Смерть той неведомой девочки не породила во мне угрызений совести, я не
почувствовал ответственности за ее гибель. Но стало непереносимо стыдно,
что живу в мире, где могут совершаться такие преступления, даже если этот
мир называется не моим, а соседним.
Я постарался не показать своего состояния, когда Тархун-хор выпевал
суду первую песню Мамуна, но сразу понял, что в ней не фантазия, а
отблески реальных знаний. Зато пророчество Мамуна о грядущем спасителе
меня не взволновало - поэтические мечты, сладостное ожидание царства
добра. И пока Тархун-хор оглашал своим великолепным баритоном овальный зал
заседаний, я понемногу успокаивался.
Между тем пробудился от молчания Гонсалес.
- Первосвященник, мы с интересом выслушали прекрасные песни вашего
пророка, в них есть многое, о чем следует подумать на покое, если будет
покой. Но какое они имеют отношение к нашему суду?
Тархун-хор с достоинством ответил:
- Я представил доказательства, что президент по происхождению не
является жителем нашего мира и потому не может быть осужден нашим судом.
- Вы не представили доказательств. Все ваши доводы исходят из
предположительного толкования фактов, но не отвергают и других толкований.
Принять их в качестве бесспорных суд не может. Тем более, это относится к
пророческому наследству Мамуна. Его поэзия - для концертов, а не для суда.
Закрываю заседание до завтра.
Он первым покинул зал.
Я пошел вместе с Гамовым. Гамов со смехом сказал:
- Вам понравился балаган, устроенный первосвященником? Какие-то
туманные предания о людях из чужих миров! Я не склонен преуменьшать свою
роль, но далек от ее фантастического преувеличения.
Я ответил со сдержанностью, о некоторых фактах рано было
распространяться:
- Ваше происхождение осталось непроясненным. Мы еще возвратимся к
проблемам, поставленным семьдесят четвертым живым воплощением пророка
Мамуна.
Придя к себе, я вызвал Павла Прищепу и Альберта Пеано. Павел слушал
суд по стерео в служебных помещениях дворца. Я сказал с упреком:
- Павел, почему ты не информировал Гамова о том, что открыли твои
физики? Существование иномиров показалось ему лишь фантазией
малограмотного древнего поэта.
- Ты тоже не поделился с Гамовым тем, что узнал от моих физиков.
Тебе, как и мне, не показалось своевременным перегружать его мозг
сведениями о работах, далеких от завершения.
- Вызови физиков ко мне. Предсказаниям Мамуна полтысячи лет, но они
свидетельствуют о том же. Это меняет все наши представления об истории.
Больше нельзя держать Гамова в неведении.
К концу разговора с Павлом появился Пеано.
- Вы слушали суд? - спросил я. - Неожиданные факты, не правда ли?
- Неожиданно, да, - ответил он. - Но только в том смысле, что до речи
Тархун-хора я представить себе не мог, что серьезное судебное заседание
превратится в выслушивание исторических анекдотов и фантастических
преданий.
- У меня другое мнение. Вас не удивило, Пеано, что у Гамова нет
представления о своем происхождении?
- Один ли он, кто не помнит своих родителей? Меня мало интересуют его
отец и его мать. Важно, что он такой, каким мы его знаем, и что мы считаем
его своим руководителем.
- Завтра он перестанет быть нашим руководителем. Завтра Гонсалес
приговорит его к смертной казни. Завтра, Пеано, завтра!
Пеано осветился своей прежней благожелательной улыбкой, лишь
прикрывающей, а не выражающей его истинное состояние, он твердо знал, что
будет завтра.
- Не так страшен Гонсалес, каким он себя малюет. Будем завтра ждать
вашего сигнала.
12
Все совершалось, как я рассчитывал.
Гонсалес в длинной речи перечислил преступления, совершенные нами во
время правления. Он, правда, не позабыл о том хорошем, что мы сделали, но
хорошее выглядело гораздо бледней плохого. Раньше он с какой-то душевной
страстью объявлял свои жестокие приговоры как высшее веление
справедливости, а сейчас - и тоже во имя высшей справедливости - с не
меньшей страстью осуждал нас за то, что недавно превозносил. И в обоих
случаях был искренен. В моей голове такая искренность не умещалась. Но и
самый суд, придуманный Гамовым, тоже не умещался в моей голове.
В заключение Гонсалес объявил, что возглавляемый им Черный суд
приговаривает к смертной казни трех бывших руководителей Латании - Алексея
Гамова, Андрея Семипалова, его заместителя, военного министра, и Аркадия
Гонсалеса, министра Террора и председателя Черного суда. Приговор
окончательный и обжалованию не подлежит.
- Пусть войдет стража Черного суда и возьмет под арест троих
приговоренных к казни! - возгласил он.
В этот момент все камеры повернули раструбы на меня. Омар Исиро знал,
что ему делать. Сейчас на всех экранах мира могли видеть только меня. Я
встал, поднял руку и громко проговорил:
- Время! Всем, кто видит меня, - время!
В зал ворвались не солдаты Черного суда, а водолетчики из дивизии
Корнея Каплина. И впереди шагал сам старый полковник. Он встал рядом со
мной с небольшим вибратором в руках. Гонсалеса окружило с десяток
водолетчиков с Иваном Кордобиным и Жаном Вильтой, другая группа, с Сергеем
Скрипником и Альфредом Пальманым, выстроилась вокруг Гамова. Он с
удивлением смотрел на меня и на них. Гонсалес с возмущением крикнул:
- Что вы такое надумали, Семипалов? Где мои солдаты?
Я ответил достаточно спокойно, чтобы он сразу понял, что время
парадоксов кончилось и теперь пойдет нормальная политика.
- Ваши солдаты арестованы и увезены из дворца. Объявляю арестованными
Гамова и вас. Прошу не оказывать сопротивления.
В ответ Гонсалес рванулся ко мне. Я уже говорил, что в этом высоком,
широкоплечем, худом человеке с женственной талией и ангельски красивым
лицом таилась воистину исполинская физическая сила. Сейчас зрители во всех
странах мира смогли оценить, насколько она велика. Три водолетчика
отлетели от Гонсалеса, как щепки, и повалились на пол. Только ловкий Жан
Вильта, ухватившийся за правую руку Гонсалеса, сумел удержаться на ней.
Гонсалес яростно махнул Вильтой в воздухе, ноги водолетчика описали
полуокружность. Но сбросить его с себя Гонсалес не успел. Мгновения борьбы
с Вильтой хватило, чтобы на нем повисли остальные водолетчики. Я спросил:
- Связывать вас, Гонсалес, или покоритесь силе?
Он зло огрызнулся, уже не пытаясь вырваться из десятка рук.
- Для чего арестовываете нас? Что за комедию вы надумали?
Я постарался, чтобы мой ответ прозвучал почти любезно:
- Прекращаю комедию, так правильней.
Гамов, спокойно сидевший в своем кресле, по-прежнему с любопытством
глядел и на водолетчиков, и на Гонсалеса, схваченного целым отрядом дюжих
молодцов. Не было заметно, чтобы вторжение военных в зал особенно потрясло
его. Впрочем, хуже того, что готовил нам троим Гонсалес, ждать не
приходилось. И когда в какой-то момент вдруг установившейся тишины Гамов
обратился ко мне, в его голосе не прозвучало ничего, кроме обычной
любознательности:
- Мне кажется, Семипалов, вы повторяете ту операцию, которая так
удалась вам, когда свергли Артура Маруцзяна. Правда, сейчас она против
меня.
- За вас, а не против вас, Гамов! - огрызнулся я. - В той операции я
стремился вручить в ваши руки власть, в этой стремлюсь сохранить власть в
ваших руках. Надеюсь, вы это скоро поймете.
- Посмотрим, посмотрим, - сказал он без выражения.
Водолетчики наконец усадили Гонсалеса. В зал вошли все члены Ядра и
расселись за столами - кто рядом с защитниками, кто с обвинителями. Пеано
широко улыбнулся мне и помахал рукой. Гонсалес гневно отвернулся от
старого друга. Вудворт хмурился - процессы, выходящие за межи
дипломатических приличий, были ему не по душе, хотя, работая с Гамовым, он
и раньше не мог обходиться без них. Бар, Штупа и Пустовойт изображали на
лицах довольство, а Омар Исиро сиял - он, кажется, единственный
по-серьезному тревожился, не сорвется ли задуманная операция. Одного
Прищепы не было - он в этот час умчался в далекую секретную лабораторию за
двумя физиками. Все стереокамеры были по-прежнему направлены на меня.
- Должен информировать мир о том, что произошло и что еще должно
совершиться, - начал я. - Начало событий вы видели - Черный суд под
председательством Гонсалеса вынес смертный приговор троим обвиняемым. Я не
согласен с приговором суда и принял свои меры. Военные части арестовали
Гонсалеса. Как это происходило, вы видели сами.
Гонсалес, приподнявшись в кресле - его тут же на всякий случай
схватили за плечи стражи, - вызывающе крикнул:
- Вы преувеличиваете свои возможности, Семипалов. У вас нет права
отменять решения нашего высшего суда.
Я постарался не показать закипавшую во мне злость.
- С чего вы взяли, что я отменяю ваши судебные решения? Я только
приостанавливаю их. Лучший способ для этого посадить вас на время в
тюремную камеру, а ваши карательные войска изолировать.
- Но вы и Гамова арестовываете, судя по тому, что вокруг него охрана.
Себя-то вы не сажаете в камеру!
- Себя в камеру не сажаю, вы не ошиблись, Гонсалес. Больше того - на
некоторое время узурпирую всю правительственную власть. Вы спросите, на
какое время? На то время, пока Гамов будет сидеть в тюрьме. То есть на то,
надеюсь, не очень длительное время, пока высший человеческий суд либо не
отменит решение Черного суда, в чем я абсолютно уверен, либо не утвердит,
что, по-моему, невозможно.
Снова пробудился пребывавший в молчании Гамов.
- Вы сказали - высший человеческий суд. Что вы имеете в виду?
Я повернулся к нему. Я задыхался от страсти и негодования, но с
Гамовым надо было объясняться по-иному, чем с Гонсалесом.
- Что я имею в виду? То самое, к чему мы уже не раз обращались в
трудные моменты. Только раньше мы призывали население нашей страны как
верховного судью нашей политики ответить, за нас оно или против. А теперь
мы пригласим на ответ весь мир. Вот он, верховный судья наших поступков, -
коллективное мнение человечества. Перед ним должны отступить все частные
решения, все личные пристрастия, все одиночные мнения, Гамов! Черный суд
над нами - ваше единоличное решение, вы могли своей волей, своим умом,
своей жаждой самопожертвования убедить и Гонсалеса стать заодно с вами, но
уже меня убедить не смогли. Вот первый недостаток вашего суда, а их будут
тысячи. Я добровольно присоединился к обвиняемым, но не затем, чтобы
покорно протянуть шею в петлю, а чтобы доказать вам и Гонсалесу, что
недостоин справедливости этот суд над нами. Гонсалеса и вас убедить мне не
удалось, вы готовы пожертвовать собой. Но я не хочу жертвовать собой. Не
допущу и вас расправиться с собой. Судить нас станет все человечество,
только такой суд я признаю. И до того, как прозвучит приговор всего
человечества, я изолирую вас обоих от фанатичных слуг, от вас самих,
наконец. - Я повернулся к Гонсалесу. - Как видите, я не отменяю вашего
решения, вы, выбранный нами, и мной в том числе, наш законный высший
судья. Было бы позорным для меня признавать ваши приговоры, пока они не
затрагивают меня лично, и оспаривать их, чуть они мне невыгодны. И я не
отменяю, но приостанавливаю ваш приговор, пока истинно высший суд не
выскажет о нем свое мнение.
И повернувшись к стереокамерам, я торжественно провозгласил:
- Объявляю с завтрашнего дня подготовку к всемирному референдуму.
Вопрос один: справедлив ли приговор Черного суда, вынесенный Алексею
Гамову, Андрею Семипалову и Аркадию Гонсалесу?
После моего обращения к населению всего мира о референдуме охрана
увела Гонсалеса в назначенное ему помещение. Сам Корней Каплин возглавил
отряд, сопровождавший Гамова. Гамов, уходя, улыбнулся мне - показывал, что
не сердится на свой арест. Я спустился вниз и попал в круг друзей. Готлиб
Бар, старый, еще до войны, товарищ, громко расцеловал меня, Пустовойт и
Штупа ограничились рукопожатиями, а Омар Исиро восторженно воскликнул, что
был посвящен во все детали сценария, но до момента, когда Корней Каплин
зашагал в овальный зал, трясся от страха, что план не удастся.
Смеющегося Пеано я поздравил с хорошим выполнением операции и подошел
к Фагусте и Георгиу, по-прежнему сидевшим друг напротив друга - думаю, что
один не вставал, потому что этого не делал другой, - они все старались
делать одновременно. Фагуста захохотал, тряхнув шевелюрой, и громыхнул во
всю мощь голоса:
- Отлично сработано, Семипалов! Так обдурили балбеса Гонсалеса! Что
вы теперь будете делать с такими военными способностями в мире, где
установили вечный мир?
Пимену Георгиу я сказал с иронией:
- Вы не разочарованы? Столько трудов положили, чтобы обвинить всех
нас в тяжких грехах! Правда, не меньше трудились и когда истово нас
восхваляли.
Он ответил с ледяной надменностью:
- Я всегда исполнял свой долг. И когда доказывал нужность каждого
вашего государственного акта, и когда вскрывал преступления, содержащиеся
в любом их этих актов.
Семьдесят четвертый живой потомок древнего пророка терпеливо ожидал,
пока я закончу переброс репликами с обоими журналистами. Он стоял передо
мной по-военному прямо, седой, с яркими голубыми глазами, сверкавшими из
глубоких глазниц.
- Я с ужасом слушал, что наговаривал на президента этот бессовестный
человек, ваш Черный судья, - сказал он.
- Почему бессовестный? - засмеялся я. - Каждый делает, что умеет.
Гонсалес лучше всего осуждает. Это его страсть - карать.
- Есть существа, неподвластные его суду.
- Для Гонсалеса таких существ не существует.
Из глаз первосвященника вырвалась вспышка. Он медленно проговорил:
- Вижу, вижу - и вы не поверили в то, что я рассказал о происхождении
президента.
Я широким жестом обвел овальный зал.
- Здесь много людей, уважаемый Тархун-хор. Могу вас уверить, что я
больше их всех согласен с вами.
За время суда я почти не занимался государственными делами. Их
накопилось множество. Я удалился к себе - и просидел в кабинете до ночи.
Позвонила Елена, она радовалась, что призрак незаслуженной кары рассеян, и
просила прийти домой. Я отговорился занятостью и пошел к Гамову. Около его
квартиры ходила стража - все те же водолетчики. В приемной Гамова сидели
Сербин и Варелла, они вскочили, когда я вошел.
- Как ваш полковник, друзья? - осведомился я.
Мне ответил Варелла, Сербин только поглядел затравленными глазами:
- Ходит по комнате. Прислушиваемся - не позовет ли? Нет, молчит,
только ходит - от окна к двери, от двери к окну.
Гамов прекратил свою ходьбу, когда я вошел, показал мне на кресло,
сам сел напротив. Мне показалось, что он готовится к долгой беседе. Я тоже
готовился к ней.
- Вы так долго отсутствовали, - пожаловался он. - Я боялся, что вы
вообще не придете - можно уже со мной не считаться.
- Сами виноваты! - огрызнулся я. - Раньше делили поровну всякие
неотложности, а теперь все взвалили на меня одного.
- Будете перевозить меня в тюрьму? - переменил он тему разговора.
- Зачем? Вас нужно изолировать от людей Гонсалеса, да и от вас
самого. Не уверен, что вы сегодня предсказуемы. До референдума побудете
здесь, а потом снова появитесь перед народом.
- А вы уверены, что референдум отвергнет приговор Гонсалеса?
- Гамов, вы же умный человек. Неужели вы сомневаетесь, что Гонсалеса
поддержит только малое число? Бесконечно малое число, если говорить
терминами математики...
- Нет, я не сомневаюсь. И это меня тревожит.
- Хотите смерти? - спросил я прямо.
- Хочу эффектного завершения, - ответил он столь же прямо. - Одно
дело - появиться, красочно победить и исчезнуть, оставив миру решение
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг