничего не выследишь. Не на худое иду. Я, брат, о пользе службы
забочусь. Так-то".
Наконец он добрался до жилища Гудаевских. Огонь виден был только в
одном окне на улицу, остальные четыре были темны. Передонов поднялся на
крыльцо тихохонько, постоял, прильнул ухом к двери и послушал, - все было
тихо. Он слегка дернул медную ручку звонка, - раздался далекий, слабый,
дребезжащий звук. Но как он ни был слаб, он испугал Передонова, как будто за
этим звуком должны были проснуться и устремиться к этим дверям все
враждебные силы. Передонов быстро сбежал с крыльца и прижался к стенке,
притаясь за столбиком.
Прошли короткие мгновения. Сердце у Передонова замирало и тяжко
колотилось.
Послышались легкие шаги, стук отворенной двери, - Юлия выглянула на
улицу, сверкая в темноте черными, страстными глазами.
- Кто тут? - громким топотом спросила она.
Передонов немного отделился от стены и, заглядывая снизу в узкое
отверстие двери, где было темно и тихо, спросил, тоже шопотом, - и голос его
дрожал:
- Ушел Николай Михайлович?
- Ушел, ушел, - радостно зашептала и закивала Юлия.
Робко озираясь, Передонов вошел за нею в темные сени.
- Извините, - шептала Юлия, - я без огня, а то еще кто увидит, будут
болтать.
Она шла впереди Передонова по лестнице, в коридор, где висела маленькая
лампочка, бросая тусклый свет на верхние ступеньки. Юлия радостно и тихо
смеялась, и ленты ее зыбко дрожали от ее смеха.
- Ушел, - радостно шепнула она, оглянулась и окинула Передонова
страстно-горящими глазами. - Уж я боялась, что останется сегодня дома, так
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг