Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
                                   Части                                  
Федор СОЛОГУБ


                            ДАМА В УЗАХ


  ONLINE БИБЛИОТЕКА


  http://www.bestlibrary.ru


  У одного московского мецената (говорят, что меценаты водятся теперь
только в Москве) есть великолепная картинная галерея, которая после смерти
владельца перейдет в собственность города, а пока мало еще кому ведома и
трудно доступна. В этой галерее висит превосходно написанная, странная по
содержанию картина малопрославленного, хотя и весьма талантливого русского 
художника. В каталоге картина обозначена названием "Легенда белой ночи".
  Картина изображает сидящую на скамейке в едва только распускающемся
по весне саду молодую даму в изысканно-простом черном платье, в черной
широкополой шляпе с белым пером. Лицо дамы прекрасно, и выражение его
загадочно. В неверном, очарованном свете белой ночи, который восхитительно
передан художником, кажется порою, что улыбка дамы радостна; иногда же
кажется эта улыбка бледною гримасою страха и отчаяния.
  Рук не видно, - они заложены за спину, и по тому, как дама держит
плечи, можно подумать, что руки ее связаны. Стопы ее ног обнажены. Они
очень красивы. На них видны золотые браслеты, скованные недлинною золотою
цепочкою. Это сочетание черного платья и белых необутых ног красиво, но
странно.
  Эта картина написана несколько лет тому назад, после странной белой
ночи, проведенной ее автором, молодым живописцем Андреем Павловичем
Крагаевым, у изображенной на картине дамы, Ирины Владимировны Омежиной, на
ее даче близ Петербурга.
  Это было в конце мая. День был теплый и очаровательно ясный. Утром,
то есть в ту пору, когда рабочий люд собирается обедать, Крагаева позвали
к телефону.
  Знакомый голос молодой дамы говорил ему:
  - Это - я, Омежина. Андрей Павлович, сегодня ночью вы свободны? Я жду
вас к себе на дачу ровно в два часа ночи.
  - Да, Ирина Владимировна, благодарю, - начал было Крагаев.
  Но Омежина перебила его:
  - Итак, я вас жду. Ровно в два часа.
  И тотчас же повесила трубку. Голос Омежиной был необычайно холоден и
ровен, каким бывает голос человека, готовящегося к чему-то значительному.
  Это, а также и краткость разговора немало удивили Крагаева. Он уже
привык к тому, что разговор по телефону, и особенно с дамою, бывает всегда
продолжительным. Ирина Владимировна, конечно, не составляла в этом
отношении исключения. Сказать несколько слов и повесить трубку - это было
неожиданно и ново, и возбуждало любопытство.
  Крагаев решился быть аккуратным и не опаздывать. Он заблаговременно
заказал автомобиль, - своего еще не было.
  Крагаев был довольно хорошо, хотя и не особенно близко, знаком с
Омежиной. Она была вдова богатого помещика, умершего внезапно за несколько
лет до этой весны. Она и сама имела независимое состояние. Дача, куда она
приглашала Крагаева, была ее собственная.
  О ее жизни с мужем ходили в свое время странные слухи. Говорили, что
он часто и жестоко бьет ее. Дивились тому, что она, женщина состоятельная,
терпит это и не оставляет его.
  Детей у них не было. Говорили, что Омежин и не способен иметь детей. И
это еще более казалось всем странным, - зачем же она с ним живет?
  Часы Крагаева показывали ровно два часа, и уже становилось совсем
светло, когда его автомобиль, замедляя ход, приближался к ограде
загородного дома Омежиной, где ему приходилось бывать несколько раз
прошлым летом.
  Крагаев чувствовал странное волнение.
  "Будет еще кто-нибудь, или только я один зван? - думал он. - Приятнее
быть наедине с милою дамою в эту очаровательную ночь. Разве и зимою не
надоели достаточно все эти люди!"
   У ворот не видно было ни одного экипажа. Было совсем тихо в темном
саду. Окна в доме были не освещены.
  - Ждать? - спросил шофер.
  - Не надо, - решительно сказал Крагаев и расплатился.
  Калитка у темных ворот была немного приоткрыта. Крагаев вошел и
закрыл за собою калитку. Оглянулся почему-то, увидел в калитке ключ и,
повинуясь какому-то неясному предчувствию, замкнул калитку. Тихо шел он по
песочным дорожкам к дому. От реки тянуло прохладою, кое-где в кустах слабо
и неуверенно чирикали первые, ранние птички.
  Вдруг знакомый голос, опять, как утром, странно ровный и холодный,
окликнул его.
  - Я здесь, Андрей Павлович, - говорила Омежина.
  Крагаев повернул в ту сторону, откуда слышался голос, и на скамейке
перед куртиною увидел хозяйку. Она сидела и улыбалась, глядя на него.
Одета она была точь-в-точь так, как он потом изобразил ее на картине: то
же черное платье, изысканно простое покроем, никаких украшений; та же
черная шляпа с широкими полями и с белым пером; так же руки заложены были
за спину и казались связанными; так же, спокойные на желтом сыроватом
песке дорожки, видны были белые ноги, и на них, охватывая тонкие
щиколотки, слабо поблескивало золото двух скованных золотою цепью
браслетов.
  Омежина улыбалась тою же неопределенною улыбкою, которую потом
Крагаев перенес на портрет, и говорила ему:
  - Здравствуйте, Андрей Павлович. Я почему-то была уверена, что вы
непременно придете в назначенный час. Простите, я не могу подать вам руки,
мои руки крепко связаны.
  Заметив движение Крагаева, она засмеялась невесело и сказала:
  - Нет, не беспокойтесь, - не надо развязывать. Так надо. Так он хочет.
  Нынче опять его ночь. Сядьте здесь, рядом со мною.
  - Кто он, Ирина Владимировна? - с удивлением, но осторожно спросил
Крагаев, садясь рядом с Омежиною.
  - Он, мой муж, - спокойно отвечала она. - Сегодня годовщина его
смерти. В этот самый час он умер, - и каждый год в эту ночь и в этот час я
опять отдаю себя в его власть. Каждый год он выбирает того, в кого входит
его душа. Он приходит ко мне и мучит меня несколько часов. Пока не
устанет. Потом уходит, - и я свободна до будущего года. На этот год он
избрал вас. Я вижу, вы удивлены. Вы готовы думать, что я - сумасшедшая.
  - Помилуйте, Ирина Владимировна, - начал было Крагаев.
  Омежина остановила его легким движением головы и сказала:
  - Нет, это - не безумие. Послушайте, я вам все расскажу и вы меня
поймете. Не может быть, чтобы вы, такой чуткий и отзывчивый человек, такой
прекрасный и тонкий художник, не поняли меня.
  Когда человеку говорят, что он - тонкий и чуткий человек, то он,
конечно, готов понять все, что угодно. И Крагаев почувствовал себя
начинающим понимать душевное состояние молодой женщины. Следовало бы
поцеловать в знак сочувствия ее руки, и Крагаев с удовольствием поднес
бы к своим губам тонкую, маленькую ручку Омежиной. Но так как сделать это
было неудобно, то он ограничился тем, что пожал локоть ее руки.
  Омежина ответила ему благодарным наклонением головы. Улыбаясь странно
и неверно, так что нельзя было понять, весело ли ей очень или хочется
плакать, она говорила:
  - Мой муж был слабый, злой человек. Не понимаю теперь, почему, за что
я его любила, почему не уходила от него. Сначала робко, потом все
откровеннее и злее с каждым годом он мучил меня. Все виды мучений он
разнообразил, чтобы терзать меня, но скоро он остановился на одной, самой
простой и обыкновенной муке. Не понимаю, почему я все это терпела. И тогда
не понимала, и теперь не понимаю. Может быть, ждала чего-то. Как бы то ни
было, я была перед ним, слабым и злым, как покорная раба.
  И Омежина спокойно и подробно стала рассказывать Крагаеву, как мучил
ее муж. Говорила, как о ком-то чужом, словно не она претерпела все эти
мучительства и издевательства.
  С жалостью и негодованием слушал ее Крагаев, но так тих и ровен был
ее голос, и такая злая зараза дышала в нем, что вдруг Крагаев почувствовал
в себе дикое желание повергнуть ее на землю и бить ее, как бил ее муж. Чем
дольше она говорила, чем больше узнавал он подробностей этого злого
мучительства, тем яснее он чувствовал и в себе это возрастающее алое
желание. Сначала ему казалось, что говорит в нем досада на ту бесстыдную
откровенность, с которою она передавала ему свою мучительную повесть, -
что это ее тихий, почти невинный цинизм вызывает в нем дикое желание. Но
скоро он понял, что это злобное чувство имеет более глубокую причину.
  Или уже и в самом деле не душа ли покойного воплощалась в нем,
изуродованная душа злого, слабого мучителя? Он ужаснулся, но скоро
почувствовал, как в душе его умирает этот мгновенно-острый ужас, как все
повелительнее разгорается в душе похоть к мучительству, злая и мелкая
отрава.
  Омежина говорила:
  - Все это я терпела. И ни разу никому не пожаловалась. И даже в душе
не роптала. Но был день весною, когда я была так же слаба, как и он. В
душу мою вошло желание его смерти. Были ли очень мучительны те побои,
которые он мне тогда наносил, весна ли с этими призрачными белыми ночами
так на меня действовала - не знаю, откуда в меня вошло это желание. Так
странно! Я никогда не была ни злою, ни слабою. Несколько дней я томилась
этим подлым желанием. Я ночью садилась у окна, смотрела в тихий, неясный
свет городской северной ночи, с тоскою и со злостью сжимала свои руки и
думала настойчиво и зло: "Умри, проклятый, умри!" И случилось так, что он
вдруг умер, вот в этот самый день, ровно в два часа ночи. Но я не убила
его. О, не думайте, что я убила его!
  - Помилуйте, я не думаю этого, - сказал Крагаев, но голос его звучал
почти сердито.
  - Он умер сам, - продолжала Омежина. - Или, может быть, силою моего
злого желания я свела его в могилу? Может быть, так могущественна бывает
иногда воля человека? Не знаю. Но я не чувствовала раскаяния. Совесть моя
была совершенно спокойна. И так продолжалось до следующей весны. Весною,
чем яснее становились ночи, тем хуже было мне. Тоска томила меня все
сильнее и сильнее. Наконец, в ночь его смерти он пришел ко мне и мучил
меня долго.
  - А, пришел! - с внезапным злорадством сказал Крагаев.
  - Вы, конечно, понимаете, - говорила Омежина, - что это был не
покойник, пришедший с кладбища. Для таких проделок он был все ж-таки
слишком благовоспитанный и городской человек. Он сумел устроиться иначе.
Он овладел волею и душою того, кто, как вы теперь, пришел ко мне в эту
ночь, кто мучил меня жестоко и долго. Когда он ушел и оставил меня
изнемогшею от мук, я плакала, как избитая девчонка. Но душа моя была
спокойна, и я опять не думала о нем до следующей весны. И вот каждый год,
когда наступают белые ночи, тоска начинает томить меня, а в ночь его
смерти приходит ко мне мучитель мой.
  - Каждый год? - задыхающимся от злости или от волнения голосом
спросил Крагаев.
  - Каждый год, - говорила Омежина, - бывает кто-нибудь, кто приходит
ко мне в этот час, и каждый раз словно душа моего мужа вселяется в моего
случайного мучителя; потом, после мучительной ночи, тоска моя проходит, и
я возвращаюсь в мир живых. Так было каждый год. В этот год он захотел,
чтобы это были вы. Он захотел, чтобы я ждала вас здесь, в этом саду, в
этой одежде, со связанными руками, босая. И вот я послушна его воле. Я
сижу и жду.
  Она смотрела на Крагаева, и на лице ее было то сложное выражение,
которое он потом с таким искусством перенес на свою картину.
  Крагаев как-то слишком поспешно встал. Лицо его стало очень бледным.
  Чувствуя в себе страшную злобу, он схватил Омежину за плечо и диким,
хриплым голосом, сам не узнавая его звука, крикнул:
  - Так было каждый, год, и нынче с тобою будет не иначе. Иди!
  Омежина встала и заплакала. Крагаев, сжимая ее плечо, повлек ее к
дому.
  Она покорно шла за ним, дрожа от холода и от сырости песчинок под
нагими стопами, торопясь и спотыкаясь, больно на каждом шагу ощущая
подергивание золотой цепи и толчки золотых браслетов. И так вошли они в
дом.


Части


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг