Барнхауз вдруг заплакал. Он слишком наглотался вулканических газов,
слишком много нервов потратил на наш спор. Лицо его исказила
страдальческая гримаса, он вытирал ладонью слезы, тоненько всхлипывал.
Всего я мог ожидать от него в тот момент - и грубой брани, и оскорблений,
даже рукоприкладства, - только не слез. Я молча глядел, не зная, что
сказать и надо ли что-нибудь говорить.
- Ладно, - произнес он, размазав остаток слез по щекам. -
Поговорили... Простите меня, Штилике... Не сдержался. Больше не будет.
В кабинет без стука вошла Агнесса. Она направилась к Барнхаузу, даже
не взглянув на меня. Вместо мелодичного и нежного пения ее колокольчики
издавали гневный перезвон. Агнесса, конечно, опять слышала все, что мы
говорили.
- Какой стыд, Питер! - глухо выговорила она, подойдя к столу. - Так
распускаться! И перед кем? Возьмите себя немедленно в руки! Вам надо лечь
в постель, принять лекарства...
Он опустил лицо под ее пронизывающим взглядом. Массивный "медведь
среднего роста", как его иронически именовал Раздорин, выглядел очень
плохо. И хотя я знал, что ни при каких обстоятельствах не уступлю
настояниям Барнхауза, мне стало жаль его - и оттого, что он встретился с
моим категорическим противодействием, и оттого, что таким растерянным и
подавленным его увидела красивая и недобрая помощница. Он заслуживал
лучшей участи, чем столкнуться со мной, так я почувствовал тогда, так
чувствую и теперь.
- Уже успокоился, Агнесса, - сказал Барнхауз, силясь улыбнуться. -
Агнесса, прошу вас...
Но если он объявлял себя успокоившимся, то его воинственно
настроенная секретарша успокаиваться не желала.
- Не просите, не уйду! - отрезала она и повернулась ко мне. Ее глаза
палили меня. Она взмахнула головой, колокольцы залились тонким негодующим
звоном. - Так жалко держать себя! И перед кем, снова спрашиваю? Перед
сухим чинушей, перед бездушным космическим бюрократом, перед высокомерным
вельможей, которому плевать на наши труды, наши усилия, наши великие цели,
наши радостные мечты! Вот перед кем вы потеряли лицо, Питер, никогда не
прощу вам! И еще добавлю, последнее, самое страшное - перед убийцей нашего
друга!
Я чувствовал, что побледнел. Все оскорбления теряли силу перед
последним обвинением. Я с трудом выговорил:
- Ирина умерла?
Выражение, появившееся на лице Агнессы Плавицкой, я не могу назвать
иначе, как зловещим.
- А вы надеетесь, что не будет мук совести за ее гибель? Не
надейтесь! Только что сообщили из больницы, что жизни Ирине Миядзимо
осталось час или два.
Я хотел выйти. Агнесса преградила мне путь, как недавно в приемной
перед разговором с Барнхаузом.
- Не торопитесь, господин Штилике! Ваш разговор с Барнхаузом не
закончен. Питер, скажите господину уполномоченному о депеше, которую я
сегодня утром отправила на Землю.
Он заколебался.
- Агнесса, ответа пока нет, зачем заранее расписывать?
Она оборвала его. Эта женщина, следовало признать, была не только
чертовски красноречива, не только яростна в своих симпатиях и антипатиях,
но при всей страстности характера гораздо организованней Барнхауза. Еще до
того, как она заговорила от имени их обоих, я понял, что Питера Барнхауза
и Агнессу Плавицкую объединяют не одни лишь служебные связи.
- Вы трусите, Питер! - бросила она, - И позволяете ему уйти
победителем, а никакой он пока не победитель. Я сделаю то, на что вы не
решаетесь. Мы, Штилике, - она подчеркнула голосом это "мы", и громкий
перезвон колокольцев утвердил ее слова, - сегодня отправили рапорт на
Землю с требованием лишить вас всех полномочий и отозвать с Ниобеи. Можете
быть уверены, ваши действия охарактеризованы со всей объективностью как
недопустимые, вредные и противоречащие всем программам освоения Ниобеи.
Пока Агнесса говорила все это, главный администратор Космической Базы
был безгласен, растерянно опустив голову. Все-таки тяжко мужчине
показывать другому мужчине, что он попал под женский каблук. Я сказал
сколько мог спокойней:
- Очень жаль, Барнхауз, что вы не начали нашей беседы с этой депеши.
Было бы поменьше социальной философии в нашем споре и побольше
организационных проблем. Скажу от души: желаю вам полного неуспеха в ваших
просьбах к Земле. И, в отличие от вас, не буду скрывать, что сегодня же
тоже направлю на Землю депешу, где изложу свое понимание дел на Ниобее.
- Потребуете отстранения Барнхауза? - спросила она с вызовом.
- Нет, почему же? Ваш шеф - отличный администратор. Наверно, не
слабей своего знаменитого деда, о котором сегодня столько вспоминалось.
Энергия и деловитость в крови у Барнхаузов, я это учитываю. Даже вашего
удаления не попрошу, Агнесса, хотя и мог бы, причин для этого достаточно!
Я вышел. Надо было спешить в больницу.
9
В больнице к Ирине меня не пустили.
- Ирина Миядзимо умерла, - сказал в приемной врач. - В палате только
что прилетевший Джозеф Виккерс. Я считал нужным вас встретить и
предупредить. Конечно, если вы пожелаете...
- Не пожелаю, - сказал я. - С Виккерсом я встречусь позже. Спасибо за
предупреждение.
Теперь надо было идти на станцию космической связи. Я известил Землю,
что общего языка с Барнхаузом не нашел, и попросил для себя чрезвычайных
полномочий. Вспомнив, как Барнхауз издевался над старинным званием
"чрезвычайный и полномочный посол", я пожал плечами. В старых речениях,
даже на слух странных, было много пригодного и для нашего времени. После
этого я вернулся в гостиницу и, не зажигая света, сел в кресло. Мысли свои
следовало привести в порядок.
Гармодий с Аристогитоном закатывались, в окнах темнело. Нигде в
космосе нет таких красивых закатов, как на Платее и Ниобее. Небо пылало
тысячью разнокрасочных пожаров. Я вяло вглядывался в мистерию заката и
думал о Барнхаузе и его подруге. Послать депешу на Землю придумала
Агнесса, он подчинился ее настоянию. Вот же проницательная женщина: ни
единой секунды не верила, что со мной удастся соглашение, и тайно нанесла
предупредительный удар! А Барнхауз верил, что сумеет меня переубедить.
Иронизировал, ерничал, пускался в философские отвлеченности - старался
зажечь мою холодную душу, они ведь оба видят ее холодной и бесчувственной.
А когда не вышло, расплакался по-ребячьи. Еще недавно, при наших с ним, в
общем-то, мирных отношениях, и он мне не нравился, и она еще больше не
нравилась. А сейчас оба пошли стеной против меня, и я начинаю им даже в
чем-то симпатизировать. Как она просила быть помягче с ним, как умоляюще
подрагивали ее колокольчики! И ненавидела, и умоляла, и оскорбляла, и
унижалась - все сразу. Любовь, конечно. Нет, любовь не для таких местечек,
как Ниобея. Чудовищно неделовое, абсолютно несправедливое чувство! Кто-то
вдруг становится важней всех людей, чуть ли не единственным в мире, а чем
он лучше миллиардов других? Для возвеличивания одного способна губить
целые народы - вот что такое любовь!
"Неделовое", "несправедливое", "необъективное", с горечью думал я.
"Не для таких местечек, как Ниобея!" А сам ты? Или не влюбился? Или все,
что делал на этих двух планетах, не шло' под знаком несправедливого и
неделового чувства? Сучок в чужом глазу разглядел, а как с бревном в
собственном? Вот скоро к тебе придет муж женщины, в которую ты так глупо,
так горько влюбился. Что скажешь ему, сухой чинуша, бездушный космический
бюрократ, высокомерный вельможа? Что вдруг потерял голову, стал
необъективен, несправедлив, пристрастен, и от таких неделовых чувств
погибла молодая женщина, его любимая женщина, столь дорогая и тебе?..
Осмелишься ли на признание? Найдешь в себе силы на честный ответ?
Виккерс пришел, когда закат отпылал и снаружи стало темно. Он отворил
дверь и сказал в темноту:
- Штилике, вы здесь?
- Входите, Виккерс, - сказал я. - Сами зажгите свет.
Он зажег свет и сел против меня. Он был страшен. За несколько дней,
что мы не виделись, он постарел лет на десять. Некоторое время мы молчали,
потом он сказал:
- Она так и не пришла в сознание перед смертью.
- Она не пришла в сознание, - повторил я бесстрастно.
Мы еще помолчали.
- Ничего не выйдет, Штилике, - сказал он с болью. - У вас не
получится спокойствия, хоть и силитесь быть спокойным.
- Нет, почему же? - сказал я неопределенно. Я хотел, но не мог
сказать что-либо ясней. Я не знал, зачем он пришел ко мне.
- Я хотел вас убить, - сказал он, - Я тешил себя этой мыслью: надо,
очень надо отомстить вам за гибель Ирины. Но вот гляжу на вас и понимаю:
не смогу вынуть оружие. Взял с собой пистолет, но... не могу.
- Выше ваших сил стать убийцей?
- Глупости, Штилике! И рука не дрогнет, если захочу убить. Не хочу -
потому и не могу. Посмотрел на вас и понял: какая это месть - убить?
Оставить вам жизнь - это месть! Посмотрите на себя в зеркало, Штилике, вы
за одну неделю так переменились... Вы сами мстите себе - это горше, чем
пуля в сердце.
- Зачем вы пришли ко мне, Виккерс? Произошла трагедия, не будем
разжижать ее жалкими словами.
- Штилике, ненавижу вас! - У него задрожал голос. - Всей душой
ненавижу. Но вижу и ваше горе. И знаю, что оно не меньше моего. Вы любили
Ирину.
- Я не давал вам повода...
- Не лгите! Вы влюбились в Ирину в тот самый час, когда я привел ее к
вам. Я это увидел тогда по вашему лицу, услышал в голосе.
- Повторяю, я ничем не выдавал себя.
- Не выдавали, верно. Но, значит, было что выдавать? Этим одним вы
выдаете себя. Штилике, я сам влюбился в Ирину с первой встречи, с первого
взгляда, с первого слова, сразу и навсегда. Мне ли не понять, что и с
другим это может произойти?
- Я чист перед вами, Джозеф.
Он горько покривился.
- Знаю, все знаю. Ирина перед отлетом на Ниобею сказала, что вы
полная энциклопедия всех предписанных добродетелей. Даже страшно быть
рядом с таким безгрешным, так она сказала. Но видите ли, Штилике, ее
покоряло все удивительное. А что удивительней, чем нестарый мужчина с
ангельскими крылышками на плечах и с громкой славой звездопокорителя? Я
ревновал вас, Штилике. Я боялся потерять Ирину. И потерял ее. И вы виновны
в том, что ее нет ни для меня, ни для нее самой, ни даже для вас.
- Трагичные обстоятельства...
- Обстоятельства были подвластны вам. Я разговаривал с Мальгремом.
Вероятно, ему ампутируют ногу, левая рука тоже не скоро поправится. Но
сознание у него не ампутировано. И он рассказал, как уговаривал и Ирину, и
вас, чтобы она не ходила на мерзкое пиршество каннибалов. Вы могли
запретить ей, но не захотели.
- Я не оправдываюсь, Джозеф.
- У вас нет оправданий! И если я не убиваю вас, то лишь потому, что
сознание своей вины вам горше, чем расставание с жизнью. Вам предстоят
мучения, куда тяжелей обычной смерти. Я жалею вас, Штилике, что назначаю
вам такую безмерную кару, хоть вы и не поймете моей жалости, такие чувства
вам неведомы.
Я не выдержал:
- Чего вы хотите, Виккерс? Давайте кончим нашу странную беседу.
- Мы только начинаем ее, Штилике. - В его глазах загорелся злой
огонь. - Совершено злодеяние, надо мстить. Или вам и такое человеческое
чувство незнакомо?
- Вы только что сказали, что отказываетесь от мести.
- От мести вам! Ибо вы и без моей мести неизбывно наказаны.
- Вы хотите мстить бедным нибам?
- Не бедным, а подлым! Хоть на час станьте обыкновенным человеком, вы
же не статуя святого, вы же пока живой. Взываю к вашей чести! К вашей
любви к Ирине, наконец!
Он уже не говорил, а кричал. Я приказал себе соблюдать сдержанность.
- Как же вы собираетесь мстить, Джозеф? Разыщете, кто из нибов напал
на нас, и устроите космический показательный процесс?
Виккерс в бешенстве топнул ногой, на губах вскипела пена. Он
размахивал руками и наступал на меня.
- Истребить всех! Земля запретила являться вооруженными к аборигенам
планет. Но для каждого правила есть исключения. Лететь с оружием на Ниобею
и пустить оружие в дело! Потом можете арестовать меня, Штилике, но сейчас
не мешайте. Молю вас вашим чувством к Ирине - не мешайте мне отплатить за
ее гибель!
Он выкричался и умолк. Вряд ли он хорошо помнил, что в неистовстве
наговорил. Но намерение его было ясно. Я сказал:
- Я арестую вас раньше, чем вы отправитесь на Ниобею. Пока у меня в
руках власть, я не дам вам воли на преступление.
Виккерс быстро пришел в себя. У этого человека бешенство редко бывало
горячим, он чаще леденел, впадая в исступление. Только что он кричал и
судорожно дергал руками. Теперь каждым размеренным словом веско
подчеркивал угрозу:
- Доктор Штилике, не становитесь у меня на дороге. Это опасно,
поверьте. За смерть Ирины я вас уже простил. А что до дальнейшего, то
предупреждаю: и рука не дрогнет, если появится нужда...
Он быстро повернулся и ушел. Я не успел ничего ему сказать вдогонку.
Да и не хотел что-либо говорить. Виккерса надо было вывести из тяжелого
состояния. Косморазведчик, потерявший душевное равновесие, непригоден на
дальних планетах. Но он впал в ярость, любое мое слово могло лишь усилить
неистовство. Завтра, послезавтра, думал я, отправят тело Ирины на Землю,
будет еще время встретиться, что-то по-доброму решить. "Завтра,
послезавтра..." Я постепенно цепенел от душевной усталости, все мысли
выветривались из головы. Так и заснул, не выбираясь из кресла.
Утром Ирину укладывали в саркофаг с консервирующим газом, чтобы
нетленным доставить тело на Землю. В прозрачном саркофаге она выглядела
красивей, чем в жизни, я долго не мог оторвать от нее глаз. И как десять
лет назад, когда умирала Анна, я с горечью думал о том, как несправедлива
судьба: лучшее, что мне было начертано в программе жизни, я уже выполнил,
а ей бы жить и жить. Нет, выбрали ее, а не меня! Непереносимо, чудовищно
несправедливы были эти две смерти, две скорбные вехи в моей жизни.
В морг вошел Виккерс, холодно поклонился. Я смотрел, прошла ли
ярость. Он не пожелал встретиться взглядами - глядел на одну Ирину. Ярости
нет, ожесточение не прошло, думал я, уходя из морга. Потом заперся в
номере и два дня никуда не выбирался. Даже на звездолеторемонтные и
механические заводы - я на них еще не бывал - идти не хотелось. Вокруг
меня на Платее густела атмосфера вражды, я не имел противогаза против
носящегося в воздухе яда. Мальгрем эвакуировал Ниобею, его работники -
геологи, шахтеры, строители, охрана - заполнили поселок. Видеть их мрачные
физиономии было выше моих сил.
С очередным звездолетом Ирину отправили на Землю. Я не пошел на
печальные проводы. Не помню, как провел этот день. Знаю лишь, что был
день, и была ночь, и настало утро. Утром на стене засветился экран. Это
был Барнхауз. Он всматривался в меня, словно сомневался, я ли это. Я
раздраженно сказал:
- Что еще? Я не просил вас...
- Вы здоровы, Штилике? - ответил он вопросом на вопрос.
- Вполне.
- Тогда разрешите прийти к вам. Важное сообщение.
Не люблю принимать у себя таких, как Питер Барнхауз, в своем доме не
всякому скажешь: "Довольно, уходите". А если сам в гостях, в любую минуту
можно удалиться. Я сказал:
- Иду к вам.
Агнессы Плавицкой в приемной не было. Барнхауз нервно прохаживался по
обширному, как старый городской дворик, кабинету. Думаю, скорее его, а не
меня надо было спрашивать о здоровье - так он сдал за несколько дней. Но
следов отравления уже не было видно. Я сел в кресло и молча ждал, что он
скажет.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг