- Вашим вдохновенным враньем, Семипалов, вы поставили передо мной
неожиданные проблемы, - признался Гамов. - Например, обращение к врагам с
вопросом о целях войны и возможностях мира. Вы передали, что я готовлюсь к
такому обращению, а я и не думал о нем.
- Теперь подумаете. Не будет ничего плохого, если укажете условия, на
которых возможно прекращение войны. А они обнародуют условия. Давно
назрело время знать, во имя чего мы воюем.
Гамов слушал меня рассеянно. Уверен, что в его мозгу уже возникали те
хлесткие формулировки, какими он вскоре поразил мир. Я придумал обращение
Гамова ко всему миру, чтобы создать видимость передачи Войтюку секретных
сведений. Но выдумка моя породила великую декларацию - поворот в мировой
политике. Логика событий выше наших личных решений.
Рассеянность, овладевшая Гамовым, была так явна, что мы трое -
Вудворт, Прищепа и я - сослались на неотложные дела и ушли.
4
Итак, Войтюк спровоцировал меня на придумывание государственного
секрета. Я спровоцировал Гамова на "Декларацию о войне", а "Декларация о
войне" стала одной из вех, определяющих ход истории.
Будущий историк не найдет в "Декларации" ни единой идеи, которые не
были бы уже Гамовым высказаны ранее. Он повторялся. Но повторялся так
энергично и сжато, придал идеям такую четкость, что они сразу врубались в
память. Главным в декларации было то, что являлось главным во всех его
прежних речах: война - преступление против человечества. Руководителей и
пособников войны должен судить суд скорый и безжалостный. Я сотни раз
слышал от Гамова такие речения, они носили скорее эмоциональный, чем
политический характер. Даже в создании Черного суда все помощники Гамова,
кроме одного - Гонсалеса - увидели нечто, помогающее победе, а вовсе не
обвинение против всего человечества.
Я высказал возражения против слишком хлестких формулировок.
- Семипалов, вы раньше требовали, чтобы я изложил философию нашего
правительства. Вот я и высказываю ее. Вы с ней не согласны?
- Недоумеваю. Вы объявили преступниками всех, кто ведет войну. Но
ведь это означает, что и мы преступники?
- А разве вы сомневаетесь в том, что вы преступник?
Он сказал это так серьезно, что не я один запротестовал. Не мы начали
войну, мы лишь ведем ее к победе, - нашей победе, разумеется. Мы не
создатели, не организаторы военных ситуаций. И мы не можем собственным
старанием прекратить войну. Если мы признаем себя преступниками и захотим
перестать ими быть, нам это не удастся. Война - несчастье, а не
преступление. В преступлении присутствует злая воля, в приказах
командующего армией необходимость - защита своей страны. Командующий -
слуга неизбежности, но не злодей.
- Вы пацифист. И доводите отрицание войны до крайних пределов, -
поддержал меня Вудворт. - С вашей программой я не смогу проводить
международной политики. Вы ставите меня в немыслимое положение, Гамов!
Наш министр внешних сношений так разволновался, что повысил голос.
Гамов хранил хладнокровие, даже улыбался. Не так уж часто теперь выпадали
случаи - видеть Гамова улыбающимся.
- Я не призываю вас соглашаться со мной. Лишь в очень простых случаях
создается полное единомыслие. Проблема войны к таким случаям не относится.
Я опубликую "Декларацию о войне" как мое личное обращение к народам мира.
А вы сообщите о несогласии с отдельными формулировками редактору
"Трибуны". Фагуста создаст шум вокруг наших расхождений.
- Зачем вам шум господина Фагусты? - с раздражением спросил Вудворт.
- Он повредит авторитету нашей монолитности.
- Нам важней знать реальное настроение народов, чем добиваться
насильственного единства в своем кругу. Тот факт, что в правительстве
расхождения, заставит каждого составить собственное мнение, Фагуста
шумихой будет способствовать этому.
- Снова получается информация методом провокации, - повторил Готлиб
Бар полюбившуюся фразу.
Мне, уже наедине, Гамов обрисовал свой проект "Декларации" несколько
иными линиями. Разве я не внушил Войтюку, что он будет получать от меня
только правдивую информацию? И разве не солгал, что сам выступаю против
диктатора? А если враги дознаются, что Семипалов вовсе не соперник Гамова
и вовсе не ведет против Гамова тайной войны? Ведь тогда начатая игра
потеряет значение. А теперь они скажут себе: нет, до чего же дошли у них
распри, если не поостереглись открыто выставить на обзор свои разногласия!
И окончательно уверятся, что Семипалов, точно, скрытый соперник, а не
последователь Гамова.
Он выкладывал это радостно - восхищался собой и тем, что придумал
удивительную ситуацию: все помощники возражают против его идей, но все
сохраняют верность ему на практике. В нем непостижимо совмещались
несовместимости - добиваться "эффективности" самого маленького поступка -
и забывать о любой пользе ради идей, практически неосуществимых, но из
разряда тех, что именуются высокими. Он понимал, что декларацией о войне
вызывает раскол в своем окружении. Я сказал, что он предоставлял решение
спора всему человечеству - и это не фраза. Он видел своим единственным
серьезным партнером во всех спорах именно все человечество - и ни одним
человеком меньше!
Я сказал ему, раздосадованный:
- Гамов, а не опасаетесь ли вы, что при накоплении разногласий я
постепенно стану не только вашим соперником, но и противником? Во всяком
случае, никогда не признаю себя преступником - ни обычным, ни даже
военным, хоть я и военный министр.
Он весело отозвался:
- Предоставим решение истории. Не возражаете?
- Что еще остается? - буркнул я.
Вот такой был разговор, когда Гамов соединил свои разрозненные выпады
против войны и военных в жесткие формулы "Декларации о войне". А затем он
опубликовал ее как обращение ко всем народам и правительствам. И первым на
нее, естественно, отозвался Фагуста. Но вот что примечательно - неистовый
редактор "Трибуны" на этот раз неистовствовать не захотел. Он сдержанно
отозвался о признании всех политиков и идеологов, причастных к войне,
преступниками перед человечеством. Правда, сдержанность Фагусты содержала
в себе и яд: ради высшей справедливости, иронизировал Фагуста, в
преступную коалицию определены не только враги, но и друзья, и сами творцы
"Декларации о войне" - самокритика, граничащая с самобичеванием!
Неудивительно, что не все члены правительства согласились объявить себя
преступниками.
Все же шум вокруг "Декларации", начатый "Трибуной", был много меньше
того шума, на какой надеялся Гамов. Внутри страны "Декларация" большого
возбуждения не породила.
Зато за рубежом имя Гамова звучало повсеместно и повсечасно. И это
были голоса возмущения и негодования. Слишком большую вину взвалил Гамов
на слишком многих людей. Они не признали этой вины. И впали в ярость.
Гамов поставил перед враждебными правительствами вопрос, который я
придумал для него в игре с Войтюком: каковы ваши условия мира?
Правительства не торопились откликнуться. Они предоставляли арену спора
ученым и журналистам. Двое деятелей из нейтрального Клура, профессор
философии Орест Бибер и писатель Арнольд Фальк, попросили Гамова о личной
встрече. Орест Бибер написал, что намерен в беседе с Гамовым выяснить
сущность того удивительного биологического образования, которое называется
человеком. Арнольд Фальк объявил, что заранее не придумывает ни одного
вопроса, но вопросов появится ровно сто, чуть он взглянет на живого
диктатора Латании. Ибо у него мысли возникают не по рассуждению, а по
наитию, и не организованно, а вдохновенно. Короче, не по программе, а по
озарению.
Гамов выслал разрешение на приезд. Оба гостя скоро появились в Адане.
Гамов попросил всех членов Ядра присутствовать на беседе. Оба были
люди известные. Орест Бибер числился в модных мыслителях, был автором
десятка книг. Одну из них: "Сущность несущественного" я прочитал, но не
понял - она вся состояла из парадоксов, и каждый новый парадокс опровергал
предыдущие. В моих мозговых извилинах они не умещались. Вторую книгу
"Сексуальные влечения в мертвой материи" я подержал в руках, но читать не
стал: меня устрашили рисунки, иллюстрирующие текст. Готлиб Бар, любитель
словесной эквилибристики и знаток учений, сконструированных по принципу:
"Зайди ум за разум", убеждал меня, что я много потерял, не познакомившись
с этой книгой крупнейшего философа современности. Я ответил, что потерь не
нахожу, а если, наоборот, чего-то не приобрел, то примирюсь с этим. Бар
так и не понял меня. Его любимое присловье: "Любое неприобретение - это
потеря", правда, у него и голова много крупней моей.
Что же до Арнольда Фалька, то я прочитал два его романа. Но тоже не
был очарован. Он пишет ломом, а не пером. Такому человеку, по-моему,
небезопасно появляться перед Гамовым после того, как тот объявил всех
поклонников войны преступниками. У Гонсалеса Арнольд Фальк должен был
числиться в еще не опубликованном списке - и против его фамилии, наверно,
проставлена крупная сумма в награду за казнь, какой его когда-нибудь
удостоит Черный суд. Я спросил Гонсалеса, верны ли мои предположения. Он
ответил с многозначительной краткостью:
- Обвинен. Но еще не оценен.
Гости прибыли во дворец в сопровождении Готлиба Бара, наиболее
эрудированного среди нас в философии и литературе. Поскольку о творчестве
гостей разговора не началось, его эрудиция не пригодилась. Я сидел
напротив гостей за длинным столом. Гамов восседал на председательском
месте.
- Слушаю ваши вопросы, господа, - сказал Гамов.
Философ, высокий, белобрысый, узколицый, стал говорить, но писатель,
темноволосый и темноглазый, длиннорукий и громкоголосый, вдруг прервал
его.
Записываю беседу Гамова с гостями по памяти. И хоть не поручусь за
отдельные слова, смысл передаю точно.
Б_и_б_е_р. Господин диктатор, ваше определение войны...
Ф_а_л_ь_к (с негодованием прерывает философа). Черт знает, что такое!
Вы же герой, диктатор! От кого угодно. Но от вас? Нет!
Бибер подождал, не скажет ли Фальк чего-либо вразумительней, но тот
выкрикнул и замолчал, лишь гневно таращил на Гамова красивые, почти синего
белка, глаза - они выразительней слов передавали настроение. Насколько на
бумаге этот человек был по-своему, по-тяжеловесному, красноречив,
настолько же косноязычен в речи. Впрочем, смысл его речей был ясен по
выкрикам.
Б_и_б_е_р. Я продолжаю, диктатор. Ваше определение войн как самого
тяжкого из преступлений перед человечеством...
Г_а_м_о_в. Поправляю, философ: не войн, а войны.
Б_и_б_е_р. Это имеет значение - войны или война? Единственное или
множественное число?
Г_а_м_о_в. Решающее значение.
Б_и_б_е_р. Что именно решает?
Г_а_м_о_в. Не хочу равнять прошлые войны с нынешней. Именно о войне,
которая идет сегодня, утверждаю, что она величайшее преступление людей
перед людьми.
Ф_а_л_ь_к (взрывается). Все понял! Вы притворяетесь пацифистом.
Г_а_м_о_в. Почему притворяюсь?
Ф_а_л_ь_к. Потому! Ясно?
Г_а_м_о_в. Не ясно.
Ф_а_л_ь_к. Вы же кто, Гамов! Это я вам говорю. Можете мне поверить. В
окружении!.. Маленьким отрядом в осколки полковника Парпа! Я же его лично
знаю. Это пупырь!
Г_а_м_о_в. Простите, что такое пупырь?
Ф_а_л_ь_к. Как - что такое? Пупырь - это пупырь! Пупырь и все! А
дальше? А дальше, я спрашиваю? С одной дивизией на армию - и всю армию!..
И не герой? А в Адане? Кучка товарищей и мигом переарестовать все
правительство! Геройство же! В Клуре никто на такое не решится, а пора.
Никудышное у нас правительство, можете мне поверить. Как же вы не герой?
Г_а_м_о_в. Не смею спорить.
Ф_а_л_ь_к. И не разрешу! Другого такого нет! Это я вам точно. И на
тебе - декларация! Как это вытерпеть? Отвечайте прямо и бесстрашно - как
это вытерпеть?
Г_а_м_о_в. Отвечаю прямо и бесстрашно: придется терпеть.
Ф_а_л_ь_к. Тогда молчу. Слова от меня не услышите!
Бибер перехватывает эстафету, брошенную его товарищем. Он знает, что
писатель долго молчать не сможет. Слова в Фальке - когда он в озарении,
естественно, а сейчас оно на него находит приступами - быстро рождаются,
вспучиваются внутри и неудержимо исторгаются наружу. Бибер стремится до
новой спазмы фальковского озарения хотя бы поставить на обзор некоторые
срочные проблемы фундаментальной философии, за прошедшие тысячелетия еще
не решенные.
Б_и_б_е_р. Итак, война, которая ныне разгорелась в мире, -
общечеловеческое преступление. И вы не хотите ее равнять с прежними
войнами. Значит ли это, что прежние войны не относятся к преступным?
Г_а_м_о_в. Вопрос непростой. И ответить в двоичном коде - "да", "нет"
- не могу. Видимо, от проблемы войны нельзя отмахиваться, а надо вдуматься
в ее сущность.
Б_и_б_е_р. Отлично! Категория сущности - важнейшая в той философской
концепции, которую я имею честь представлять в науке. Будем анализировать
сущность войны. Но сперва предварительный вопрос. Не кажется ли вам, что в
"Декларации о войне" вы не анализировали ее сущность, а отмахнулись от
анализа бранью? Ибо назвать войну преступлением...
Г_а_м_о_в. Это и значит определить ее сущность.
Б_и_б_е_р (подчеркивая интонацией, что он не думает этого). Вероятно,
я просто не разбираюсь в том, что надо называть преступлением.
Г_а_м_о_в (непреклонно). Очень возможно, что и не разбираетесь.
Б_и_б_е_р. Тогда начнем с того, что продефинируем понятие
преступления.
Г_а_м_о_в. Дефинируйте.
Б_и_б_е_р. Философски преступление есть понятие неоднозначное. То,
что в одном случае является преступлением, в другом может рассматриваться
как законный поступок. Но, во всяком случае, преступлением можно назвать
акт, в котором присутствуют два момента: во-первых, злая воля, действующая
по своей прихоти и ради своей личной цели; во-вторых, наличие объективных
условий, при которых тех же целей можно было бы добиться более мягким
способом. Конечно, это не точная дефиниция, а, так сказать, общий очерк,
небольшой философский рисунок...
Г_а_м_о_в. Принимаю. Итак, преступление - это поступок, который вовсе
не вызван неизбежностью объективных условий, а создан чьей-то злой волей.
Эта злая воля и явится причиной преступления. Задавайте дальше вопросы,
господин философ.
Б_и_б_е_р. Придерживаясь принятой дефиниции... Вы не всякую войну
считаете преступлением? В смысле - не всякое убийство?
Г_а_м_о_в. Да, не всякую войну и не всякое убийство можно считать
преступлением. На мой дом напали вражеские солдаты, один направил на моего
ребенка штык. Убить этого солдата - не преступление. Ибо в защите ребенка
нет моей злой воли, и мной командует неизбежность: только таким поступком
я могу спасти ребенка.
Б_и_б_е_р. Но солдат, убивающий ребенка, совершает этот поступок по
своей злой воле, и им не командует безвыходность, правда? Он ведь мог
направить свой штык на вооруженного отца, а не на ребенка. И тогда это
было бы не преступление, а схватка воюющих солдат. Вы согласны?
Г_а_м_о_в. В принципе - да.
Б_и_б_е_р. Перейдем теперь от частных человеческих поступков к общим
категориям. Вы сказали, что прежние войны...
Г_а_м_о_в. Совершенно верно. Всякая война несла несчастья, горе и
слезы какой-то части людей. Война неотделима от разорения и страданий. Но
назвать всякую войну преступной не берусь. Были и преступные войны -
захватнические, по воле злых правителей, по религиозному или
националистическому исступлению. Но были и войны освободительные,
восстания против угнетателей. Войны ради спасения... Разве можно
дефинировать их как преступления? Для них точней подходят другие эпитеты -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг