влетели в прямую, как стрела, просеку. По-темнело: макушки деревьев
сомкнулись и скрыли небо. Мглистая, похожая на тоннель просека поглотила
нас, как трясина, всосала, как аэродинамическая труба. В этом было что-то
жуткое, но одновременно интригующее и захватывающее. Набирая немыслимую
скорость, рысаки переходили из обычного бега в таинственный бег во
времени. И вот лесной тоннель исчез, швырнув нас, как из катапульты, во
мглу тысячелетий.
Венок Аннабель Ли
Тьма, густая и вязкая, как нефть, струилась и текла назад волнами
пройденных веков. Но каких? По каким столетиям и континентам беззвучно
стучат копыта рысаков?
Временами чуть светлело, и поредевшая мгла угадывалась нами, как
предрассветные сумерки человечества: проплывали тени, похожие на стада
мамонтов, мерцали огоньки - костры первобытного люда. И вновь в
сгустившемся мраке стремительно уносились назад неразгаданные века. На миг
полыхнули и тут же погасли багровые зарева войн двадцатого столетия. И
опять струистая неразличимая мгла. Она редела, сквозь ее рваную лохматую
ткань сверкнули солнечные поля, скрылись и снова появились. Копыта
коснулись чего-то осязаемого и твердого. Они коснулись пространства!
В ушах зашумел мускулисто-упругий ветер, в ноздри ударил аромат полей,
замелькали зеленые рощи с белыми мазками берез. Бег замедлялся. Наконец
кони остановились, оглянулись и почувствовали: они дома! Они заржали,
начали прыгать и резвиться, как жеребята. Мы кое-как уняли их и соскочили
на землю.
Тут и со мной случилось почти то же, что и с конями. Я захохотал и
помчался по поляне, до головокружения напомнившей мой родной луг и мое
детство. Со всеми кустами и травами я встречался словно после долгой
разлуки. Я все узнавал!
- Как дитя,- смеялся надо мной дядя Абу.
Вдруг он вздрогнул и трусливо спрятался за кустом. В чем дело? Из густых
трав, с той стороны, где виднелось село, вышли трое малышей и зашагали
вдоль ручья.
- К озеру спешите? - спросил я их.- Смотрите, не опоздайте. А то Кувшин
задаст вам. Он строгий.
- Ничего не задаст! - восклицали они.- Мы сего-дня не к нему. Нас дедушка
Савелий ждет.
"Счастливцы",- подумал я с остро кольнувшей грустью по ушедшему детству.
Дядя Абу вышел из-за куста и с невыразимой тоской провожал взглядом
ребятишек. Я хотел спросить, почему он их испугался, но в это время сверху
в невидимых капсулах посыпались люди. Среди них... мой отец! Я смутился.
Кто я для него - Василий Синцов, его сын, или все еще тот увертливый
выходец из прошлого? Как поступить? Выручил отец. Без лишних нежностей и
сантиментов он, пожав руки, поздоровался с нами и поздравил с успехом.
В таких же капсулах (или это были невидимые и неощутимые лифты?) мы
взлетели в тысячекилометровую высь и очутились в вечно цветущих садах
внеземной станции. Здесь люди стыдливо прятали остатки "железной
технологии", без которой, к сожалению, еще не могли обойтись. Здесь я
видел симбиоз живого и неживого: в травах и на ветвях кустарника вместе с
цветами "росли" светящиеся приборы с цифрами и стрелками. С их помощью
ученые будут "вычитывать" нашу память в течение нескольких дней. На все
эти дни мы с дядей Абу поселились на станции.
После полудня, спустившись на Землю, мы отдыхали, бродили в лесах и полях.
При встречах с детьми дядя Абу вздрагивал, краснел и воровато оглядывался
в поисках, куда бы спрятаться. И смешно, и грустно. Я уже догадывался, в
чем дело, и сочувствовал дяде Абу. Его неудержимо тянуло к ребятне, но он
до ужаса стыдился своего недавнего "демонического" прошлого.
Однажды мы остановились перед рощей, которую я привык называть
Тинкой-Льдинкой. И что-то острое до боли стиснуло мне грудь, в памяти
всколыхнулся, закружился рой далеких видений: Кувшин, фея с лицом ясным,
как утренняя заря. Это была тоска по ушедшему детству - чувство, схожее с
ностальгией звездоплавателей.
А что это так, я вскоре убедился. Тут же у рощи мы встретились с
астронавтами, только что вернувшимися из дальнего рейса. Они пригласили
нас на Дон - многие из них родились в тех краях. Мы согласились и через
несколько минут перелета стояли на холме. Его склоны пенились седыми
метелками вейника, лоснились ковылем, а внизу беззвучно катил свои воды
Дон. На берегах зеленым дымом клубились кустарники, чуть дальше стояли
белоствольные березовые рощи. А за ними до самого горизонта простиралась
степь. Многое повидала она на своем веку. Когда-то здесь грохотали и
горели танки с черной паучьей свастикой; еще раньше проскакала на "тихий"
Дон конница Буденного; и уж совсем в седой старине остановились Игоревы
полки "испить шеломом" из великой реки. Отшумели и ушли в небытие
столетия, но память о них хранит в своей зеленой груди вот эта степь -
древняя и вечно юная степь. Как и тысячи лет назад, звенят над нею
жаворонки и все теми же караванными путями улетают на юг журавли.
Но во многом степь изменилась. На некогда пахотных землях появились
светлые перелески и глухие мшистые дубравы. В одну из них мы вошли как под
крышу из густо сросшихся ветвей. Рядом со мной шел капитан
звездоплавателей. В его серых глазах, еще хранивших блеск неведомых солнц,
я видел и радость свидания с родной природой, и тоску, накопившуюся за
многие годы странствий вдали от Земли.
На одной из полян мы остановились под огромным дубом. Среди ветвей скакали
розовые лучи заходящего солнца: океан листвы то плескался под легким
ветром, то умолкал.
- Дриада,- мечтательно прошептал кто-то из астронавтов.
- Не обольщайтесь,- усмехнулся капитан.- Мы уже не дети.
Но вожак астронавтов ошибся. И в жизни взрослых бывают минуты, когда
природа откликается на их самые затаенные и глубокие переживания. От
дальней излучины Дона, блеснувшей сквозь ветки кустарника, донесся еле
уловимый голос. Казалось, пела сама река, грустя о чем-то дорогом и навеки
утерянном, ушедшем в невозвратимую даль.
- Тише,- сказал тот самый астронавт, которому почудилась дриада.- Узнаю
голос. Это изгнанница с Рейна.
Неужели та самая, сказки о которой я читал, еще будучи маленьким Василем?
Сочиняли их в основном вернувшиеся домой астронавты. Они видели в ее
судьбе много схожего со своей судьбой. Особенно запомнилась сказка
"Скиталица", созданная ныне живущим автором.
В очень давние времена, говорилось в этой сказке, на берегах Рейна жила
русалка Лорелея. Своим голосом она завораживала рыбаков и путников, поэты
слагали о ней баллады и песни. Но годы шли, и русалке приходилось все
трудней. В нее переставали верить, считали ее никчемной и пустой выдумкой.
Люди вырубали леса, строили пыльные города, отравляли воду. В реке
перестала водиться рыба, и даже в самых укромных заливчиках увяли
кувшинки. Испуганная Лорелея спряталась в илистой заводи, куда не могли
заплывать трескучие моторные лодки. Прошли десятилетия, и однажды вечером
(это случилось во второй половине двадцатого века) она вышла из убежища и
решила пробудить души людей своим дивным голосом. Русалка села на
обрывистый берег и вдруг, похолодев, обнаружила, что не может петь - в
горле у нее першило от копоти и сажи. Она панически огляделась: кругом
дымились заводы и фабрики. Посмотрела вниз: вместо голубых струй Рейна -
маслянистый ядовитый поток. В ужасе заметалась Лорелея, потом села на
обрыв и долго рыдала над погибшей рекой. И наконец решила бежать. Куда?
Она и сама не знала. Влажными испарениями она поднялась ввысь, слилась с
седыми тучами и долго носилась с ними над планетой. Внизу прошумела
неведомая ей людская жизнь, и века промелькнули, как миг. И вот недавно,
уже во времена разумной и одушевленной природы, Лорелея тихим дождем
пролилась над берегами и водами Амазонки. Снова ожила, полной грудью
вдохнула свежий воздух, искупалась в удивительно чистой реке. Потом
огляделась. Берега с яркой зеленью ей понравились, но все же это не родные
леса. Может быть, вернуться на милый Рейн? Но вдруг вспомнила, каким
страшным она его оставила. Отчаяние охватило ее, и на глаза навернулись
слезы. Напрасно убеждали Лорелею ее новые подруги - русалки, что Рейн
сейчас еще чище, чем в самые ранние века. Не верила она им. С тех пор,
опасаясь и близко подойти к Рейну, Лорелея скитается по материкам, находя
временное пристанище в водах Ганга и Миссисипи, Енисея и Волги. Но покоя
нигде не находила. Изредка выплывала, садилась на берег и тревожила людей
печальными песнями.
Вот как сейчас... Затаив дыхание, скитальцы звездных морей осторожно
приблизились к прибрежному кустарнику и раздвинули ветки. На
противоположном берегу сидела скиталица - их родная сестра. Освещенная
вечерними лучами, она походила сейчас на ту Лорелею, какой увидел ее в
своем воображении старинный поэт Генрих Гейне:
Там девушка, песнь распевая,
Сидит на вершине крутой.
Одежда на ней золотая,
И гребень в руках - золотой.
Да, под закатным солнцем она пламенела, расплавленным золотом струились ее
волнистые волосы, а гребень в руках сверкал, как раскаленный. Расчесывая
волосы, Лорелея на минуту умолкла. Потом снова запела, и река наполнилась
голосом, в задумчивых и протяжных переливах которого звучала грусть об
утерянной родине.
Заметив нас, русалка вздрогнула и уронила гребень. Вслед за ним с тихим
плеском скрылась в реке и сама Лорелея.
Она очистила наши души от всего тягостного, что накопилось за годы
скитаний; она принесла такое же облегчение и радость, как произведение
искусства, как античный катарсис.
С тех пор я часто уединялся, заходил в знакомые с ранних лет рощи, бродил
по берегам реки и все надеялся увидеть хоть кого-нибудь из своих прежних
спутников. Но все напрасно.
И все же встреча, изрядно смутившая меня, произошла. Как-то после захода
солнца я вышел из леса и на лужайке увидел девушку. Она подняла руки и,
чудо! - к ее пальцам стекались звуки с опушки леса, из кус-тарника, из
травянистых холмов: здесь и журчание ручья, и пение малиновки, и говор
листвы. Фея Мелодия? Слышал я о такой редкой гостье. Только она могла из
нестройного шума природы воссоздать гармонию. Незнакомка вскинула руки в
вечернее небо, где зажглись первые звезды; и оттуда, из далеких
космических сфер, упали совсем иные звуки, не подвластные фее. Может быть,
это земная девушка, которая учится на композитора? И многое ей, на мой
взгляд, удавалось просто здорово. Казалось, в ее пальцах - все голоса,
мира, вся музыка Вселенной, начиная с песни маленького жаворонка и кончая
голосами больших планет.
Девушка повернулась ко мне лицом, и я, попятившись, спрятался за сосной.
Это же Вика! У нее оказались незаурядные способности. Фея весенних лугов,
эта легкомысленная тетя Зина, не ошиблась, одарив ее своим знаком...
Я поспешил покинуть место, облюбованное Викой для творческого уединения.
Что я ей скажу? Да и кто я такой сейчас?
От вновь возникших жестоких сомнений, от душевных бурь и треволнений
спасало общение с дядей Абу. Пока лишь с ним я чувствовал себя свободно и
раскованно. Мы уходили куда-нибудь подальше, садились на пригорке или
берегу ручья и вспоминали свои приключения, спорили. Но вскоре случилась
беда: шумные ватаги ребятишек похитили у меня дядю Абу.
Однажды, закончив дела на внеземной станции, я опустился недалеко от села,
где на одной из полянок договорился встретиться с дядей Абу. Он уже был на
условленном месте, но на меня не обратил ни малейшего внимания. Для него
вообще весь мир перестал существовать: дядя Абу сидел в кругу мальчишек.
- А еще кого там встретил? - спрашивали ребята с округлившимися от жадного
внимания глазами.
- Пирата,- ответил дядя Абу.- Самого настоящего живого пирата. Не верите?
Сейчас покажу. Интересно, узнаете вы его?
Дядя Абу встал, согнул в колене ногу и так ловко подтянул ее, что ноги
будто и не было. Под мышкой у него появился костыль, а на голове
широкополая шляпа. Очень картинно выглядели пистолеты, воинственно
торчавшие за поясом, и синий камзол с медными пуговицами. Ребята сразу
узнали своего любимца. Они плясали вокруг одноногого пирата и кричали:
- Джон Сильвер! Здравствуй, Джон Сильвер!
Попугаи в окрестных лесах, к сожалению, не водились. Выручил ворон Гришка.
Он хозяйски уселся на плечо пирата и хрипловато, но вполне сносно
восклицал:
- Пиастр-ры! Пиастр-ры! Пиастр-ры!
Слегка раздосадованный, я ушел в березовую рощу, побродил с полчаса и
вернулся на поляну в надежде, что дядя Абу освободился. Не тут-то было!
Ребятишки вцепились в его штанины, в полы суконного камзола и умоляюще
просили:
- Джон Сильвер, покажи, как ты был великим джинном! Покажи!
Одноногий пират преобразился в араба из сказок "Тысяча и одна ночь".
Вскинув руки, дядя Абу с забавными ужимками и гримасами потешался над
своим недавним прошлым.
- Я Дахнаш, сын Кашкаша,- гулко, словно из заоблачных высей, кричал он.- Я
великий и непобедимый джинн!
Восторгу ребятни не было предела.
"Все. Дядя Абу для меня пропал",- подумал я. Однако поздним вечером я
застал его в кустарнике на берегу реки. Дядя Абу сидел за старинным столом
с витыми изогнутыми ножками и пил вино - от этой дурной привычки,
приобретенной в изгнании, он еще не избавился. Лицо его порозовело, но
выглядело унылым и скорбным.
- Алкаш,- с укоризненной усмешкой сказал я.
Дядя Абу грустно улыбнулся и жестом пригласил сесть.
- Тебе-то хорошо, скоро улетишь туда,- дядя Абу ткнул пальцем в небо, где
засветились первые звезды.- А я останусь. Что буду делать? Чем заниматься?
- А наша работа на внеземной станции?
- Подходит к концу. Уже дематериализовали казарменный город и волшебный
лес. Остров оголился и стал таким, каким и должен быть. А здесь погасла
блуждающая зона: работа Памяти пришла в норму. Теперь наших ребятишек не
будут пугать тени прошлого.
- Но ты еще не стар, дядя Абу. В космосе нужны историки.
- А ребятишки! - Дядя Абу испуганно взглянул на меня и в ужасе замахал
руками.- Нет, нет! Не покину я их. Не могу.
Что верно, то верно. Без преданной звонкоголосой братии дядя Абу зачахнет.
- А фантастические романы! - вспомнил я.- В сюжетах недостатка испытывать
не будешь. Мы с тобой многое повидали.
- Да, впечатления наши обогатились,- усмехнулся дядя Абу.
Выпив еще стакан вина, он совсем захмелел и начал, к моему огорчению,
бахвалиться, как некогда в "Кафе де Пари".
- Все передо мной трепетали. Я был велик и могуч, как Вселенная. А как я
тогда разделался с Раваной! Помнишь? Одним плевком!
Дядя Абу светился от упоения. И вдруг нахмурился: в памяти его возник
невзрачный Угрюм-Бурчеев.
- Прохвост! - Голос моего собеседника кипел от гнева.- Выпорол розгами.
Это меня-то! Непобедимого джинна!
- Как не стыдно, дядя Абу,- я покачал головой.- Напился, как мелкий бес.
Что скажут ребята, если узнают?
Упоминание о ребятишках подействовало отрезвляюще. Дядя Абу побледнел,
панически огляделся по сторонам и смахнул со стола бутылки. Не долетев до
земли, они исчезли, растворились в Памяти.
- Все. Больше не буду,- твердо заявил он и с умоляющими глазами просил: -
Только никому не говори, что застал меня в таком виде. Не выдашь меня?
- Что ты, дядя Абу! Как мог такое подумать. Поделись лучше новостями.
- Да, многое ты не знаешь. Стал каким-то странным.
- Чем же странным? - пожал я плечами.
- Каким-то меланхоликом. Бродишь один по лесам и полям. Все привыкаешь. А
твои товарищи со знаками "Валькирии" спрашивают о тебе, ждут. Их экипаж
готовится к полетам. Дружный экипаж. И назвали его...
- "Валькирии и викинги"! - догадался я.
- Верно. Полетят "Валькирии и викинги" в межгалактические дали, возможно,
уже на новом и очень необычном корабле. При его создании пригодилась
отчасти и твоя гипотеза.
- Моя гипотеза? - удивился я.- Ах, да! Еще в школе я поделился со Сферой
Разума своими фантазиями о звездных рысаках. Но это же вздор, дядя Абу. Да
и Сфера назвала мои мечтания чепухой.
- Чепухой? - улыбнулся мой собеседник.- Ты, я вижу, совсем одичал. И не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг