красоте - преобразился в упорядоченные галактики, в звезды и планетные
системы. На смену хаосу пришла гармония. И даже музыка почудилась в
наступившей тишине - скрипичными струнами пели лучи солнц и волокна
туманностей, серебряными колокольчиками звенели звезды. Они будто силились
что-то сказать, нежным перезвоном пытались произнести имя своей
повелительницы. Какое?
- Аннабель Ли! - воскликнул вдруг один из астронавтов.
Незнакомка повернулась и удивленно вскинула брови.
- Это вы меня так назвали? - улыбнулась она.- Мне нравится.
- Откуда ты? - спрашивали астронавты.- Кто ты?
- Не знаю,- с задумчивой грустью ответила она, потом с лукавой улыбкой
добавила: - Я тайна.
Она повернулась и ушла в звездные скопления, затерялась в глуби своих
владений.
Я читал с возрастающим волнением - так увлекателен и поэтичен был сюжет
легенды, полный неожиданных встреч и превращений. Образ Аннабель Ли был
многозначен и многолик. В одной из глав она становится неуловимой
"скользящей по звездам", отдаленно напоминающей "бегущую по волнам"
Александра Грина.
В последней главе Аннабель Ли - фея космических лугов. Упоенная красотой
своих владений, она идет по бархатно-черным полям и не может оторвать
взгляда от полыхающих вокруг цветов - оранжевых, синих, изумрудных звезд.
Аннабель Ли наклонялась, гладила их, затем начала срывать и сплетать
сияющий венок. Незаметно подошла к границе своего царства, к тому краю,
где кончается все - вещество и свет, время и пространство. Она села на
обрыв и, отложив в сторону венок, заглянула в пропасть. Изумленная,
отшатнулась и огляделась. Снова наклонилась и долго не могла оторвать
завороженного взгляда от разверзшейся бездны. Потом встала и, забыв венок,
в глубокой задумчивости ушла. Что она видела - остается тайной...
Я отложил книгу. Образ Аннабель Ли, родившийся в звездных далях, спустился
потом с космических высот и стал достоянием земных лугов и лесов,
достоянием мудрой биосферы, ее живой Памяти. А затем на одном из красивых
и звучных озер он материализовался... Нет, не поворачивается язык назвать
этим неуклюжим, грубым, шершавым словом удивительный выход из мира
волшебной выдумки в мир звезд и земных туманов, в мир звуков и форм,
запахов и красок...
Но что со мной? Я сидел под кроной Трех Братьев, а туман, стлавшийся в
степи, будто вползал в меня, сознание заволакивалось и гасло... На минуту
оно прояснилось, и я, как утопающий за соломинку, судорожно цеплялся за
корни дуба... Цеплялся за этот мир, стараясь удержаться в нем. Но я тонул!
Я неудержимо падал в прошлые века! Сфера Разума нащупывала мое столетие и
мой исходный образ. Мысли рвались, туманились и наконец погасли совсем.
Кто я?
Вместо эпилога
О вещая душа моя!
О сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..
Ф. И. Тютчев
Пробуждение было столь внезапным, что я вскочил с кровати и ошарашенно
огляделся. Где я? Опять в стране изгнанников? Заглянул в соседнюю комнату,
но вместо дивана и спящих конвоиров обнаружил письменный стол и полку с
книгами. Неужели это мой рабочий кабинет? Еще не веря себе, осторожно
приблизился к окну. Подошел к нему с замиранием и страхом: именно за
окном, в кустах на лужайке, часто поджидали меня кошмары - вампиры,
пауки... Однако с высоты пятого этажа увидел светившуюся рекламными огнями
знакомую ночную улицу.
Итак, я дома - в городе на Рейне и в своем столетии. Моя душа, моя
"психическая матрица" тоже "дома" - в своем теле, в этом от рождения
предназначенном мне "биологическом скафандре". Прошелся по комнате и
сначала ощутил тяжесть "скафандра", вялость движений. Освоившись со своим
телом, сел за стол и обхватил голову руками. Неужели все? Неужели Сфера
Разума оставит меня здесь навсегда? Или город, который только что видел из
окна,- мираж?
Но нет... Мне даже не пришлось ущипнуть себя, чтобы убедиться в обратном.
Наступило утро, и город заявил о себе "весомо, грубо, зримо". Я вышел на
балкон, и улицы оглушили грохотом, шипением, а в ноздри ударил ядовитый
воздух. На востоке какое-то тускло светящееся пятно плавало в жутком,
апокалипсическом мареве промышленных испарений. Неужто солнце?
В страхе закрыл глаза, постоял немного и снова открыл. Да, это обычное
солнце моего времени. Просто я по-настоящему еще не вернулся из страны,
где занимались ясные зори, просыпались росистые луга с журавлиными криками
вдали.
Я вошел в комнату, и моя реальность еще раз напомнила о себе: щелкнул
замок входной двери. Это жена открыла ее своим ключом.
- Доброе утро, Пьер,- кивнула она.- Я ночевала у тетки.
Она лгала и прекрасно понимала, что я знаю об этом. Но ведь и я частенько
лгал... Тьфу, как неприятно вспоминать! Давно бы нам пора разойтись. Но
все как-то откладывалось: не мешали друг другу "со вкусом ловить каждое
пробегающее мгновение" - и ладно...
Обычно я встречал ее шутками и помогал снять плащ. Но в этот раз я нелепо
засуетился и даже покраснел. Завтракали молча. Жена с недоумением
посматривала на меня и, удивленно хмыкнув, заторопилась на службу. Что-то
ее во мне смутило.
Я сел за стол и задумался. Понятно, что ее насторожило: я стал другим!
Жизнь в дивной стране и мои скитания все во мне перевернули. И сейчас я
здесь в нравственном смысле чужак, своего рода изгнанник.
А что, если?.. В голову мне пришла неожиданная мысль. А что, если все это
мне приснилось? Во сне я как бы раскололся на две личности, раздвоился.
Ведь никто не знает погребов и подвалов своего духа, в каждом живет что-то
скрытое, задавленное средой и воспитанием. Когда приспособленец и жуир
Пьер Гранье спал, в нем проснулось что-то нравственно ценное, что-то
доброе глянуло из запыленных и пожелтевших страниц моей прежней жизни,
зазвучала мелодия из полузабытого чистого детства - своего рода пастушья
свирель... Тогда понятны ночные диалоги: Пьер Гранье беседовал и спорил не
с вымышленным Василем Синцовым, а с самим собой, со своим лучшим "я". А
мои удивительные переходы из страны изгнанников в мир волшебного детства и
не менее сказочной юности - это борьба двух полярных начал в моей душе. В
этой борьбе попеременно побеждали то Черный паук (и он чуть было не съел
меня), то таинственный и неведомо куда зовущий Пастух.
Я встал и в волнении начал ходить из угла в угол. Получается какая-то
чепуха. Выходит, что во сне я видел поток образов и по профессиональной
привычке как бы лепил из них фантастический роман. Он-то и переделал мой
внутренний мир: своим творчеством писатель не только "проявляет себя", как
верно заметила умная Элизабет, но и формирует свою личность... Нет,
вероятнее всего другое. Сфера Разума - а в ее реальности я не сомневаюсь -
при перебросе в мое столетие разворошила во мне муравейник самых
противоречивых мыслей и желаний, ассоциаций и видений. И муравейник до сих
пор не улегся.
Желая обрести душевное равновесие и поскорее включиться в свою и, к
сожалению, окончательную действительность, я сел за стол и принялся за
привычное дело. Тем более, что меня ждала неоконченная фантастическая
повесть "Диктатор Галактики". За время долгих странствий (вместившихся,
однако, в одну секунду) я кое-что подзабыл и решил просмотреть ранее
написанные страницы.
...Перечитал первые главы "Диктатора" и стал противен самому себе. Какая
пошлость! Какой-то космический секс-балаган с убийствами, шпионами и
звездными сражениями. Как и "Черный паук", такая повесть вполне могла бы
сойти в мире изгнанников. Впрочем, в мире, в котором сейчас нахожусь,
тоже... Но писать такое сейчас уже не могу. Произведения, приносившие
ранее хороший доход, вызывают у меня отвращение. А ничего другого я делать
не умею. Что меня ожидает? Голод?
Вспомнил, что в издательстве лежит рукопись другой повести. Если ее
примут, то получу большую сумму денег. Года на два хватит, а там соображу,
что к чему, найду выход.
А повесть та для меня необычная - волшебная сказка для детей, полная
смешных и чудесных приключений. Удивляюсь, как мне, автору "Черного
паука", удалось написать такую милую и добрую вещь. Видимо, именно тогда
впервые послышались во мне далекие, как эхо, звуки пастушьей свирели...
Сегодня, кстати, я могу узнать о судьбе рукописи. Чтобы поскорее
привыкнуть к своему миру, в издательство решил идти пешком. Перед дверью
на минуту задумался. Вспомнилось, что Гулливер, вернувшийся домой из
страны благородных лошадей-гуигнгнмов, на первых порах шарахался от людей:
они ему казались отвратительными йеху. Не случится ли нечто подобное со
мной?
Так и есть! В подъезде я столкнулся с грузным мордастым субъектом и
отпрянул в сторону. Вампир! Мистер Ванвейден! Субъект удивленно взглянул
на меня, потом приподнял шляпу и поздоровался. Я ответил кивком головы.
Это же хозяин дома, в котором я живу. "Вампир и есть",- подумал я.
На улице я уже неплохо освоился. Мимо прошла молодая девушка с добрым
улыбчивым лицом. А что, если она в истинном виде своем ведьма? Впереди
шагал высокий сутуловатый мужчина, а я с усмешкой гадал: кто он? Дракон?
Так и шел я, превращая процесс адаптации, привыкания к своему веку в
своего рода шутку и забаву.
В кабинет редактора я вошел, однако, с некоторой тревогой. Но все
обошлось. Повесть моя понравилась и скоро будет издана большим тиражом.
Возвращался я повеселевшим и уже не обращал на прохожих особого внимания.
Привык. Дома сел за стол с твердым намерением: хватит "Пауков" и
"Диктаторов". Буду писать о Сфере Разума.
Работал, почти не выходя из дома. Писал с увлечением по четырнадцать часов
в сутки. Жена - все более редкая гостья в моей квартире - поглядывала на
меня с возрастающим удивлением и каким-то опасливым любопытством.
Насмешливо сощурив глаза, однажды спросила:
- Ты что, в отшельники записался? В схимники?
- Записался,- смущенно ответил я.
Она как-то засуетилась и, пожав плечами, ушла. И больше не возвращалась. Я
чуть ли не пугал ее, показавшись существом непонятным. В лучшем случае -
не от мира сего, как оно, пожалуй, и было на самом деле.
С тех пор в моей квартире поселился большой дымчато-серый кот. С утра он
усаживался на письменный стол и посматривал на мои творческие потуги, как
мне казалось, с плохо скрытой иронией.
И он прав. Что-то не клеилось у меня, не вытанцовывалось. После двух-трех
ярких и хорошо выписанных эпизодов потянулись серые, маловыразительные
страницы. Я догадывался, в чем дело: город! Раньше я не ощущал его
бремени, а его шипение и лязг воспринимал чуть ли не как музыку. Но сейчас
он давил меня. Моя душа, избалованная видениями весенних лугов, рвалась на
волю.
Решил отдохнуть день или два. Ведь не все сгинуло, где-то еще сохранились
поля и рощи. Утром я сел в свою машину и через час выскочил из грохота и
чада на относительно тихое шоссе. Через несколько километров свернул на
еле приметную дорогу, миновал пыльный кустарник, жиденькую рощу и оказался
на крутом берегу Рейна.
Взглянул с обрыва вниз и отшатнулся, увидев мутный поток. Жилище для
сладкоголосой Лорелеи самое неподходящее. "Ей-то хорошо,-подумал я,
вспомнив Скиталицу.- Пометалась она по берегам, порыдала над погибшей
рекой и, слившись с тучами, бежала в будущее. А мне туда дороги уже нет".
Собравшись с духом, я еще раз склонился над рекой. В чернильных разводах,
в плавающих и меняющих форму маслянистых пятнах, во всем этом омуте
чудились вампиры, пауки и еще какая-то чертовщина. Весь промышленный и
научно-технический феномен моего века предстал вдруг в виде джинна,
вырвавшегося из под власти человека.
Километрах в трех отсюда разместился химический комбинат. Из его огромной
трубы, как злой дух из бутылки, вылетал дым. В его вьющихся клубах, в
пепельно-серых и белесых извивах стал различать чалму, седую бороду в виде
ятагана и узнал... дядю Абу! Только не любимца детворы и не того милого и
веселого бахвала, каким он был даже в мире изгнанников. Нет, это был
нынешний и весьма недобрый "дядя Абу". На его дымно хмурых губах кривилась
злая усмешка.
Я закрыл глаза и в разгулявшемся, чуть запаниковавшем воображении увидел,
как на других континентах из глубоких шахт высовываются серые тупые ракеты
с ядерными боеголовками. Это ведь тоже нынешний "дядя Абу", способный
"одним плевком" уничтожить все живое на Земле.
Неуютно, жутко стало мне на берегу Рейна, и я поспешил вернуться домой.
Утром снова отправился за город и на одном из притоков Рейна нашел чудом
сохранившийся уголок. На миг даже забылся: в тишине тенистой рощи
шелестела листва, слышался чей-то живой говор. Уж не дриада ли?
Усмехнувшись, постарался отогнать эту блажь. Травы и цветы, сосны и
березы, которые я вижу сейчас, оживут по-настоящему в будущем, когда
напитаются мудростью веков. До Сферы Разума им далеко. Сначала наша
планета должна стать сферой разума в ином смысле - сферой разумных
отношений между людьми и народами. А уж потом...
Не успел додумать эту мысль, как впереди послышались звонкие голоса, смех.
Я вышел на опушку и на берегу небольшого пруда обнаружил ребятишек с
удочками в руках. Я сел рядом с ними, познакомился. До дяди Абу мне,
конечно, далеко, но подружиться с ребятами я сумел. Разговорились, и я
исподволь, незаметно приучал своих собеседников видеть в природе что-то
живое, приветливое и доброе: в цветах - танцующих эльфов, в солнечных
бликах на водной глади - беззвучный русалочий смех.
После обеда, когда мы опустошили багажник со съестными припасами, с запада
тихо подкралась темная туча, несшая на своей крыше пену облаков,
окрашенных в самые неожиданные цвета и оттенки.
- А что, если облака тоже живые? - спрашивали ребята.
- Конечно,- убеждал я.- Это волшебные кони. Видите того гнедого, с
вьющейся рыжей гривой? А рядом серый в яблоках. А вон еще один. И на конях
скачут небесные всадницы. Скоро они выхватят мечи, и те засверкают, как
молнии.
Пока туча бесшумно обкладывала небосвод, я рассказал о своем весеннем
празднике грозы. Ребята, конечно, восприняли рассказ как только что
придуманную сказку. Но я здорово увлек их своими видениями. И когда
обрушился шипящий ливень и загрохотал гром, ребята не стали прятаться. Они
глядели в клубящуюся мглу, вздрагивавшую от огненных вспышек, потом вместе
со мной плясали, тянулись руками вверх и кричали:
- Валькирии! Валькирии! Возьмите нас!
... Дома я быстро, на одном дыхании, написал главу "Валькирии и викинги",
забежав тем самым несколько вперед. Потом вернулся к первым главам.
И дело пошло... Как-то странно пошло. Я начал двоиться! И не во сне или в
воображении, а наяву. Словно дверь распахнулась от порыва свежего ветра, и
я вошел... Не знаю, как и выразиться. Я вошел не в приснившийся мир, а в
самый что ни на есть реальный. В мир, в котором я доподлинно родился и
доподлинно живу... Я стою на берегу ночного, отдыхающего Лебединого озера,
вдыхаю родной воздух и с жадностью вглядываюсь в небо, где мириадами звезд
раскинулась красавица Вселенная - таинственная Аннабель Ли...
Так кто же я на самом деле? Едва мелькнула эта мысль, как маятник качнулся
в обратную сторону - и я снова Пьер Гранье. Я снова за столом и с
волнением и страхом пишу о том непонятном, что творится со мной.
Внезапно жизнь Пьера Гранье оборвалась совсем. Уж не вымысел ли он?.. Нет,
вернее другое - он где-то далеко в прошлом и сам по себе, а я - Василий
Синцов. Тоже сам по себе... Я один в тихо шевелящейся ночи. Я иду от
Лебединого озера домой, возвращаюсь в село, как из дальних странствий. Или
как человек, долго пропадавший без вести... Я иду в свой мир, вливаюсь в
его бесконечность...
Шелестят метелки трав, в роще глухо ухнула знакомая с детства сова, а
вдали, басовито гудя, пролетели ночные жуки. Над лесостепью плывет луна,
путаясь в сизых и вытянутых, как вербный лист, облаках. И вдруг в стороне,
еще далеко за селом, послышалось всхрапывание лошадей и тихо запела
свирель... Кто я?
Публиковалось в журнале "Уральский следопыт", 1991, © 10-12.
(вкладка "Аэлита")
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг