рушонка, и живет он попрежнему внизу, с нами, а старушонка со своими со-
бачками в комнате. И попрежнему приходит к нему жена, - глаза большие,
голодные. Должно-быть, кажемся мы ей дикарями, страшными выходцами.
А подумаешь: до того недалеко...
XVII
Да, как подумаешь: много, много мытарится русских людей по белому
свету!
Тут-то у нас терпимо, а у других, говорят, и похуже.
Навертывался к нам, в Чижикову, человечек видалый, пожил с нами пол-
торы недели. Прошел он огни, и воды, и чугунные повороты.
Был он на юге, с Деникиным. И такие нам порассказал страсти, аж дыб-
ком волос. Был он и у красных и у белых и всего-то там нагляделся.
И нигде-то нет справедливости!
Как выгнали их большевики из России, довелось им удирать на пароходе
в самую Турцию. Надеялись они, что тут, в загранице, будет им всяческое
снисхождение. Народу набилося множество, бежали целыми семьями, не раз-
бираясь, бежали от смерти и от лютой жизни, а лучшего не увидели... И
такое там было на пароходах, - страшно было и слушать. Приплыли они в
Турцию, поставили их французы на рейде, как чумных, и ни единого челове-
ка на берег. Сперва-то они, конечно, шумели, кричали французам с парохо-
дов: "Мы, мол, ваши союзники и друзья ваши!" - а потом попритихли. Мори-
ли их как-то дня три, и ничего они не знали о своей участи. Вышла у них
в те дни пресная вода. А были на пароходе женщины, дети, больные, народу
битком. И все эти дни было с парохода видно, как ходят по городу люди, и
слушали, как играет музыка на берегу, в ресторанах. Стояла от них неда-
леко яхта какого-то американского миллиардера, изволил он путешествовать
для своего удовольствия, - белая, нарядная, и было им видно, как любо-
вался на них в трубу миллиардер со своей яхты. А потом подобрались к их
пароходам на шлюпках греки, подвезли пресную воду. Узнали их по крести-
кам, по нательным, и такая поднялась радость: - "Наши, православные, во
Христе братья, от них мы приняли веру, эти нас не оставят!" Великое было
ликованье. Потянулися к ним за водою, навязали на бечевки бутылочки, ко-
телки, ведра, опустили все это с бортов.
А те-то, "православные", ни мур-мур, - знай себе пыхают папиросками и
усы крутят. А вода у них под ногами в бочках: чистая, сладкая, речная
вода...
И так-то в ответ преспокойно:
- Деньги!..
Это за воду-то, за простую, за обыкновенную!
Опустилися у наших руки.
- Как же, - спрашивают, - сколько вы хотите?
А "православные" знай папиросками пышут.
- Цена, - отвечают, - наша такая-то!.. - и заломили, как за шампанс-
кое.
И, знай, посмеиваются про себя. Понимали, значит, что бывает минутка,
когда и речная водичка подороже бывает червонного золота.
И покупали у них, покупали по золотой цене, стиснувши зубы, только бы
напоить детей.
Вот они "православные", во Христе-боге братья! Позабыли, сколько пе-
редавали им русские люди на одни монастыри ихние - "на святую водичку"!
Сколько миллионов наносили к Иверской...
А потом, вместо "снисхождения", выгнали их французы на острова, куда
вывозили раньше турки бездомных собак, поставили часовых, солдат черно-
кожих, с ружьями, обнесли проволокой. Хорошо, у кого были деньжонки,
или, - как этот наш гость, - кто был побойчее. Оказалися "союзники" не
лучше "православных во Христе братьев"... И теперь там мыкаются наши,
подбирают из помоек... Рассказывал нам тот человечек, что каждый день
стоят очереди из русских за гнилыми консервами, а рядом самые эти эфио-
пы, и в руках кнуты гуськовые...
Ночи я не спал, думал: за что, за какую вину? И неужто им-то, им не
отплатится!
А там-то, в России, про нас думают, что живем на сытых хлебах и, мо-
жет-быть, завидуют.
Да уж, конечно, завидуют!..
Раз так-то нагрянул к нам в Лавру целый взвод бабий. Приехали они все
из России, тоже на горячие пироги. Жили они у нас с неделю, а наколготи-
ли на полгода. - Ух, и невзлюбил их Лукич!
А были они из высокого свету и очень этим гордились. А я здесь хорошо
приметил, что этакие-то, из "высоких", ежели хорошенько копнуться, - по-
жалуй и поплошей нашего брата.
Выбрал я, помню, минутку, спросил у одной:
- Как же теперь в России?
Закрутила она головою:
- Плохо, очень, очень плохо!.. На Невском растет трава. - А все-таки
было нам там лучше. Тут такие мерзавцы, такие мерзавцы!..
- Так зачем же, - говорю, - сюда ехали?
- А как же, - говорит, - не ехать: там все полагают, что здесь, в Ев-
ропе, легкая жизнь.
Вот у них как.
А выехали они из России способом совсем даже необыкновенным. Сами же
о том и проболтались. Подыскали они в Петербурге за хорошие, разумеется,
деньги себе женихов из подданных здешних, - видно, есть, промышляют эта-
ким люди, - и получивши подданство, отправились сюда, в "небесное
царство". Высадили их с парохода в том городе, где мы по лету варили
смолу. Поболтались они там с месяц, спустили деньжонки, и уж кое-кое как
добрались сюда.
Большую смуту намутили у нас эти дамы.
Повертелись они без всякого толку, да так и пропали. Уж встречали мы
кой-кого после, и все-то пошли по легкой дорожке...
И одно я скажу теперь: жалкие люди!
Мне батюшка наш, о. Мефодий, рассказывал нынче. Крестил он в прошлом
году у князя Голицына. Были у этого князя в России владения, - больше
тысячи десятин. И очень пышные были кресьбины, со званым обедом, с раз-
ливанным шампанским. Во многих здешних журналах были помещены фотогра-
фии. И заплатил в тот раз князь ему за требу десять фунтов.
А нынче опять его туда позвали, ко второму ребенку. Привез он с собою
купель, в автомобиле. И видит - начали у князя шептаться, бегать по ком-
натам. А потом уж сам князь ему откровенно:
- Извините, - говорит, - батюшка, оказались мы сегодня без денег, и
очень вас просим: уплатите, ежели у вас есть, из своих за доставку купе-
ли...
А всего-то надо было целковый!
Заплатил батюшка из своих, окрестил им ребенка. И уж ни гостей, ни
шампанского, - угостили его голым чаем, а на прощанье сунул ему князь
узелочек. Дома развернул батюшка: был то платок, дорогой, шелковый, кня-
жеский. Платочком с ним расплатились.
Теперь я многое увидел, и многих перевидал людей. И какого только не
перемыкали горя!.. У иного всего-то имущества, что штаны да подтяжки, а
мнение о себе прежнее. Титулы соблюдают и друг с дружкою церемонно:
граф, графиня!.. И ни к чему-то, ни к чему не лежат у них руки.
Обитает у нас наверху барыня, генеральша Веретенникова, очень важная
дама. Занимает она комнату угловую, окнами в сад. Живет она с сыновьями,
с двумя: этакие мордастые лодари, красные!
Приходит она иногда вниз, приносит газеты. Получает она из Парижа
русские газеты, небольшие листки. Лукич, бывало, сидит слушает и молчит,
а она ему в три ряда:
- Я. Я. Я. Я!..
А сынки ее у нас всякий день. Место у нас просторное между кроватями.
Приходят они упражняться в боксе. Станут в одних рубашках друг против
дружки, в больших рукавицах, - шеи голые, и давай друг дружку охаживать
по щекам. На шеях у них ладанки, крестики, только подскакивают.
Грешным делом сквозь смех и подумаешь:
- Этаких кобелей да кули бы таскать!..
А она за ними, как за малыми детками.
Принесет чего-нибудь сладенького в блюдечке, остановится на пороге:
- Толя, Валентин, покушайте...
Они, знай, друг дружку охаживают по мордасам.
- Толя, остановись!
Остановятся они, поглядят. И этак недовольно, в растяжечку:
- Ах, мамаша, опять вы нам какой-нибудь клейстер!..
Слопают - и опять за свое.
Так вся у них жизнь. С тем и поедут в Россию.
XVIII
Так вот и пошло чижиково мое жительство, а теперь, как подумаешь, -
скоро год, как я тогда переехал, и столько перемен в жизни.
Время-то как река, рукавом не загородишь.
Так вот недавно, сел я перед зеркалом бриться и точно впервые увидел
свои глаза. Видел я такие глаза в дальнем моем детстве, - ехали мы с от-
цом по соловьевскому большаку, вели бычков. А у нас перед городом
большая гора, и внизу мост через Глушицу, - вот один бычек-летошник и
провалился, поломал передние ноги. Пришлось его там же и прирезать. Были
у того летошника глаза, как теперь у меня.
И в висках серебра много.
Отец мой до пятидесяти годов был, как смоль, кучерявый, грудь широ-
ченная.
Вижу его, как теперь.
Пахло от него по-особому деготьком и чуть ветром (сапоги он носил
большие, высокие, и всегда-то в дороге на ветру). Бойкие у нас были ло-
шадки, вороные, спины широкие, с блеском. Бывало, подкатит к воротам, а
я уж хорошо знаю по одному стуку, по тому, как лает в саду Чубрик. Выбе-
гу к нему на крыльцо в чем был, а он весь белый от пыли, лицо загорелое,
в кудрях запутался колосок овсяной, - ночевал где-нибудь в омете, - а
глаза молодые, веселые.
- Ну что, - скажет, - Сивый, как живешь?
Подхватит меня на руки: - Смотри Москву!
А как я его любил! - Случись худое, - не выдержал бы, в могилу с ним
лег. И когда бывал дома, не отступался я от него ни на шаг, так вместе и
ходили: он на базар, и я на базар, он к людям, и я за ним.
Теперь-то хорошо понимаю: великая у него была любовь к жизни. И вся-
кую он примечал мелочишку. Думаю я: теперь-то вот таким всего и труднее!
И всякий день вспоминаю я наш городок. Весь-то он в зелени, в густых
садах, и река широкая, тихая...
А тут вот береза в диковинку. Только и видел ее в саду ботаническом,
обрадовался, как сестренке родной, чуть было не расцеловал у всех на ви-
ду.
И ничего бы я не хотел, никакого богатства, - в Россию! И все крепче
берег я в себе ту мысль и тем, можно сказать, все это время и жил. И
всякие придумывал планы.
А вышло-то все по-иному...
Недельки через две получил я записку из консульства. Просили меня
зайти по нужному делу.
А я почти не выходил то время из дома и сидел крепко, набирался здо-
ровья.
Поехал я, как было указано, в центр города, по адресу.
Принял меня человек высокий, смуглый, с ястребиным носом, весь ка-
кой-то тонкий и как налим склизкий.
- Так и так, - говорит, - рекомендовали мне вас в нашем консульстве,
и вот у меня какое к вам дело: можете ли играть на балалайке?
Очень я удивился.
А он на меня смотрит, - нос сухой, длинный.
- Организуем мы, - говорит, - хор балалаечников для выступления в те-
атрах, и нужны нам люди.
А я еще в школе, у нас в Заречьи, немного бренчал, и даже был у нас
свой ученический оркестр, наяривали мы: "Во лузях" и "Светит месяц".
- Играл, - говорю, - давно, а теперь не знаю...
- Это неважно, здесь мы подучимся.
Подумал я: отчего не согласиться?
Сказал он, когда быть на первую репетицию, а потом прибавил:
- Нужны нам в оркестр так же дамы или барышни. Не можете ли вы кого
указать?
Вспомнил я тогда про сестренку Андрюшину:
- Есть, - говорю, - у меня на примете одна девушка, русская, я узнаю.
- Пожалуйста, - говорит, - непременно, нам с дамами будет успешней.
А я давненько, за моею болезнью, не навещал Андрюшу и ничего не знал
о его судьбе. И, признаться, стеснялся я тогда своим расстроенным и
больным видом.
Привел я себя маленько в порядок и выбрался к ним на другое утро.
Обрадовались они мне опять по-родному. Андрюши я так и не увидел:
сказали мне старики, что поступил он от нужды на военную службу, как
подданный здешний, и что послали его в Германию, в оккупационные войска
на долгое время. Объяснили мне старики, что хорошее получает жалованье,
и что каждый день выдают им варенье.
Подумал я тогда, подивился: трудненько мне было представить Андрюшу
солдатом...
Оставили они меня обедать. А за обедом объявил я Наташе, по какому
пришел к ним делу. Очень она загорелась: хотелось ей иметь заработок и
помогать семье. Сговорился я с нею, где и когда встретиться, чтобы итти
на первую репетицию вместе.
И опять напомнила она мне Соню, малой черточкой, и весь тот день было
у меня к ней доброе и близкое чувство.
А через день заехал я за нею нарочно.
Поехали мы вместе, на "бассе", - такие тут автомобили, взамен трамва-
ев, - на самой верхушке. Шел в тот день снег, белыми мухами, тихо, таял
на ее щеках. Сидела она со мной рядом, смотрели мы вместе, как вьются
над нами снежинки, и вспоминали нашу Россию: какие у нас снега и морозы.
Поглядела она на меня, улыбнулась:
- Поедемте, - говорит, - поскорее в Россию. Вместе!
- Что ж, - говорю, - поедем!..
Пожал я ее руку, и была она мне на улице между чужими ближе, точно мы
двое, а вокруг этот большой и чужой город.
А проезжали мы улицами большими и людными, и казалось сверху, точно
плывем на пароходе, и нам внизу уступают дорогу. И за долгое время пер-
вый раз было мне счастливо, и о многом мы с ней говорили.
XIX
Приняли нас в оркестр, и начали мы ежедневно по вечерам заниматься. И
много нас набралось русских, из всякого звания, - на кусок хлеба.
А правил нами бывший русский посланник у персидского шаха, князь Аги-
балов. Добыл он где-то инструменты и сам учил нас бренчать на балалайках
и домрах. Был он человек ловкий и во всех делах поворотливый, и на пер-
вых порах ходко пошло у нас дело.
А когда начали мы выступать на театрах, надевал он на себя, на фрак,
все свои кресты и звезды, русские и персидские, и грудь его так и сияла.
Принимала его публика за знатного человека, и большое это имело влияние
для успеха.
А сказать правду, сыгралися мы скоро и дружно. И после первого выс-
тупления стали о нас писать газеты, - что, мол, народная русская музыка,
и выступают потерпевшие от революции русские знатные лорды... И напеча-
тали с нас фотографию: впереди всех князь Агибалов, при всех своих звез-
дах и орденах, вид такой гордый, и в руках белая палочка.
Играли мы сперва в тесном театрике, а как стали о нас писать и печа-
тать портреты, пришло нам приглашение выступить в самом большом театре,
- на много тысяч народу, и, разумеется, большая то была для нас удача.
А театры здесь по-особому и совсем неподходящи к нашим. Любит здешняя
публика легкое, и чтобы на скорую руку и так, чтобы не ломать голову. И
каждый вечер, как в цирке, всяческие сменяются номера, а перед нами вся-
кий вечер выходила американская дрессировщица тигров и змей.
Заставил нас Агибалов одеться. Приобрел я тогда смокинг, белье (и те-
перь лежат у меня в чемодане), бывало, погляжу на себя в зеркало: и я и
не я... Вот, думаю, таковским бы заявиться в Заречье! И много я над со-
бой посмеялся.
Стали мы зарабатывать и даже недурно. Разумеется, делили мы наш зара-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг