борьба, уличные схватки, речи, речи, речи... Одновременно пустые магазины
и остановившиеся заводы. В нынешней Патине есть один хозяин - слово.
Гневное, воинственное, безумное, рычащее, свистящее - на улицах, в
комнатах, в бывших концертных залах, на все вкусы и все чувства. Но
точного смысла не установить. У самых опытных разведчиков заходит ум за
разум. Слова заменяют мысли, а не выражают их.
- Но ведь есть же у враждующих максималистов и оптиматов программа. У
нас Фагуста очень отличался от Маруцзяна.
- Программа персонифицируется в лицах, а не в идеях. Одни орут: "Да
здравствует Торба!", а другие: "Слава Понсию Маркварду!", третьи: "Люда
Милошевская - наша мать!" Мои люди часто спрашивают, а к чему призывают,
скажем, Понсий Марквард или Вилькомир Торба? Их сторонники отвечают:
"Чтобы было хорошо, вот к чему зовут!", а противники столь же однозначно
ревут: "К черту их, дерьмо - вот их программа!"
- Вилькомира мы знаем, он нам крови попортил. А кто такие Марквард и
Милошевская? Ориентироваться на этих двух, как на врагов нашего врага?
- Марквард и Милошевская нам еще больше крови попортят. Надо
ориентироваться на себя, а всех остальных терпеть, а не поддерживать.
- Плохая программа, полковник Прищепа! Хоть Патина и завоеванная
страна, но война еще продолжается. Без искренней поддержки будет трудно.
Павел только пожал плечами.
- Милошевскую называют матерью. Она старуха? - спросил Гамов.
- Молодая женщина, и красоты иконной! Пианистка - и выдающаяся. Но
характера - на дюжину злых старух. Когда она выступает на митинге,
вражеские ораторы потихоньку сбегают: вдруг покажет на кого пальцем - ведь
накинутся!
- Будем разбираться на месте, - сказал Гамов. - Мне, Семипалову,
Прищепе, Исиро надо появиться в Лайне, столице Патины. Хорошо бы
прихватить с собой и Константина Фагусту. Его связи с оптиматами Патины
будут полезны.
- Едем завтра, - сказал я.
В Лайну мы прибыли в полдень. Все утро ехали по местам, где некогда
попали в окружение и откуда с такими муками вырывались. Но я почти не
узнавал этих мест, хотя думал, что никогда их не забуду. Уже после нас по
этим холмам и равнинам прополз миллионолапый, тысячеголовый дракон большой
войны - и все перемешал, перекорежил, повалил и вздыбил. Только Барту я
узнал, тот крутой бережок, где смонтировал свои тяжелые электроорудия -
остатки брустверов промелькнули в окне вагона. Но воспоминание, даже
воскрешенное в своей яркости, показалось мне сценой из иного мира и иной
жизни. "Быстро старишься!"- вслух сказал я себе.
В гостинице мой номер был рядом с номером Гамова. Я зашел к нему. У
Гамова сидел Прищепа.
- Вечером заседание с оптиматами, - сказал Прищепа. - Исиро готовит
экран на главной площади, чтобы транслировать переговоры на толпу. На
площади уже собираются.
- Митингуют? - Гамов насмешливо улыбнулся.
- Ждут нашего слова. Народ шебутной, но, в общем, умный. Понимают,
что реальное дело делаем мы.
По дороге в зал заседаний меня перехватил Фагуста. Он кривил лицо и
страшно потрясал чудовищной шевелюрой.
- Поздравляю, Семипалов! - выпалил он. - Исиро передал мне
возмутительный манифест относительно Флории. Подписан Гамовым и Вудвортом,
но, сказал Исиро, это увесистое полено вашей рубки.
Я холодно отпарировал:
- Полено? Моей рубки? Может, объяснитесь по-человечески?
- Не смешите, Семипалов! Разве можно по-человечески объяснить
нечеловеческие поступки? Раньше вы наказывали отдельных людей, теперь
караете целые народы. Разрешите полюбопытствовать, заместитель диктатора:
когда вы приметесь за все человечество? Стоит ли тратить карательное
вдохновение на крохотных людишек и маленькие народы, когда можно сразу
жахнуть по всем головам в мире? Подумайте об этом!
- Благодарю за добрый совет, Фагуста. Но замечу, что вы потеряли так
свойственную вам раньше проницательность. Мы уже давно идем походом на
человечество. В смысле - воюем против многих отвратительных черт,
свойственных всем людям, вам в особенности. Пожелайте нам успеха и в этой
благородной войне.
- Я не такой дурак, чтобы торопить собственные похороны. Вы очень
изменились после возникновения из недолгого небытия, Семипалов.
- Даже кратковременная казнь делает человека иным. Вы не проверяли
это, Фагуста?
- К счастью, меня еще не казнили! - буркнул он и отстал.
В зале заседания уже находились Прищепа и Пимен Георгиу, он тоже
приехал в Патину. В зале стояли два стола, длинный и покороче. У короткого
стола - его предназначали для Гамова - солдаты, среди них охранник Гамова
Семен Сербин и бывший мой охранник Григорий Варелла. Варелла широко
улыбнулся мне большим - на пол-лица - ртом, Сербин отвернулся - этот
человек меня почему-то ненавидел, впрочем, и я его не выносил. На столе
Гамова были смонтированы два экранчика, пульт с какими-то кнопками, другой
пульт с лампочками. Я уселся рядом с Павлом за длинный стол. С другой
стороны Павла разместился Пимен Георгиу - сжал старческое, преждевременно
износившееся личико в умильный комочек и не отрывал мутновато-бесцветных
глазок от разложенного на столе широкого блокнота. В зал вошел Фагуста,
направился к нам, но увидел, что придется сидеть рядом с Георгиу, обошел
его и уселся рядом со мной. Пимена Георгиу он не терпел еще больше, чем
меня.
Появились оптиматы - Понсий Марквард и Людмила Милошевская, а с ними
Омар Исиро. Наш министр информации в этот день взвалил на себя еще и
функции распорядителя торжества: указал оптиматам их места, даже отодвинул
каждому стул - наверно, чтобы кто из своих не уселся на чужое место.
Понсий, высокий, тощий, прямой - палку проглотил, - с массивным носом,
мощным ртом и крохотными глазками без цвета и света, пропадавшими где-то в
колодце глазниц, уселся напротив Павла. Я шепнул Павлу:
- Не рот, а пропасть. Из такой ямины могут исторгаться только
громовые звуки.
- Ты недалек от истины, - прошептал Павел и засмеялся.
Напротив меня села Милошевская. О ней я должен поговорить особо.
Собственно, достаточно сказать о ней главное, и все остальное окажется
следствием. Главным в Людмиле Милошевской было то, что она необыкновенно
красива. В этой оценке важно, что она красива и что красота эта
необыкновенна. Если я скажу, что еще никогда в своей жизни - ни в личных
знакомствах, ни на экранах стерео - еще не встречал столь красивых женщин,
то это будет правдой, но не всей, только половинкой ее. А полную правду
составит то, что красота Милошевской была демонической. Еще не разглядев
ее лица, только уловив, как она двигается, я уловил необычайность. Она
была высока, стройна, линии ее фигуры, вероятно, восхитили бы художника,
пишущего красавиц. Такие женщины не просто ходят, а шествуют, величаво
передвигают тело, выпрямив торс, отбросив изысканно голову над линией
округлых плеч - каждого как бы приглашают полюбоваться собой: я хороша, не
правда ли? А она вошла быстро, по-мужски протопала к столу и бесцеремонно
отстранила шагавшего впереди Понсия Маркварда, тот даже качнулся, но не
обернулся, видимо, привык к поведению своего коллеги по руководству
оптиматами. Женщины, я уверен в этом, всегда знают, как выглядят, эта не
думала о своем облике. Наверно, ей никогда не приходила в голову такая
вздорная мысль - нравиться. И от этого одного она не могла не нравиться.
Я взглянул на ее лицо и почувствовал, что мне хочется любоваться им.
Все было противоречиво в прекрасном лице - глубокие темные глаза не
вязались с лохматой щетиной рыжих ресниц, слишком длинных, чтобы их счесть
парикмахерской поделкой; на висках локоны путались с золотистой шерсткой -
еще бы немного им быть подлинней, и можно сказать: "Женщина с
бакенбардами"; такая же золотая поросль покрывала верхнюю губу, отчеркивая
яркую малиновость - и тоже природную, а не парфюмерную - самих губ. Все
стандарты женской красоты отвергало это лицо, таково было второе значение
облика Людмилы Милошевской. Сказать только об отдельных чертах этого лица
- значило признать, что оно чуть ли не уродливо. А всмотревшись, каждый
видел лицо не просто красивое - прекрасное!
- Вам она нравится? - вдруг тихо спросил Фагуста.
- Не знаю, - честно признался я. - Пока скажу одно - поражен.
- Вот, вот - поражает, - хмуро проговорил Фагуста. - Внешность по
характеру. Сколько я с ней натерпелся, когда приехала в Адан поднимать
меня на восстание против Маруцзяна.
- Вы все же не подняли восстания, несмотря на ее чары.
- Подняли вы - и независимо от ее чар. Я не сторонник восстаний. Даже
против вас не разжигаю бунта, хотя временами - ох, надо! Я ведь оптимат,
то есть ищу оптимальных, а не радикальных решений.
- Очень жаль.
- Чего жаль? Что не поднимаю бунта против вашей диктатуры?
- Именно это. Запалили бы вы бунт, засадили бы мы вас в тюрьму - и
точка с вами! Пока же приходится читать ваши ядовитые статьи. От любой
схватывает желудок.
Фагуста сказал очень серьезно:
- Когда прохватит несварение мозгов, буду считать свою задачу
выполненной.
Понсий Марквард, усевшись, запрокинул голову и уперся глазами в
лепной карниз над нашими головами, как бы показывая, что не собирается
удостаивать нас вниманием. Мы четверо - я, Прищепа, Фагуста и Георгиу -
его не интересовали. Он ждал Гамова. Мы лишь пешки в руках диктатора, он
будет беседовать с ним, вот так говорила нам его надменная замкнутость.
Только с Омаром Исиро он перекинулся несколькими словами - так хозяин
иногда удостаивает слугу требованием справки и пустячного разъяснения.
Зато Милошевская внимательно оглядела нас всех. Она начала с конца,
где сидел Пимен Георгиу - ничего не выражающий, равнодушный взгляд. На
Павла она поглядела внимательней, знала, кто он в правительстве, - буду,
буду с тобой считаться, вот так она сказала взглядом. А со мной она
сразилась глазами. Не знаю, что выражало мое лицо, могло ли вообще
что-либо выражать, я никогда не изучал себя в зеркале. Но Милошевская
что-то увидела и вспыхнула. У нее озарились щеки, гневно блеснули глаза.
Уверен, если бы в это мгновение можно было провести рукой по ее голове, то
ладонь обожгло бы снопом вылетевших электрических искр. И глазами, и всей
охватившей ее ощетиненностью она донесла до меня безмолвную информацию:
"Ты враг, я это вижу, но погоди, я еще с тобой поговорю!" Закончив
молчаливую схватку со мной, она посмотрела на Фагусту и успокоила взгляд и
лицо - глаза приугасли, а гневный румянец на щеках потускнел.
- И вы здесь, Фагуста? - сказала она мелодичным голосом - что-то
вроде нежной мелодии кларнета при гуле отдаленных колоколов. - Пошли в
слуги к новым господам, Константин? Верой и правдой?
- Как я служу новым господам моей страны, можете спросить у них,
Людмила, - спокойно отразил ее выпад Фагуста. - Особенно восхищен моей
деятельностью заместитель диктатора генерал Семипалов. Он охотно расскажет
о своем благорасположении ко мне.
Она снова перевела глаза на меня, сейчас во взгляде было сомнение -
уловила иронию Фагусты. В зал вошел Гамов и уселся за свой отдельный стол.
Охранники отступили назад.
- Начнем обсуждение, - сказал Гамов. - Вы, друзья оптиматы,
потребовали передать вам всю внутреннюю власть в стране. Вы согласны
возобновить союз с Латанией, разорванный вашим бывшим президентом
Вилькомиром Торбой. Вы предлагаете провести новую мобилизацию и
сформировать для нас армию из трех корпусов. Ваши предложения очень ценны,
конечно, но, между прочим, мы можем претворить их в жизнь и без вас -
приказами нашего командования. Зачем же нам делать ставку на вашу партию в
раздираемой партийными распрями стране? Я хотел бы получить объяснение.
Кто будет говорить?
Говорить пожелал Понсий Марквард. Он по-прежнему ни на кого из нас не
обращал внимания, но смотрел уже не на лепной карниз, а на Гамова. Голоса
не всегда отвечают облику, у Понсия Маркварда он отвечал - такой же
надменный, замедленный, скрипучий, как будто в горле сидела палка и
поскрипывала, когда он разевал рот. Со стороны могло показаться, что лидер
оптиматов Патины отчитывает за что-то Гамова и предупреждает, что надо
вести себя лучше. Выговоров не было, но предупреждение прозвучало. В
Патине они, оптиматы, единственная реальная сила, и оккупационные власти
жестоко просчитаются, если не учтут это. Он протягивает руку союза, берите
эту дружескую руку.
Гамов с любопытством глядел на лидера оптиматов.
- Понсий, а как вы отнесетесь, если вдруг появится Вилькомир Торба,
лидер ваших максималистов, и тоже предложит нам союз?
Понсий Марквард покривился, будто ему в рот попала муха.
- Он уже был с вами в союзе и изменил вам. Я решительно предостерегаю
вас от неумного союза с эти ничтожеством.
- Неумного? Неумные действия нехороши, вы правы. Но все-таки... Вдруг
он объявится и попросит прощения? Как нам быть тогда?
- Немедленно арестовать! - резко бросила Милошевская.
- Арестуем. А дальше?
- Передать в наши руки! - отрубила она с решительностью, какую не
всякий мужчина способен показать.
- Передадим. А дальше?
- Повесим его! - Понсий Марквард был еще категоричней. Дальше
разговор пошел почти исключительно с ним, Милошевская только слушала, лишь
гневными вспышками глаз поддерживая его требования.
- Хорошо - повесите... Попросите услуг нашего Черного суда?
- Судей, которые умеют выносить смертные приговоры, и у нас хватает.
Намыленная петля давно тоскует по шее Торбы. Его надо было повесить лет
пятнадцать назад, когда он только начинал свою карьеру. Это был бы дельный
политический акт.
- Почему же не повесили его, раз была такая потребность?
Понсий Марквард раздражался - худые щеки побагровели, грохот в голосе
стал басовитей.
- Меня удивляют ваши вопросы, диктатор! Чтобы повесить Торбу, надо
было иметь власть. А ведь власть была у него.
- Между прочим, имея власть, он вас не вешал. Впрочем, это
несущественно. Итак, чтобы вешать противников, нужно иметь власть. Но
власти и сейчас у вас нет.
- Вы нам ее вручите - значит, будем иметь. Это же просто!
- Очень просто! Раз передадим вам власть, значит, будете ее иметь.
Безупречное рассуждение! Итак, повесите Торбу, но предварительно надо
доказать его вину. Какие преступления за ним числите?
- Многие, диктатор.
- Я бы хотел конкретней...
- Я же объяснил - многие. Расшифровываю: очень многие! А точный
список его вин установит суд. Судей мы выберем квалифицированных.
- Вообразите себе такую ситуацию, Понсий Марквард. Вилькомир Торба на
суде разнесет в щепы все возведенные на него обвинения.
- И воображать не буду. Ненавижу воображение. Мы реальные политики.
Если Торбу найдут, его повесят. Вам придется с этим примириться.
- Что же, если уж придется... Никто не хочет задать вопросы вождю
оптиматов Понсию Маркварду?
Вопросы хотел задать я. Понсию Маркварду пришлось повернуться ко мне.
Он сделал поворот с вызывающим недовольством.
- Где вы были, Марквард, когда Торба изменил нам, а Ваксель победным
маршем продвигался по Патине?
- Меня допрашивают? Я думал, мы как равнозначные политики...
- Все же я хотел бы получить ясный ответ.
Марквард возмущенно обернулся к Гамову. Гамов ласково сказал:
- Понсий, у нас задают любые вопросы и получают точные ответы.
Марквард с усилием сдерживал негодование.
- Семипалов, вы и сами понимаете, где я мог быть. Скрывался от ищеек
Торбы и военных шпионов Вакселя.
- Зачем вы это делали, Марквард?
- И это вы знаете не хуже меня. Чтобы меня не схватили!
- Вы так боялись Торбы и солдат Вакселя?
- Солдат Вакселя вы тоже боялись и отступали перед ними.
- Зато потом разбили их. Сейчас свободно ходим по вашей стране.
- Я тоже свободно хожу по своей стране, генерал!
- Да, выползли из норы, где бесславно прятались.
Милошевская закричала:
- Протестую, диктатор! Генерал Семипалов переходит все границы!
- Согласен и с вами, как раньше соглашался с вашим другом Понсием,
что обсуждение становится недопустимым, - вежливо произнес Гамов. Если бы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг