девицами. Я играл <Мурку> на гитаре и нарочно много пил. Домой я идти боялся.
В больницу к Нине не хотел. Оставалась одна покуда дорога - к черноокой Ане
домой...
Но постой... сегодня же должны были оперировать Володю Орлова?
Из комнаты метрдотеля я дозвонился в больницу, в корпус хирургии - и сквозь
шум и грохот родного ансамбля услышал:
- Не вышел из наркоза... умер.
Я даже не навестил его! Через час, как последняя скотина - впрочем, она хоть
шерстью покрыта, а я голый, - валялся на белых простынях с хохочущей и поющей
во все горло Аней... мне бы плакать, да не был сил... А Володька лежал сейчас
одиноко в каком-нибудь холодильнике - ибо уже ночь, и работникам морга также
нужно отдыхать.
12.
Я брел землей Москвы и Рима, кляня свой горестный удел,
но ни один владыка мира со мною знаться не хотел.
Я, нерешительный и слабый, пропивший душу и талант,
шел гулкой звездною державой - все мимо запертых палат.
Я сам не знал, чего я стою, и сам не знал, чего хочу,
я спал в земле и над землею, молясь случайному лучу.
Рыдал, как нищий, на одеждах неся как пуговки грибы:
- Не откажите же в надеждах... примите сирого в рабы.
Но, как когда-то в жизни дальней ты нежно прятала свой взгляд,
последний дряхлый черт печальный, зажмурясь, улетал в закат.
И не смотрел в глаза мне ангел, и даже божья стрекоза...
И глядя в зеркало я плакал, сам прятал от себя глаза...
За что, за что ж такие муки? Я, чтоб уйти от жизни той,
беру огонь смертельный в руки - он проливается водой.
Вчера мечтавший жить вовеки, сверкая скрипкой и смычком,
я прыгаю в любые реки - но вылетаю поплавком...
И нет мне смерти, нет покоя! Я, оплешивев, почернев,
готов приять кривой душою пусть самый страшный божий гнев.
Но нет и Бога во вселенной, в которой я столбом стою...
Лишь дождик сыплется нетленный в ладонь засохшую мою.
Иль это слезы человечьи, твои, любовь моя?.. И вот
я слышу отголосок речи, звездой рассекшей небосвод:
- Пойди к одной, единой Еве, своею страстью услади,
пусть сына выносит во чреве - сады для сына посади,
поставь жене одни ворота, и разожги один очаг...
И вот тогда увидишь что-то в неотвернувшихся очах.
13.
Я проспал у Ани до обеда, вернее сказать - притворялся, что сплю. Хотя руку,
подвернутую под живот, давно свело. Тошно мне было и жутковато. Похороны
Володи, наверное, послезавтра? Надо бы срочно передать Лии сколько-нибудь
денег... Может, <зеленых>? Для закупки хорошего места, на могилку и гроб куда
надежней наших, российских. Но если ЭТИ узнают, что раздаю доллары...
окончательно убедятся: тут что-то неладно. Да и Лия не сидит дома, а в больницу
мне идти никак нельзя. Пока не придумал, как вывезти Наташу, нельзя.
- Кофе будешь? - пропела из кухни Аня. - Ко-офе... - тоном выше. И терцией
выше. - Ко-офе. Кстати, ты знаешь, я левша? Если я тебя зарежу, то левой рукой. А
скрипачи бывают левши?
Слышал я - есть в Москве, кажется, в оркестре Минобороны, один такой
музыкант... Но поскольку при игре левши смычок давит на скрипку иначе, нежели
когда играешь правой рукой, скрипку приходится переделывать. Инструмент
вскрывают, переставляют пружину, дужки... И само собой, зеркально
переворачивают расположение струн... Но рассказывать обо всем этом Ане не
было никакого желания, да она болтала уже о другом:
- А вот мы спим... а вдруг бы к нам забрался вор и все денежки стибрил... А ты
знаешь, как возникло слово <стибрить>? Колотюк говорит, наши моряки из
Италии, с Тибра привозили что-нибудь... вино, тряпки... может, воровали на
базаре... Но надо узнать, говорит, не пропадало ли что-нибудь в их городе Пизе?
Не люблю я такие шутки. Застонал - и выдал себя. Тут же подскочила, стукая по
полу каблуками, как олениха, поцеловала. Пришлось подняться. Но и завтракая с
Аней, я продолжал молчать, глядя мимо нее, в огонь ада. Или, если это вам
покажется вычурно, - в глазок пистолета.
- Да что с тобой? - громко изумилась Аня. - Стесняешься за ночь? Но если тебе
чуть поменьше пить - вообще будешь с девочками гангстер. Ну, ладно... - И сделав
умильное личико, вытянув губки, нарочито щебечущим, девичьим голоском. - Что
вы больше любите, золотой, - фиалки или розы?
А может, эту женщину попросить помочь? Судя по всему, обожает розыгрыши,
тайны. Как бы что-то такое придумать, чтобы, допустим, не я, а она навестила
Наташу и записку ей передала? Скажу, что сестра... Но она же видела Наташу, и,
скорее всего, не раз в ресторане <Яр> с Маминым? Или сделать так, чтобы
передала Нине, а та (конверт в конверте) передаст Наташе, именно как сестре?
- О чем ты думаешь?.. - Аня приблизила смуглое лицо с золотистыми усиками над
губой. - Может, правда, махнуть нам сейчас в Сочи?.. а еще лучше - в Италию?
<В Италию...> О, если бы с Наташечкой в Италию... нам бы на полгода
хватило... а потом бы что-нибудь придумали. Неужто не заработаю на жизнь по
кабакам со скрипкой? Там, небось, тоже за трапезой музыку любят? Но ведь для
того, чтобы выпустили за границу (даже если Наташе купим загранпаспорт), надо
для скрипки, самой дубовенькой, специальное разрешение из музея им. Глинки в
Москве. Там определяют, государственное достояние у тебя в руках или можно
разрешить пересечь границу. Если разрешили выезд, платишь откупные, большие
деньги за эту справку. Потом будто бы их могут отдать, если вернешься со своей
скрипкой.>
Да, есть идея. Наверное, лицо мое ожило.
- Ты чего-то хочешь? - чуткая Аня, разведя полы халатика, повела крутой
грудью, как новая машина фарами.
- Потом... - буркнул я и поднялся. - Когда будем праздновать покупку.
- О!.. - запела женщина. - Все стало вокруг голубым и зеленым!..
Я видел, в музыкальном магазине на улице Робеспьера висят ленинградские,
кажется, инструменты. И хорошо, если Аня будет свидетелем моего посещения
этого магазина.
- Но мне надо одеться!.. - волновалась она. Метнулась к зеркалам трюмо. - Без
меня не смей, рома!..
Когда мы вышли из дома, я оглянулся - так и есть, вот еще свидетели. За нами
шли два похожих аккуратных паренька, в кожаных куртках, но глаженых брючках,
в милицейских крепких ботинках. Неужто всю ночь караулили? Или сменили
караул? Ну, пусть, пусть убедятся, что скрипки у меня нет, и я иду покупать.
- Ой!.. - удивилась Аня, увидев, что я взял с собой старый пустой футляр. - А его-
то зачем? С новым футляром, небось, продают?
- Не всегда, - сквозь зубы ответил я. Наблюдательная у меня подруга.
Давно не был в этом магазине. Он стал куда богаче. Лампы светили золотым
светом на скрипочки, возлегшие на черном бархате под стеклом, и на
прислоненные к стене контрабас и виолончель. Я глянул на бирки и присвистнул -
работа не наша, из самой Италии. Боже мой!.. Да для кого их привезли в забытый
богом город?
- Берем? - выдохнула Аня. Она видела, как я потер лоб и щеку, вечная привычка,
когда волнуюсь. - Или дорого?
Скрипочки легкие и сочные на вид ( другого слова не подберу, ) не то что моя
обшарпанная, купленная когда-то в советской комиссионке. На одну из этих,
сияющих медовым лаком, у меня, пожалуй, хватило бы денег, но не покупать же я
сюда пришел, а устроить маленькое представление. Да и нельзя, нельзя (вдруг
меня в жар бросило!) за дьявольские деньги святой инструмент приобретать... это
действительно получится как в страшных снах моих - душу дьяволу заложил?
- Видишь ли, это альты, - наконец, я нашелся, что сказать. - Тоже скрипки, но у
них строй сдвинут на квинту.
- Я это понимаю, но ты что, на таких не умеешь?!
- Я могу на любой. Но мне-то нужен не альт. Если я привык петь теноровые
партии, а мне говорят - давай баритоном. Я, может, и спою... - Я заглянул за
колонну, увитую разноцветными лампочками, - наши соглядатаи торчали
неподалеку, разинув рты, уставясь на духовые инструменты, как на клубки
мерцающих питонов.
Мы вышли из магазина, и я, наконец, сообразил, что мне нужно сделать.
- На телеграф!.. Сестре позвоню, в <ящик>. Может, в их городе есть? А что,
сгоняю на автобусе?.. Да и маму с отцом давно не видел.
- Мама - это святое... - разочарованно согласилась Аня. Не хотелось ей
отпускать меня.
Сквозь гул междугороднего телефона я услышал вечно кричащий голосок сестры:
- Проснулся!.. вспомнил!.. Приезжай, а то скоро вымрем тут все... будешь по
фотографиям только с нами разговаривать, как ясновидец... Когда? Я прямо сейчас
звоню на КП, заказываю пропуск... у меня там Таня Кустова подруга, она сделает.
Запомни - Кустова!
Аня взялась меня, конечно, проводить до автовокзала. И когда мы уже стояли
возле урчащего <Икаруса>, на боку которого было написано красивыми буквами
<Железоград>, а поверху мелом - <Ракетоград>, она вдруг всхлипнула:
- Дел тукэ пай щиб!.. - Это у цыган ругательство... что-то вроде <чтоб тебя
стошнило!> - Ты теперь не скоро приедешь? - Боже мой, всего одну ночь провели
вместе, и уже такие страсти. А как, наверное, ждет меня, пугается и мучается
Наташа в инфекционном отделении БСМП?..
Я обнял горячую лже-цыганку в красном платк и через два часа въехал в
неизвестный мне, прежде закрытый, а ныне посещаемый даже американскими
сенаторами городок - так мне объяснил случайный попутчик с комической
загнутой вверх бородкой...
Улица Королева, дом семь. Четырехэтажный, выкрашенный в желтый цвет (как
многие дома в Питере, или как дома в нашем городе, построенные когда-то
пленными японцами). Квартира два. Тоже на первом этаже. Что-то нам всем,
Сабановым, первые этажи достаются. Чтобы не отрывались от земли? А то все
рвемся в космос (муж сестры с его ракетами и брат-скрипач)...
Первой меня увидела мать - она, видимо, уже прослышала о возможном приезде
сына и стояла в подъезде, тоненькая, в старой болоньевой куртке, как девочка,
вышедшая на свидание. Рядом с ней сутулилась такая же старушонка, они о чем-
то говорили - я успел услышать слова <стиральный порошок> и <Ельцин>.
- Андрей!.. - Мама припала ко мне. Губами искала мои губы. Боже, после
крашеных губ Ани чисты ли мои?.. - Похудел-то как!
Войдя в дом, обнялся и с сестрой Еленой, раздобревшей невероятно (такой была
некогда наша бабуля), и с белобрысой ее дочуркой лет пяти, которую еще не
видел, и подмигнул сыну-пузану, стоящему как Ленин на броневике, в коляске.
- Нашей старшей-то нету в городе... учится на менеджера в Англии, - похвасталась
сестра. - А этих родили из страха.
Я пожал короткую сильную руку ее мужу, добродушному физику Диме ( у него
кривая улыбка, как запятая) и с легким испугом открыл дверь комнаты, куда мне
показали глазами мои родные. Там в кресле, раскинув колени, сидел отец и важно
листал многостраничную газету. Знал же, что приехал, но не вышел, выдерживая
характер.
Боже, как он постарел!.. Лысый, в синих струйках вен, какой-то маленький,
мослы плечей блестят, бровки торчат как колоски ячменя... На отце блеклая синяя
майка и старые милицейские штаны. Босые ноги в пованивающих тапках.
Медленно поднял на меня глаза, синие, круглые, как у ребенка. И я словно
услышал скрипочку Моцарта (Es-Dur KV 364, fur Violine, Viola und Orchester, 2.
Andante), ту волшебную мелодию отпевания...
- Что долго не был? - почти твердо произнес старик. Только показалось, язык у
него теперь стал толще, с трудом ходит во рту. - С демократами митингуешь? - Он
кивнул на телевизор. - Я тебя вроде видел в толпе. Просрали СССР... а теперь
ищете защитников?
Мать из-за моей спины мягко остановила его:
- Ну, сколько же можно о политике?.. Он музыкант. Он со скрипкой приехал, он
нам сейчас песни сыграет... Нина из своего магазина дубленку ему принесла...
сейчас будут мерить...
- Женщинам - выйти прочь! Дайте мужикам поговорить. - И когда мать
выскользнула из комнаты, отец поднялся столбиком, подтянул брюки выше
живота, выпирающего, как засунутый под одежду воздушный шарик, и угрюмо
заиграл скулами, став опять немного похожим на Бетховена. - За встречу-то
дернем? Купил бы. Сижу как гэ-кэ-чэ-пист в <Матросской тишине>.
Увидев, что я собрался в магазин, мама охнула, а сестра поймала меня за
рукав, горячо зашептала:
- Ему нельзя.. нельзя... только-только говорить начал...
Но из спальни донесся зычный рев отца:
- Я здор-ров, здор-ров! И требую, понимашь...
Мы сели обедать и налили старику одну рюмку, он ее быстро,
как воду, выпил и с горделивой ухмылкой обвел всех взглядом. Мол, смотрите,
каков я, рано хороните. Щекастый Дима пожал плечами, сестра, вздохнув,
отвернулась, мама затрепетала, как травинка:
- Налей мне больше!.. чтобы ему меньше осталось.
Но не успел улыбающийся отец поднять кривыми неловкими пальцами вторую
рюмочку, как вдруг его глаза закатились, он обмяк и повалился мимо стола мне на
колени. Господи, да что с ним? Разыгрывает?
- Он умер?.. - зарыдала мать. - Умер?..
Я поднял отца на руки - мне помог Дима - мы, роняя задами стулья, перенесли
старика в спальню и положили на заправленную кровать. Я схватил его за
запястье. Оно было мокрым. А пульс оказался таким частым - как тремоло
балалайки - что я испугался. Я не знал, что пульс может быть подобным.
- <Скорую>? - я метнулся к сестре, которая задумчиво сидела в большой комнате
возле телефона. - Почему не звонишь?
- У него - пьяный обморок. Очнется часа через три. Если очнется. - И пояснила.
- Печень ни к черту. Я даже деньги предлагала - врачи отказались под капельницу
класть... Говорят, не дай бог еще умрет...
Мать тихо выла, закрыв глаза рукой. И стыдно ей было за старика, и жалко
было его... А я не знал куда деться - ведь это я, приехав наконец-то к родным,
спровоцировал всех выпить водки.
Время от времени то Дима, то я мяли руку старика. Пульс терялся, уходил,
снова возвращался как трассирующая очередь в темноте...
Так все и просидели допоздна, пока отец не очнулся.
- Таня?.. - еле слышно позвал он жену.
Мама метнулась к нему, потом к холодильнику, налила в стакан кефиру и -
снова в спальню:
- Миленький, вот... вот...
Он что-то невнятно бормотал, булькал питьем, хныкал. И когда мы поняли -
беда миновала - все вспомнили, что так и не поели. И сели ужинать. И мы с Димой
хватили по полному стакану водки - <чтобы меньше ему досталось>. Впрочем, на
меня она подействовала не сильнее воды.
Дима рассказывал, что на их на комбинате каждый день крутятся газетчики,
тележурналисты, экологические комиссии, расспрашивают рабочих, измеряют
вокруг и ниже по реке радиацию.
- Все стали грамотные...Ну, конечно, она есть... Оружейный плутоний-то мы
делали? Не конфетами же боевые ракеты начинять? Но в принципе все тут
здоровы... рыба в нашем озере не светится... - Он достал из шкафа прибор
величиной с крохотный томик Пушкина, называется <Белла>. - Вот, можешь
включить... Видишь - пять-шесть микрорентген...
- Перестань, Дмитрий! - резко оборвала его моя сестра. - Сами себя
успокаиваем. Он же только... бета-лучи фиксирует... Андрюша, сыграл бы, как
когда-то!
- Да ну! - Я пренебрежительно махнул рукой в сторону пустого футляра. -
Визгливая штука... пусть папа поспит.
- Да он сам как-то сказал - давно не слышали игру Андрея.
- А!.. - Не могу же я объяснить, что у меня с собой скрипки-то и нет.
- Ну, как хочешь, - обиделась сестра. - А что же таскаешь?
- Чтобы не украли.
- Это правильно, - согласилась мама. - Сейчас сплошная преступность,
сплошная... Но у нас тут меньше. Хочешь - переезжай... Я думаю, найдутся
желающие обменяться на город...
Я покачал головой.
- Совсем стал чужой... - смотрела на меня исподлобья сестра. - Холодный, как
сосулька.
- Как сталактит в пещере. Как змея, - добавил я. Она меня всегда любила...
Когда-то, безгрешно обнявшись, спали на сеновале. У нее уже грудки были, как у
молодой женщины... Но сегодня - хоть плачь... Как я могу поведать, что со мною
творится? И решил, видя встревоженные глаза родных, рассказать о том, да не о
том. Если со мной что произойдет, потом вспомнят, поймут...
- Знаете, был такой скрипач в Италии - Джузеппе Тартини. Однажды, это
случилось в 1713 году, ему приснилось, что он продал душу дьяволу. И в своих
записках пишет: <Зато черт исполнял любое мое желание. Я даже решил дать ему
мою скрипку, посмотреть, сумеет ли он сыграть на ней. И вдруг услышал
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг