стихи, танцы, картины, фильмы? Ведь это же искусственно созданный мир, и
без него мы давно не можем жить! Кто осмелится утверждать, что в природе,
самой по себе, существуют симфонии Бетховена, драмы Шекспира, стихи
Пушкина? Нет, подбери возражение убедительней, это слабовато, Генрих! Я
лишь продолжаю тенденцию создания искусственного мирка, характерную для
всего человечества. Да, правда, я довожу до высокой остроты, до
пронзительной узости спектр жизнеобеспечивающих условий, но зато дарую
людям бессмертие! Что труднее - обеспечить постоянство температуры в жилом
помещении или сделать существование вечным? И что важнее? На иных планетах
люди не снимают с себя скафандров, но зато они в других, пусть неудобных
для житья, мирах, а не на своей праматери Земле, такой удобной и такой
недостаточной. Непросто, непросто бессмертному среди смертных людей! Он
всегда должен быть в каком-то скафандре, в коконе специально подобранных
жизненных условий. Но зато он бессмертен! Но зато он бессмертен!
Франц закончил страстную тираду ликующим возгласом. Генрих некоторое
время молчал, затем сказал:
- Кажется, понимаю. Бессмертие в узком желобке жизнеобеспечиваюших
условий. А что сделал Лоренцо?
Лицо Франца страдальчески искривилось. Генриху показалось, что друг
разрыдался.
Лоренцо восстал против сужения спектра условий, обеспечивающих
жизнедеятельность. Он, как и Генрих, обругал полученное в экспериментах
над курами существование тепличным. Он потребовал расширения, а не сужения
возможностей. Он хотел просторного, как саванна, беспредельного, как море,
существования, узенькие желобки его не устраивали. И он добился своего,
глупец!
Две недели назад он три часа просидел на обрыве Этны, вдыхая
сернистые испарения вулкана, и даже насморка не схватил. А перед тем
подверг себя месячной голодовке, неделю не утолял жажды - и все ему как с
гуся вода. Он и не такое делал! Он размозжил камнем палец на левой руке -
через час рана затянулась, через день палец полностью зажил. Он хвастает,
что может вынуть глаз и вставить его обратно - и глаз будет видеть. А если
не вставит глаза, то вскоре вырастет новый! Правда, такого эксперимента он
на себе еще не ставил, но на курах они удались, отрицать это невозможно.
- Но ведь это великолепно! - Генрих не сумел удержаться от
восторженного восклицания.
Франц смотрел на него с безмерной скорбью. Вот оно, суждение невежды,
- великолепно! Что великолепно? Какой ценой достигается великолепие? Может
быть, стоимость так чудовищно велика, что перекрывает все мелкие выгоды?
Не приводят ли крохотные приобретения жизнеустойчивости к потерям иного
рода, гораздо более важным? И если подойти с этой стороны, то не окажется
ли жизнеустойчивое бессмертие Франца выше, неизмеримо выше тупого
всесуществования Лоренцо? Дело в том, что он добился своих на
поверхностный взгляд столь поразительных успехов ценой прогрессирующего
разжижения интеллекта!
Да, да, события разворачиваются именно такой драмой, продолжал Франц,
выдержав минуту, чтобы до Генриха дошло значение его слов. Лоренцо -
великий мастер операций над клеткой, но плохо разбирается в общей
структуре мозга.
До него не доходит высшая гармония, подчиняющая себе это
величественное соединение пятнадцати миллиардов клеток. Мозг для Лоренцо
не более чем одна из тканей организма, орган, равноценный десяткам других.
И, безмерно укрепляя центры мозга, ведающие защитой организма, он
одновременно ослаблял интеллектуальное поле. Он нарушил равновесие в том
самом, что составляет высшую функцию мозга: его способность порождать
мысль. Бессмертный идиот - вот венец творения Лоренцо. Нечто всюду
существующее, всеядное, всеустойчивое, но лишенное разума!
- Ты тоже не остановился перед нарушением жизненного равновесия, -
деликатно заметил Генрих. - Очевидно, при создании бессмертия без
нарушения возможностей существования не обойтись. Ты только выбрал иной
путь жизненной диспропорции, если можно так выразиться.
Да, так выразиться можно! Иной тип жизненной диспропорции, совершенно
правильно! У Франца в лаборатории, под стеклянным колпаком, в условиях,
которые иначе чем тепличными не назвать, проживает бессмертный петух
Кешка. Кешка будет жить тысячелетия, если хоть на часок не выйдут из строя
калориферы, кондиционеры и пекарни, поставляющие белый хлеб. Зато
интеллект Кешки пронзительно остер. Он уже сегодня свободно ориентируется
в четырех действиях арифметики, отлично вычитает и множит и с особым
наслаждением, прямо-таки плотским наслаждением, делит. Деление - хобби
бессмертного петуха Кешки. В программу обучения, составленную для Кешки,
вставлены теория многоугольников, логарифмы и бином Ньютона, но это дело
будущего. Лет через сто петух Кешка станет выдающимся математиком, до
которого будет далеко прославленным Декартам, Гауссам и Нгоро. Так
обостряет интеллект бессмертие, создаваемое по методу сужения спектра
жизнеобеспечивающих условий.
- Я предвидел, что ты мне не поверишь, Генрих, - говорил Франц, все
более возбуждаясь. - И я придумал эксперимент, который сможет тебя
убедить. Дело в том, что не только у петуха Кешки, но и у самого себя я
безмерно обострил умственные способности. Ты отлично знаешь, что
математику я не терпел.
- Мало занимался ею - скажем так.
- Будем говорить точно - ненавидел. А ненавидел потому, что не имел к
ней способностей. И вот, готовясь к разговору с тобой, я просмотрел твой с
Роем отчет о вашей последней работе. Вы под руководством академика Томсона
разрабатываете аккумулятор гравитационной энергии, так? У вас решена
проблема концентрации тяготеющего поля, но вы не можете найти способы
постепенного, а не взрывного ее высвобождения, правильно? Постепенно
раскрывающийся кран из гравитационного бассейна - вот что нужно найти, по
вашим словам. Читая вашу статью, я мигом нашел решение. Запиши его. Пиши,
пиши.
Чтобы не спорить с больным, Генрих послушно достал записную книжку.
- Я высокого мнения о тебе и твоем интеллекте, - сказал Франц, когда
Генрих рассматривал сделанную запись, - но все же он у тебя не таков,
чтобы ты сразу разобрался в моем решении. Потрудишь над ним мозги позже.
Дай мне отдохнуть, я устал. И раскрой немного шторы, солнце наконец ушло в
тучи. Я чувствую себя хорошо только в первые минуты после заката, это так
непривычно, Генрих. Посиди и помолчи, пожалуйста.
Франц закрыл глаза и минуты три лежал не шевелясь. Генрих без шума
раздвинул шторы, на цыпочках возвратился в кресло. Только теперь он
разглядел, что комната, в которой лежал Франц, была овальная, без острых
граней и углов: полы переходили в стены плавными изгибами, такими же
изгибами со стенами смыкался потолок, а перехода от стены к стене вообще
нельзя было заметить, настолько они были мягко вычерчены. Мебель
соответствовала комнате - округлая, зализанная, мягких кривых линий.
Франц, несомненно, не выносил теперь никакой прямолинейности. В
рассуждениях его, впрочем, особой округлости нет, с удивлением подумал
Генрих. В мыслях он разрешает себе резкость, ставшую ему отвратительной в
вещах.
- Ты не забыл, для чего я пригласил тебя? - спросил Франц, открывая
глаза.
- Нет, конечно, - поспешно сказал Генрих. - На твое существование
замышляется покушение, и ты просишь спасти тебя. Догадываюсь, что
опасность исходит от Лоренцо.
Франц слабо кивнул. В неярком свете, лившемся от единственного в
комнате окна, сходство профиля Франца с топориком, установленным на шее,
сделалось сильней. Франц раскрыл еще не все тайны, он переходит к
последней. Расхождение методов творения бессмертия не исчерпывается
проблемами устойчивости телесного бытия и остроты интеллекта. Расхождение
трагически шагнуло дальше. Бессмертные по методу Франца физически
несовместимы с бессмертными по методу Лоренцо!
Верней, не физически, а химически. Сама структура их клеток
претерпела такие удивительные изменения, что при малейшем соприкосновении
они вступают в бурные реакции, как натрий с водой или порох с огнем.
- Это кажется невероятным, но это так, - с волнением продолжал Франц.
- Впервые это стало ясным, когда Лоренцо захотелось получить потомство от
своего бессмертного петуха Васьки при сочетании его браком с бессмертной
курочкой Катенькой, выведенной Францем. Васька был дикарь, горлопан и
забияка, Катенька - тоненькая, нежная бессмертница (такой у них в
лаборатории прижился термин для выведенных насекомых и птиц: "бессмертник"
и "бессмертница"). Васька, только его впустили в прозрачный баллон, где
хранила свое бессмертие Катенька, ринулся прямо к ней и мигом вскочил ей
на спину. Раздался взрыв, взвился столб пламени, баллон разлетелся
вдребезги, а на Франца с Лоренцо просыпалось облачко горячей пыли - ничего
другого не осталось от испепеленной бессмертной пары. Они погибли от
простого соприкосновения.
- Ты уверен, Франци, что нет других причин, объясняющих взаимное
сожжение твоих бессмертников?
- Абсолютно! Лоренцо с его слабеющим интеллектом не способен понять
эту трагическую истину, но для меня она очевидна. Я бы подтвердил ее
новыми опытами, взяв для этого еще одного-двух бессмертников у Лоренцо,
но, скажу откровенно, я боюсь прикоснуться к ним.
- Надо бояться, если вы химически несовместимы, благодаря...
благодаря...
- Благодаря разной структуре нашего бессмертия. Теперь я могу наконец
сформулировать свою просьбу. Завтра я выступаю на сессии Академии наук с
докладом о наших работах. После меня докладывает Лоренцо - если он сумеет:
говорю тебе, интеллект его с каждым днем деградирует. Он, дубина, не
понимает, насколько опасно для него самого прикосновение ко мне. Я ужасно
боюсь, что он полезет здороваться рукопожатием или похлопает по плечу, он
страшно любит такие вульгарные жесты. Охрани меня от него, Генрих! Не
позволяй касаться меня! Оттесни, если он станет приближаться ко мне.
Сможешь это сделать?
- О, несомненно! - сказал Генрих. - Можешь быть уверенным, Франци, я
раньше всех завтра приду в академию и постараюсь защитить тебя от Лоренцо.
- "Постараюсь"... Не надо такого слова! Оно угловатое, такие резкие
грани... Просто защити, Генрих! Так круглей...
2
- Я с самого начала был уверен, что Франц не в своем уме, - задумчиво
сказал Рой. - Между прочим, все, кто общался с ним в последнее время,
замечали прогрессирующую ненормальность. О Лоренцо Нгага и говорить не
приходится. Мне охарактеризовали его как сумасброда и грубияна, не
лишенного некоторого таланта экспериментатора, но и не больше. Таким
образом, расспросы подтвердили первоначальное впечатление. Но, видишь ли,
имеется одно смущающее меня обстоятельство.
- Оно связано с решением гравитационной загадки?
- Да, Генрих. Я показал Томсону формулу "гравитационного крана",
принесенную тобой от Франца. Томсон ошеломлен. Именно так он
охарактеризовал свое состояние.
- Иван очень увлекающийся человек.
- Но преувеличения его не превосходят определенных границ. Он назвал
решение Франца гениальным. Он считает, что нам с тобой нужно немедленно
поискать конструктивное оформление идеи Франца. Согласись, такое отношение
многозначительно.
- Ты будешь завтра на сессии?
- Я опоздаю к открытию. Но доклада Франца не пропущу.
Генрих пришел даже раньше, чем обещал. Приглашенных было мало. Он
прогуливался по залу Истории цивилизации, это был его любимый зал,
наполненный статуями и картинами. Генрих словно бы здоровался со всеми
этими знаменитыми людьми, реально существовавшими и вымечтанными так
рельефно, что они стали реальней множества существовавших. В уголке
великих путешественников он постоял перед статуями Одиссея, Колумба и
Дон-Кихота. Колумб властно показывал вдаль. Одиссей с испугом и радостью
озирался, он словно бы увидел что-то восхитительное и страшное. Дон-Кихот
дружественно протягивал освобожденную от железной перчатки руку. Обычай
требовал, чтобы посетители пожали руку благородного рыцаря, Генрих
выполнил обычай.
Мимо несся Томсон, он всегда мчался как на пожар, но, разглядев
Генриха, академик притормозил.
- Это же черт знает что! - крикнул он возбужденно. - Что до меня, то
я ночь не спал! Такие открытия, такие открытия!.. Ожидаю и сегодня
сногсшибательных сообщений!
Генрих догадался, что Томсон не спал ночью из-за тех открытий, какие
углядел в гравитационных формулах Франца.
- Сегодня нас ожидает... - заговорил было Генрих. Но Томсон умчался:
он больше любил высказываться, чем прислушиваться к чужим высказываниям.
Встреча с Томсоном напомнила Генриху, что он может пропустить приезд
Франца. Он поспешил к выходу. На площади одна за другой садились авиетки,
из кабин вылезали академики и приглашенные. В толпе, поднимавшейся по
наружной лестнице, показался президент академии Альберт Боячек. Генрих
постарался, чтобы старый ученый его не заметил. Боячек мог и подозвать
Генриха, он с охотой разговаривал с ним, но разговоры могли помешать
наблюдению за входом.
Франц приехал в старинном электромобиле с давно вышедшими из моды
удобствами - просторная кабина древней машины имела фильтры воздуха и
кондиционеры. Автошофер подкатил электромобиль к самому входу, распахнул
дверцы, услужливо протянул рычаги, чтобы помочь Францу выбраться. Франц
кутался в странный костюм, непостижимо объединявший в себе шубу со
скафандром. Из-под шляпы наружу высовывался лишь острый нос, щеки
прикрывали прозрачные щитки. Франц простонал, подавая Генриху руку:
- Ох, как трудно было ехать! Ты не заметил, какая температура в зале?
Я просил держать ровно двадцать.
- Ровно двадцать и держат, - успокоил его Генрих.
Он помог Францу раздеться, проводил в зал, уселся рядом. Температура
Франца устраивала, все остальное раздражало. Он жаловался, что его ранят и
невыносимая угловатость помещения, и еще более нестерпимая угловатость
мебели: всюду ужасающие прямые линии, которые к тому же пересекаются,
образуя острые грани. Мучил его и цвет, слишком разнообразный: в одной
комнате стены были зеленые при белом потолке, желтом поле и кремовых
дверях, в других обнаруживалось еще более хаотическое сочетание красок, а
в конференц-зале к той сумятице добавлялись малиновые гардины и золотые
светильники.
Генрих, с сочувствием слушая жалобы, видел, что больше всего Франц
страдал от яркого света, заливавшего зал. Франц надел темные очки, теперь
он мог свободней смотреть по сторонам и здороваться со знакомыми, но
облегчения не пришло.
- Я понимаю, тебе смешно, - с безнадежным смирением сказал он, и в
голосе зазвучало такое отчаяние, что Генриху до боли в сердце стало жаль
его. - Но меня сводит с ума мысль, что если я сниму очки, то меня снова
ослепит беспощадный свет. Так тяжко сознавать, что всюду подстерегает это
терзающее сияние!
На возвышении, за столом президиума, появился Боячек. Президент
поднял руку, призывая гомонящий зал к тишине.
- Много удивительных сообщений нам довелось слышать в этом зале, -
начал президент традиционную вступительную речь, - но сегодня вы услышите
об открытии, которое поразит вас всех. Мечта о бессмертии всегда являлась
одной из самых пленительных фантазий человека. Сейчас мы узнаем, каким
образом можно претворить мечту о вечной жизни в реальную действительность.
О своих работах по созданию бессмертия нам будут докладывать два известных
наших ученых - Франц Мравинский и Лоренцо Нгага. Почему-то Нгага
задерживается, но друг Мравинский может занимать трибуну.
- Проводи меня до трибуны и останься поблизости, - шепнул Франц,
вставая.
Генрих заботливо поддерживал его под руку, пока они шли к столу
президиума. В раскрытую дверь торопливо вошел Рой и приветливо кивнул
Францу. За спиной Роя показался Лоренцо. Франц страдальчески охнул и
судорожно прижался к Генриху. В тупом лице второго бессмертного не было ни
мысли, ни чувства, ошалело-веселые, пронзительно-светлые глаза яростно
уставились на собрание.
- Здорово, ребята! - оглушительно гаркнул Лоренцо. Взгляд его упал на
съежившегося от страха Франца. Лоренцо заревел еще восторженней и
свирепей: - Привет, дружище!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг