Леонид Смирнов
ПРОИГРЫШ
Й_________________________________________________________________________»
є Сб. Дверь с той стороны - Ленинград, Детская литература, 1990, 271 с. є
є ISBN 5-08-000254-9 є
є OCR and spellcheck by Andy Kay, 18 November 2001 є
И_________________________________________________________________________ј
1
Питер Брусенс сидел у самой двери в кабину самолета. Знал, что лететь еще
долго, но волновался и против всякой логики ждал - вот-вот откроется дверь,
выйдет командир, скажет: "Мы у цели". И надо первому ринуться в грузовой
отсек, проследить, чтоб твои контейнеры с яркими надписями на сарджанском
"Не кантовать! Осторожно, стекло!" пошли на выгрузку первыми и не пострадали
от толчков и ударов.
Напротив Питера на узкой жесткой скамейке дремал, прикрыв хитроватые
узкие глаза, второй нейротравматолог Цойбален. Группа психосоматиков
расположилась правее, за откидным столиком. Чтобы скоротать время, они
резались в электронное домино. Реаниматорщики и гипотермисты сосредоточенно
играли в "слова", закрывая друг от друга листки с текстом, смеясь и споря,
когда натыкались на медицинский жаргон.
Отряд состоял из сорока трех врачей и семи автологов. Автологи держались
особняком, оккупировав самый дальний угол пассажирского отсека. Врачи по
временам настороженно поглядывали на них и качали головами - было от чего.
Вскоре после старта автологи разделись до пояса и принялись играть в
"больницу". Это были рослые молодые парни, до черноты загорелые, на зависть
мускулистые - настоящие атлеты. Они тащили из шапки листочки с названиями
болезней, по очереди ложились на скамейку и всего за несколько минут
вызывали в себе выпавшую по жребию болезнь. Затем больной самоизлечивался.
Качество исполнения тщательно проверялось. Замеряли время, сравнивали с
официальными мировыми рекордами, с рекордами бомбейской школы. До врачей
доносилось: "Ну, ты силен! Обалдеть можно! Ти-тан!" Особенно страшно
выглядело излечение "наружных" поражений: тяжелых форм аллергии, экзем,
рожистого воспаления, рака кожи...
- Специально провоцируют, что ли? - наконец, не выдержав, подал голос
Кройцер, плотный лысый реаниматорщик. - Мучения превратили в игру! В
мазохистское наслаждение... Не по-людски себя ведут, дикость какая-то! А с
виду такие же люди! Тоже ведь мать родила.
- Отъединились они от векового общемедицинского русла, насаждают какие-то
шаманские, знахарские методы! - поддержал его смуглый курчавый психосоматик
Мустафи. - Думаю, легализация автологии все-таки ошибка, если вообще не наша
беда. Ведь недаром же Федерация здравоохранения в свое время запретила
лечить собой!
- Вы что, братцы, всерьез? - отложив недочитанную книгу, вмешался в
разговор главный врач отряда, седой уже человек с глубокими синими глазами
на кирпичном лице. - Легче всего отринуть то, чего не понимаешь. Вы не
только отвергаете чужой метод, вы вдобавок сомневаетесь в компетентности
секретариата Федерации! Не ожидал ни от вас, Август, ни от вас, Салем, никак
не ожидал. - Главврач перевел взгляд на автологов и грозно сказал: - А вы,
коллеги-чудодеи, словно бы в вакууме живете! Могли бы как- нибудь по-другому
тренироваться, народ у нас консервативный подобрался, с непривычки дрожь
пробирает...
- Иначе мы форму потеряем, - возразил лидер семерки Геннадий Квашнин. -
Потерпите уж, быстрее привыкнете. Привыкать- то все равно придется. - Глаза
у него были веселые.
Питеру вдруг вспомнился его опустевший после ухода жены дом. Болезненно
захотелось с кем-нибудь поговорить. Может быть, Цойбален почувствовал это,
шевельнулся и открыл глаза.
- Ты никогда не лечился у них? - спросил Брусенс. Нейротравматолог
покачал головой.
- А вот мне пришлось... До старости не забуду... Пятнадцатый мне тогда
шел. Выпросил я у соседа гоночный велороллер. Как сумел уломать - не знаю.
Ныл очень, наверное. Умопомрачительно красивая штука, скорость сто
семьдесят, мечта всех мальчишек! Завидовали мне страшно. Я никого и близко
не подпускал. Дрожа от нетерпения, вывел машину на трассу, разогнался, не
удержал равновесия и на повороте, конечно, грохнулся. Велороллер - на меня,
руку затащило в передачу - открытый перелом с кучей осколков, все, что ниже
плеча, - мешок костей на липочке...
Пришел в себя уже в больнице. Как назло, хирург на операции. Отдали меня
застоявшемуся без дела автологу. Лежу в палате. Рука в
лечебно-амортизационном пакете. Комната затемнена, никаких больничных
запахов. В центре здоровенная никелированная скульптура с приборным щитком
на боку. Влетает розовощекий детина лет двадцати пяти с огромными бицепсами.
Поглядел на меня с нескрываемым удовольствием, даже крякнул - не удержался -
и говорит: "Как же тебя, братец-кролик, угораздило? Знаю, знаю, - подмигнул,
- гонщиком хочешь стать - красивое дело! А людей лечить не желаешь? Жаль!
Интересная штука, скажу я тебе... А вот это, брат, Трансформатор, слышал о
таком?" Я шепчу еле-еле: "Угу". Он смеется: "Не-а. Это не тот, не
электрический. Этот переносит болезни, сейчас сам увидишь. И не бойся: не
больно, слово даю!"
С обеих сторон от Трансформатора две койки под белоснежными простынями.
На одной, значит, я. Парень скидывает расписную футболку и ложится на другую
койку. Разделяет нас этот самый Трансформатор. Щелкнул детинушка чем-то на
пульте. Загудело. Зажмурился я и жду... Тишина. Боли-то я, как очнулся, и
мгновения не чувствовал: сам знаешь, в пакете анестезатор. Прислушиваюсь и
ничегошеньки не чувствую. Только парень вдруг ойкнул негромко и говорит
глухо: "Вставай, сними с себя эту дурищу и мотай в коридор". Я сначала
подумал - шутит он: мне и головы не поднять, не то что встать. Попробовал
подняться. И будто не лежал в беспамятстве: голова свежая, пакет сам с руки
спал, расклеился. Рука гладкая, ни единого следочка, ну совершенно целая,
словно показалось мне все это. Только загорелая дочерна, а ведь я в то лето
на солнышке почти не валялся.
"Спасибо", - пролепетал я растерянно. И, обогнув "статую", взглянул на
автолога. Он как мясник - так я почему-то подумал. Весь в засохшей крови. Из
раздробленной руки белые острые кости торчат. Лицо в крупных каплях пота.
Глаза белые, бешеные. Мне стало нехорошо. "Не смотри сюда, парень, иди..." -
прошептал он. И я опрометью выскочил вон, охваченный ужасом.
На улице бросается ко мне мама. Бледная, взволнованная - вырвалась с
работы по звонку "Скорой помощи". Увидела, что жив- здоров, - отлегло у нее
от сердца. Пощупала руку: настоящая ли? Толкнула к скамейке сама села,
прислонилась к спинке - приходила в себя. Потом мне и выдала "Паршивец! Я
места себе не нахожу. Пока мчалась сюда, думала - с ума сойду. Ну как же ты
так, сынок? Ты же мог насмерть разбиться!.. Взрослый мальчик, должен
понимать, что велороллер не игрушка". Вдруг сорвалась с места - побежала
благодарить врача. В дверях больницы столкнулась с выходившим на улицу
автологом. Он отстранился, мама проскочила внутрь, никак не могла подумать,
что вылечил меня этот слегка осунувшийся здоровяк-культурист, жующий на ходу
огромный сандвич. Автолог подмигнул мне и зашагал по своим делам. Питер
замолчал было, качнул головой, добавил:
- Вот так. А их расчудесные методы принять все равно не могу. Отдавать
свою боль, увечья свои другому - разве можно? Здорового - инвалидом, уродом
делать, пусть и ненадолго, допустимо ли?
- Скажи, сколько времени лечили бы твою руку традиционными средствами? -
спросил Цойбален и хитро прищурился.
- Ну, минимум - недели три.
Цой склонил голову набок, развел руками:
- Вот видишь... Теперь вспомни Пастера. А чеховский Дымов? Дифтеритные
пленки отсасывать у ребенка - это как? Допустимо?.. Ничего криминального в
автологии нет. Тем более извращений. Я сам в молодости ею баловался. Таланта
мне не хватило собой лечить... Но и сейчас могу любую царапину заживить за
пару минут.
- Я не знал... - Брусенс смутился.
- И никто не знает, - сказал Цой. - К чему говорить о неудачах? Игроки в
домино закончили очередной тур, Салем полез под стол. Реаниматорщикам и
гипотермистам "слова" надоели, они пытались уснуть, привалившись друг к
другу. Главный врач щелкал клавишами калькулятора. Автологи разговаривали,
сбившись в кружок, потом захохотали. Можно подумать, к теще на блины летят,
а не в кошмарный Кара-Сарджо.
2
Дверь кабины открылась, вышел командир.
- Мы у цели. Прошу всех оставаться на своих местах. Вскочивший было
Брусенс плюхнулся обратно на скамейку. Геннадий Квашнин, глядя на него,
усмехнулся добродушно, спросил командира:
- Какая внизу погода?
- Дождь, ветер порывами до тридцати метров в секунду. Так что пристегните
ремни. Еще вопросы?
- Когда сядем?
- Через тринадцать минут.
Командир оглядел салон и, убедившись, что все в порядке, вернулся в
кабину.
Автолог Мидзо Касаёси пододвинулся к Геннадию, зашептал на ухо:
- Как думаешь: дадут нам спокойно поработать? Или снова - палки в колеса?
- Там будет не до нас. В Кара-Сарджо любые врачи нужны, выбирать не
приходится.
- Послушай, почему все-таки нас так не любят?
- Традиционалисты чувствуют, что почва постепенно уходит у них из-под
ног. Ведь вся многовековая медицина может оказаться не у дел. Мы работаем
быстрее и дешевле. Представь себя на их месте: молодые веселые
здоровяки-"шаманы" безо всяких академий, знающие на свете один только свой
организм, шаг за шагом теснят седовласую гвардию профессоров. Хирургов, с их
"золотыми руками", психосоматиков, с их даром находить причину болезни тела
в болезни души...
Самолет качнуло, Квашнин ухватился рукой за переборку. Качнуло еще раз,
пол скакнул под ногами, шасси стукнулось о посадочную полосу. Машина
пробежала по летному полю и остановилась. Через иллюминаторы в салон
заглянули темно-серые грозовые тучи. Косые струи дождя то ударяли в плиты
посадочной полосы, то летели параллельно земле. Динамики доносили
оглушительный свист ветра, лязг вползающих по пандусу разгрузочных
механизмов. Брусенс сорвался-таки с места и ринулся в кабину, яростно
хлопнув дверью с надписью "Посторонним вход воспрещен". Квашнин потянулся
так, что хрустнули суставы. Чего медлят сарджанцы? Пора бы уж подвезти трап.
Снаружи вдруг раздался пронзительный крик и оборвался на самой высокой
ноте. Геннадий рванулся в кабину. Командир, штурман, второй пилот и Брусенс
сгрудились у экрана инфракрасного обзора. На пандусе, рядом с пожарной
машиной и аэродромными грузовиками, несколько сарджанцев пытались приподнять
край тяжеленного контейнера. Влажный блеск прорезиненных комбинезонов,
натужные крики, суетливая толкотня, руки скользят по мокрому железу, толчок,
еще один, - безрезультатно.
Командир крикнул в микрофон:
- Дайте дорогу крану! Дорогу крану, черт возьми! Авиационный транслятор
тут же перевел на сарджанский и пулеметной очередью выплюнул фразу в дождь и
ветер. Толпа расступилась. Командир отдал короткую команду, и самолетный
кран- автомат подъехал к упавшему контейнеру, осторожно захватил его гибкой
четырехпалой лапищей и, лязгнув, поднял в воздух. На пандусе неподвижно
лежал человек. Сорвав со стены аптечку, Брусенс выскочил из кабины под
дождь, поскользнулся, упал, добрался до раненого, склонился над ним.
- А вы чего ждете? Особого приглашения? - Командир повернулся к
побледневшему невысокому итальянцу с красивой пепельной шевелюрой. -
Немедленно на выход! И проследите, чтоб подобное не повторилось.
Второй пилот молча кивнул и скатился в люк. Брусенс вернулся в кабину
мокрый насквозь, запыхавшийся, со слипшимися, упавшими на глаза волосами.
Отдышался, спросил рассерженно:
- Когда же придет "скорая"?! Я только кровь остановил да немного
поддержал сердце. У нас ничего не распаковано... Пока приготовим
оборудование, будет поздно!
- Все "скорые" - на шоссе. Там диверсия. Приурочили к нашему прилету,
сволочи! - хмуро сообщил командир. Потом, словно очнувшись, гаркнул в
микрофон: - Главврачу срочно пройти в кабину!
- Командир, - заговорил Геннадий, - мне нужно три минуты, чтобы
подготовить операцию. Если главврач разрешит...
Командир не обратил внимания на последнюю фразу.
- Где будете оперировать?
- Там.
- Одевайтесь. Я отбуксую контейнер с Трансформатором наружу, поставим
палатку...
Квашнин выбежал из кабины. Когда вошел главный врач, командир буркнул
только:
- Не мешайте. Подождите немного. - И продолжал по радио распоряжаться
техниками экипажа.
Второй пилот организовал установку палатки прямо на пандусе - чуть в
стороне от места аварии. Несколько сарджанских грузчиков бегом исполняли его
приказы. Белый с большущим красным крестом силикоидный купол уже через две
минуты стоял, тускло отсвечивая водоотталкивающими боками.
В пассажирском отсеке Квашнин скинул куртку и брюки, выхватил из стенного
шкафа ярко-оранжевую накидку-дождевик, надел прямо на голое тело. Из глубины
грузового отсека с лязгом выкатили черный контейнер. Геннадий двинулся
следом. По лицу ударили струи ледяной воды, грудь сдавила стена
пронизывающего ветра.
Пока в палатке устанавливали койки, Геннадий распаковал Трансформатор.
Ерундовое дело, но обещанные три минуты уже истекли.
Грузчика бережно подняли на руки, внесли в палатку. Там было тепло, сухо.
Раненый пребывал в глубоком шоке. Ног ниже колен у него практически не было.
"Из шока мне его не вывести, - подумал Квашнин, - значит, целиком биополе
переносить нельзя. Сам окажусь в шоке, какое тут, к черту, излечение?
Придется оперировать с частичным переносом. Но тогда неизбежно наложение
полей, в башке все перепутается. Однако выбирать не из чего..."
Настройка Трансформатора заняла еще минуту. Сарджанец был совсем плох,
пульс еле прощупывался. "Ну, все, готов!" - объявил самому себе Геннадий и
улегся на соседнюю койку.
Боль мгновенным броском переполнила его тело. Автолог почувствовал, что
теряет сознание. Все силы уходили на то, чтобы удержаться, не провалиться в
черноту. Казалось, ноги со страшной силой тянет вверх, внутрь живота, ломая
кости и разрывая жилы, а все тело словно охвачено огнем.
Таких трудных операций Квашнин еще не проводил. Никогда не было такой
спешки, такого волнения, такой огромной ответственности. Первая операция в
Кара-Сарджо, первый экзамен автологов.
Квашнин вцепился руками в края койки. От напряжения потемнело в глазах.
Он сумел чуть приподнять голову и увидел свои раздробленные ноги. Они
выглядели страшно, но вполне привычно - как на десятках тренировок. И это
его успокоило. Геннадий заставил себя не чувствовать боль:
серией точных ударов он загнал ее в дальний угол сознания, притушил,
обезвредил. Теперь можно было приниматься за дело.
Миллиметр за миллиметром наращивались раздробленные кости. Зарастали
порванные кровеносные и лимфатические сосуды. Нервы, мышцы надстраивались
этаж за этажом, обтягивались тонкой розовой кожицей. Безжалостно выводилось
из организма все негодное, погибшее, отмирающее. Строил Геннадий по особой
памяти - "памяти целостного тела", профессиональной гордости автологов,
вырабатываемой годами, ежедневным многочасовым трудом. Немало людей способны
залечить усилием воли ожог на руке, зарастить порез. Но для восстановления
целой конечности, внутренних органов нужен талант, без которого нет большой
автологии.
Квашнин приподнялся, спустил ноги с койки, потом попытался встать.
Получилось. На ногах держался нетвердо, но был счастлив. Куда и зачем теперь
идти - сообразил не сразу. Машинально посмотрел на часы и не поверил: с
начала операции прошло семнадцать минут. Всего семнадцать! Он нагнулся над
сарджанцем. Тот спокойно посапывал.
Вот и все. Проснется абсолютно здоровым.
Геннадий вышел на воздух. Дождь совсем перестал, а ветер продолжал
утюжить аэродром, задерживая ход работ, вызывая у людей ощущение непомерной
усталости. Разгрузка шла своим чередом, командир самолета распоряжался на
пандусе среди техников, грузчиков, грузовиков и кранов. Автомобили трогались
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг