Гроссмейстер струсил и бросил их, оставил город беззащитным. И вдруг с
экрана послышался взволнованный голос:
- Непобедимый!
Сначала ничего не было видно. Многочисленные и крохотные, как москиты,
телепередатчики кружили в поисках выгодных ракурсов. Но ничего эффектного
так и не нашли, ибо дядя Абу пожелал предстать в очень скромном виде - в
виде обыкновенного человека в сером костюме, с изящными, но изрядно
запыленными сапогами на ногах.
Дядя Абу улыбался: подвернулась возможность развлечься, показать свою
силу. Он топнул ногой и развернулся в исполинского джинна. Тучи и облака
были ему по колено, а великан Равана выглядел по сравнению с ним карликом.
Из-за облачных высей горным обвалом падал громоподобный голос:
- Я Дахнаш, сын Кашкаша, глава всех джиннов. Я велик и непобедим.
Джинн наклонился, руками раздвинул облака, чтобы лучше разглядеть Равану,
и сказал:
- Эй ты, сморчок! Смотри, что я с тобой сделаю.
Он выпрямился, накрыл своим чудовищным сапогом большую скалистую гору и
повертел ногой. Леса и межгорные долины наполнились пылью, гулом и
скрежетом. Гору джинн уничтожил, превратил ее в площадку из щебня и песка.
"Дядя Абу повторяется,- с сожалением подумал я.- А как изобретателен он
был во время наших детских забав".
Великий джинн уже занес ногу над съежившимся Раваной и вдруг замер.
Вспомнил, видимо, что до этого подобным же манером он растоптал косматое
чудовище. Его гигантская фигура, занимавшая полнеба, внезапно исчезла.
- И этот сбежал,- ахнули горожане.
Нет, дядя Абу не сбежал. Порхающие телепередатчики отыскали его километрах
в семи от Раваны. Отыскали с трудом, ибо он опять был в человеческом виде.
Дядя Абу стоял на скалистом выступе и что-то обдумывал. Потом потер руки и
рассмеялся: в голову ему пришла какая-то озорная мысль.
Равана тем временем пришел в себя и, взмахнув мечами, шагнул к своему
противнику, ставшему вдруг таким крохотным. На миг приостановился, подумал
и снова шагнул. Дядя Абу повернулся в его сторону и плюнул. И плюнул-то
как артистично: небрежно, с этаким ленивым высокомерием.
Сначала это был обыкновенный плевок. На лету он, однако, разбухал,
приобретая форму торпеды и отливая металлическим блеском. Плевок шлепнулся
у ног Раваны и... взорвался водородной бомбой!
Экраны во всем городе вспыхнули и погасли: мошкара телепередатчиков
сгорела в адском пламени. Тотчас включились дальние передатчики. На вновь
засветившихся экранах колыхалось черное грибовидное облако, взметнувшееся
к небесам наподобие самого джинна. Неугомонный гость исчез, превратившись
в световое излучение, в атомную пыль, в ничто.
По городу прокатывались крики "Ура!", "Браво!". В угаре ликования лишь
немногие оценили благородный поступок джинна. Желая обезопасить город от
радиоактивного облака, он своим фантастическим сапогом вдавил его в землю,
а место взрыва растер, как обычно растирают дымящийся окурок.
Изгнанники высыпали за город встречать спасителя. От виллы Непобедимого
уже пролегла Аппиева дорога с развалинами цирка Каракаллы в стороне. Кто
догадался вызвать из Памяти древнеримскую дорогу, осталось неизвестным. Но
она понравилась Непобедимому.
Вдоль дороги выстроились тысячные толпы, оживившиеся, когда показалась
триумфальная колесница, запряженная тройкой драконов. Сверкали золотые
спицы, из пастей резво скакавших драконов вырывались клубы дыма и пламени:
тщеславный джинн обожал эффектные зрелища.
Драконы приближались, стуча когтистыми лапами по каменным плитам дороги.
Держась левой рукой за поручни (колесницу изрядно встряхивало на
выбоинах), стоял дядя Абу в тех же запылившихся сапогах. Он улыбался,
махал правой рукой и упоенно восклицал:
- Каково! Одним плевком!
Но подданные сатаны, привыкшие к дьяволослужениям, испортили торжественную
встречу. Они рухнули на колени и захлопали в ладоши.
- Перестаньте! - рассердился дядя Абу.- Я не балаганный шут, не ваш
придурок!
Лавину аплодисментов остановить уже было невозможно. Кое-кто начал
взвизгивать и подвывать. Еще немного, и все изгнанники, сбросив
человеческий образ, взовьются вверх, закружатся в сатанинской вакханалии.
Дядя Абу с досады плюнул. Изгнанники в ужасе съежились, и на миг наступила
тишина. Увидев, что ничего страшного не случилось, они загремели и завыли
с удвоенным рвением.
Непобедимый нахмурился, развернул колесницу и умчался обратно на виллу.
Ночью я терзался сомнениями, вспоминал каждый шаг, каждую улыбку
Непобедимого. Несмотря на чудовищную перестройку организма, он остался
таким же, каким я его знал в своем новом детстве,- шаловливым, изрядно
хвастливым, но бесконечно добрым дядей Абу. Может быть, сразу открыться
ему, что я такой-сякой и совсем непонятный? То ли Пьер Гранье, то ли?..
Нет, это глупо и опасно. Он поймет, что я разведчик, и неизвестно, чем это
кончится. Да и права я не имею называться Василием Синцовым.
К утру решил: будь что будет. Предстану таким, каким и являюсь на самом
деле,- выходцем из двадцатого века. Непобедимый, надеюсь, отнесется с
вниманием и участием к бедному изгнаннику Пьеру Гранье.
День с утра был темный, пасмурный. В просторном зале "Кафе де Пари" горели
светильники на столах, сияли люстры, сверкали листья пальм, посаженных в
кадках. Откуда-то появлялись официантки, с робкой угодливостью ставили на
стол бутылки с вином и столь же угодливо, бесшумно исчезали.
Непобедимый пил вино, но сидел сгорбившись, был задумчив и невесел. И
что-то дрогнуло у меня в груди: бедный дядя Абу! Несчастная жертва
прогресса! Надо ободрить, утешить его. Я взялся за ручку двери, в тот же
миг отшатнулся и хотел трусливо удалиться. Но дядя Абу заметил меня и
сделал жест рукой: заходи. Отступать уже поздно, и я зашел.
- О, шейх ифритов! - поклонившись, сказал я.- Как бы мне хотелось владеть
волшебной лампой Аладдина.
- Шейх? Лампа Аладдина? - улыбнулся дядя Абу.- Приятно встретить в стране
дураков хоть одного образованного и начитанного человека. Пьер Гранье,
кажется?
Заметив топтавшихся на улице конвоиров, усмехнулся:
- Твои гусары? Пусть войдут.
Усач и Крепыш, уняв дрожь, сели в углу и с благоговейным удивлением
глядели на меня, свободно беседующего с самим Непобедимым. А к дяде Абу
возвращалось знакомое мне по детству Василя веселое, игривое настроение и
вместе с ним, увы, хвастовство.
- Да, я шейх ифритов, глава всех джиннов. Но волшебной лампой Аладдина уже
никто не будет владеть. Я здесь свободен и подчиняюсь только своим
собственным капризам. Выпьем за свободного джинна.
Отказаться я не посмел, но лишь чуть-чуть пригубил вино. Мой же
собеседник, к сожалению, меры не знал. "Узнал он во мне Василия Синцова
или нет? - гадал я.- Внешне мы так похожи..."
- Но вы, о шейх джиннов, не такой уж древний, как в сказках. Гравитация,
термоядерная энергия... Все это мне знакомо.
- Верно! Ты выходец из тех веков, когда ученые уже вызвали к жизни эти
дьявольские силы. Но я владею и достижениями человечества более поздних
веков, о которых ты понятия не имеешь.
"Для него я Пьер Гранье",- с облегчением подумал я.
Хмель, между тем, окончательно вскружил голову великому джинну. Он все
больше распалялся, бахвальство его росло, как снежная лавина. Подняв вверх
указательный палец, Непобедимый обращался не только ко мне, но и к
почтительно внимавшим конвоирам и официанткам-ведьмам.
- Да, я не тот архаичный простачок, запечатленный на пыльных страницах
Корана и арабских сказок. Я олицетворяю техническое всемогущество
человечества. Ученые уже в твое время, Пьер Гранье, заметили, что
научно-технический прогресс становится самовластной силой, ускользает из
их рук. Они сравнивали его с джинном, вырвавшимся из бутылки. И джинн этот
я. Смотрите, как это случилось.
Роскошная серая шевелюра дяди Абу задымилась, черты лица заструились, тело
заколыхалось, как кисейная занавеска под легким ветром. И Непобедимый
дымным смерчем со свистом влетел в пустую бутылку. Валявшаяся на столе
пробка подскочила и воткнулась в горлышко. Запечатанный в бутылке джинн
плясал крохотным светящимся мотыльком.
Пробка оглушительно выстрелила, из горлышка с победным шумом взметнулся
дым и большим облаком колыхался под потолком. Уменьшаясь в размерах,
облако закружилось, завертелось и свернулось в человека.
- И джинн на свободе! - воскликнул дядя Абу.- Это я!
Мои конвоиры и официантки брякнулись на колени в полной готовности завыть
и захлопать в ладоши. Непобедимый гневным жестом остановил их, нахмурился,
выпил стакан вина и на минуту задумался. Потом приблизился ко мне и,
подмигнув, с усмешкой прошептал:
- Значит, Пьер Гранье? Ловко.
По моей спине прошелестел холодок страха: узнал!
- Джинн, как тебе известно, мой мальчик, существо нейтральное,- продолжал
дядя Абу.- С человеком, не владеющим волшебной лампой Аладдина, он волен
поступать, как ему заблагорассудится. Могу помиловать, могу рассказать
всем, кто ты такой на самом деле. Рассказать?
- Поступай, как знаешь,- упавшим голосом ответил я.- Я в твоей власти,
дядя Абу.
С великим джинном вдруг что-то стряслось. Он покраснел, вскочил на ноги и
заметался, готовый от стыда провалиться сквозь землю. Но не провалился, а
рассеялся дымом, волокнистой поземкой заструился по полу и в темном углу
исчез.
Победа! Гнусный Пьер Гранье торжествовал победу: слова "дядя Абу"
оказались волшебнее лампы Аладдина, и теперь джинн в моих руках. Вскоре,
однако, кто-то другой вновь зашевелился во мне, и я стал противен самому
себе. Спал плохо. Встал утром с прежними чувствами неуверенности и страха:
еще неизвестно, как поведет себя Непобедимый. Суеверно загадал: если дядя
Абу в том же месте и в том же часу будет ждать меня, то все уладится.
Дядя Абу ждал. Но глядеть на него было нестерпимо жалко. Он краснел и
суетился. Угощая меня лакомствами, сам бегал с подносом и был при этом
слащаво вежлив и постыдно угодлив. В конце концов сел на стул и, не
поднимая пристыженных глаз, сказал:
- Вчера я свински напился и сморозил глупость. Простишь ли меня, Василек?
А? Дорогой мой мальчик, простишь ли когда-нибудь?
- Забудем об этом, дядя Абу. Лучше подумаем, как тебе самому выпутаться из
беды.
- Да, да! - подхватил дядя Абу, желавший поскорее сменить тему разговора.-
Ты, конечно, догадываешься, что со мной случилось. Все произошло так, как
предсказывал биофизик Лоран.
Кто такой Лоран, я не знал, но не подавал вида. Пусть дядя Абу считает,
что перед ним не подставное лицо или непонятный гибрид, а подлинный,
стопроцентный Василий Синцов, которого он все еще считает малышом.
- Прогрессу надо было на ком-то отыграться,- горько усмехнулся дядя Абу.-
И тут подвернулся я со своей дурацкой внешностью. Прямо-таки визирь из
сказок Шехерезады. Шевелюра, как чалма, борода... Кстати, о Черной Бороде!
Этого пирата-людоеда не бойся. Я нашел средство защитить тебя. А кто такой
людоед на самом деле, ведать тебе необязательно. Слишком страшно.
Знал бы дядя Абу, что перед ним тот самый, кто сотворил паука-людоеда. Но
"ведать" ему об этом тоже пока необязательно. И, желая снова вернуться к
разговору о прогрессе, я сказал:
- Чего этот прогресс только не вытворяет с человеком!
- Не надо все валить на прогресс,- мой собеседник сегодня был настроен
весьма самокритично и себя не щадил.- Во всем виноват я. Помнишь, каким я
был хвастунишкой? Ну точь-в-точь, как научно-технический прогресс, который
постоянно бахвалится своими победами. Он бахвал, и я бахвал. Два сапога -
пара. Бахвальство - дырка в моей душе. Через нее-то и пробрался кичливый
научно-технический джинн, а потом исподволь перестроил мой организм.
Случилось это, как предполагает дядя Абу, во сне. Однажды он проснулся с
чувством громадного, чуть ли не вселенского воскресения и обновления.
Каждая клетка организма вибрировала, трепетала космическим трепетом от
ощущения пробуждающейся силы. И вдруг ему нестерпимо захотелось
развернуться вовсю - крушить горы, выпивать моря, перестраивать орбиты
планет. Но Сфера Разума не позволяла, держала джинна в узде.
Раскрепоститься он мог в другом, безопасном для нее месте. Вскоре в его
родные края перекинулась блуждающая зона с ее возмущениями биополя. Джин
развеялся и вместе с излучениями, с волновыми всплесками перенесся в
доисторическое прошлое.
- И вот я здесь,- опустив голову, закончил свое печальное повествование
дядя Абу.- Среди таких же изгнанников, среди отбросов цивилизации.
- Но ты станешь человеком,- воскликнул я.- Со временем энергия иссякнет,
организм вновь станет биологическим.
- Слышал и я такую гипотезу, но не верю в нее.
Глаза дяди Абу затуманились такой тоской, что я не стал удерживать его,
когда он потянулся к стакану с вином. Пусть. Сейчас это его единственное
утешение.
Но оставлять дядю Абу один на один с бутылкой нельзя. Тяжко ему в
одиночестве. На другой день я снова пришел в "Кафе де Пари". Из его окон
открывался вид на широкую улицу. А дядя Абу любил смотреть в окно,
наблюдать за снующими толпами. Все-таки развлечение.
В этот день нечистая сила отмечала один из своих чудовищных праздников -
"День отлова антиведьм". С утра с пением, с веселым гамом и свистом возили
по улицам клетки. В них - ведьмы, уличенные в "человечности". Вечером их
сжигали. К моему ужасу, в одной из клеток с царапинами на красивом лице и
опутанная проволокой сидела Элизабет - моя добрая покровительница. По моей
просьбе дядя Абу спас ее. Вызвав немалое замешательство в рядах
охранников, он вывел Элизабет из клетки и отправил ее на свою виллу
ухаживать за цветами.
- Никто не смеет перечить мне,- кривя губы и стыдясь своей власти, сказал
дядя Абу, когда вернулся в кафе.
Однако после третьего стакана вина он повеселел и, к моему огорчению,
вновь начал бахвалиться.
- А ведь здорово я расправился с Раваной! - смеясь, восклицал дядя Абу.-
Одним плевком!
Что же с Гроссмейстером? Эффектный плевок Непобедимого раздавил его?
Авторитет его рухнул и развеялся в прах? Ничуть не бывало! После небольшой
заминки газеты и другие средства массовой информации представили бегство с
поля боя как благороднейший поступок. Сатана, дескать, сам легко уничтожил
бы злого великана, но уступил и дал возможность отличиться "своему другу".
Вскоре Гроссмейстеру удалось затмить славу Непобедимого. Случилось это на
одном из дьяволослужений. Вечер начался как обычно: в синем небе вспухло
облако с дворцами на снежных вершинах, перед зрителями раскрылся светлый
зал с троном сатаны. Справа от него, как всегда, выстроились ангелы, слева
- знатные администраторы. Среди них и доставленный мной штандартенфюрер
СС, ставший важным чиновником - директором ЦДП.
Вот уже сатана со скипетром в руках приблизился к микрофонам, зашелестели
крыльями ангелы и захлопали в ладоши администраторы. Вдруг из строя вышел
директор ЦДП и встал рядом с сатаной. Гроссмейстер нахмурился, и в
чертогах сатаны, во всем городе воцарилась напряженная тишина.
Ганс Ойстерман вскинул руку и сказал, что от имени исторических персонажей
награждает вождя изгнанников железным крестом. Жирные губы Гроссмейстера
расплылись в довольной ухмылке, просияли и его приближенные. Под вновь
загремевшие аплодисменты и звуки фанфар штандартенфюрер СС снял с себя
железный крест и прикрепил к мундиру диктатора.
Шум нарастал. Но сатана поднял руку и в почтительно наступившем безмолвии
объявил, что решил отблагодарить представителя третьего рейха.
- По своей редкой бесчеловечности он достоин занять место среди демонов,-
сказал Гроссмейстер.- Но его физическая природа, к сожалению, затвердела в
несвойственном ему человеческом виде. Я исправлю это упущение.
Я пожал плечами: пустое бахвальство или Гроссмейстер в самом деле
настолько всемогущ? Я посмотрел на боковой экран - на изгнанников,
толпившихся в каком-то храме. Подобно мне, многие из них сомневались. Но
многие верили своему владыке и спорили лишь о том, в кого превратится
директор ЦДП - в Кощея Бессмертного или в вампира?
- В дракона,- уверенно заявил мой Крепыш.
Я с ним почти согласился, взглянув на Ганса Ойстермана - грузного, с
массивной крепкой челюстью и мутными глазами. Чем не дракон?
Сатана поднял скипетр над головой Ганса, и тот съежился. Однако не молнии
обрушились на гестаповца, его окутало тихое и ласковое сияние. Грубое лицо
Ганса заколыхалось, словно отраженное в воде. Оно становилось
одухотворенным, яснели свинцовые глаза; осанка приобретала неуловимую
легкость и воздушность. Секунду спустя к величайшему изумлению
изгнанников, в том числе и моему, штандартенфюрер СС стал... ангелом!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг