взъерошил ему волосы. - А хочешь подарю кусочек саванны?
Сан не придал значения этим словам, счел за шутку. Но через несколько
дней, переступив вечером порог своей комнаты, он очутился в... ночной
саванне! Над ним в темно-фиолетовом небе мерцали крупные звезды, в пяти
шагах горел на камнях большой костер. Ошарашенный, Сан оглянулся. В дрожащем
свете костра он понемногу стал различать кровать, стены и понял, что
находится в своей комнате. Только потолок выгнут наподобие небесной сферы, а
в стену вделан большой, почти в рост человека, камин. Сложенный из камней,
он напоминал Сану пещеру.
Радости мальчика не было предела. Он суетился около огня, вбегал в
кабинет дяди Вана и благодарил его, снова возвращался. С наслаждением
понюхав смолистые сосновые сучья, совал их в костер. Афанасий подносил
свежие порции дров.
Сан понимал: хворост выдают таинственные глубины города. Золу, угли и дым
из камина город втягивает в себя, чтобы переработать в механизмы и приборы,
в рубашки и вкусные хрустящие хлебцы, снова в дрова...
А как уютно читалось у камина! Сан брал книги и странствовал по их
удивительным страницам, переходя из столетия в столетие, шагая по развалинам
древних государств, отражая набеги пиратов.
Читал он книги уже по-иному. Вернее, не только читал, но и думал.
Мальчика удивляло, что не так давно, во времена Фенимора Купера, люди жили
почти в таких же землянках, как и его племя, пользовались почти таким же
оружием. Только вместо каменных топоров и костяных ножей - стальные, вместо
дротиков - стрелы, а потом пули. Книги, размышления над ними помогали
мальчику заполнить громадную пропасть времени в триста веков - ту пропасть,
которая отделяла его от тех далеких дней, когда он босиком бегал по берегам
Большой реки и восхищался каменными изделиями Хромого Гуна.
Хромой Гун... Все чаще вспоминался Сану древний мастер. Каменный век
сменился бронзовым и железным, потом появились пар и электричество. Совсем
недавно, лет двести назад, грохотал век атомный и электронный. И вот, когда
на Земле было покончено с последними остатками капитализма, возник тихий, но
могущественный век, приютивший Сана, - век гравитонный. Возник не случайно и
не сразу, тысячелетия подготавливали его. Воздушные и подводные города,
"Хронос" и другие исполинские лаборатории создавались постепенно,
столетиями, руками таких же мастеров...
От волнения сердце заколотилось у Сана в груди. Он открыл для себя
великую тайну мира, в котором сейчас находится. Вокруг него живут и трудятся
такие же умельцы, как... Как Хромой Гун! Но умельцы более искусные и
знающие. Каждый что-то делает, все к чему-то стремятся. Антон хочет стать
астронавигатором. И он добьется своей цели, уже сейчас знает интегральное
исчисление, легко решает задачки, которых Сану не одолеть. А у дяди Вана
совсем уж удивительная цель - Полярная звезда.
"А у меня что есть? - спрашивал себя Сан. - Ничего!.." Неуютной
показалась Сану его комната, холодом повеяло от камина. Он здесь лишний,
никому не нужный. В каменном веке он стал бы охотником. А в гравитонном?
Яснов заметил, что с мальчиком опять творится неладное. В "Хроносе" Сан
был рассеянным и угрюмым, дома чаще всего сидел у камина, но не читал, а
задумчиво глядел в огонь.
Однажды Сан ошеломил вопросом:
- Дядя Ван, а я здесь кто? Экспонат?
- Ну чего ты выдумываешь? - в растерянности пробормотал Иван.
Ответ, конечно, не слишком вразумительный... Но вопрос-то каков! Он
застал врасплох, хотя Иван и знал, что рано или поздно вопрос этот у
мальчика возникнет.
"Малыш взрослеет, - думал Иван. - Взрослеет куда быстрее своих
сверстников".
В конце февраля снега в городе растаяли и неслись стеклянно-звенящими
потоками в пруды и бассейны. В саду, перед окном Сана, зазеленела яблоня, на
сухом пригорке засветились желтые огоньки мать-и-мачехи.
Сан часами сидел под тополем и глядел на переливающийся в траве ручеек.
Что он видел в его солнечных бликах? О чем думал?
Антон соблазнял своего друга лыжной прогулкой.
- Посмотри, - показывал он рукой вдаль. - Сан, ты только посмотри!
Далеко за городом, за невидимой сферой, создающей теплый микроклимат, еще
держалась зима. После обильных февральских снегопадов установилась морозная
ясная погода, и многие горожане, отложив дела, проводили целые часы в
чистых, хрустально-звонких лесах.
- Хочешь покататься на обыкновенных лыжах? - спрашивал Антон. - Устанешь,
можно сменить их на гравитационные. Это чудо - гравилыжи! Дух захватывает.
Летишь на них по сугробам, как птица.
Но Сан от прогулки отказался. Опять он уходил в себя, в свой мир. Услышал
вдруг крики птиц своей родины, пчелиный гул на цветущем лугу. Потом увидел
песчаный берег реки и нарисованный им диск Огненного Ежа...
Однако он вспоминал не только свои солнечно-беззаботные дни и часы: их на
долю мальчика в каменном веке выпадало немного. Помнились ему и зимы, когда
голод терзал желудок, когда он босиком бегал по мокрому снегу в ближайшую
рощу, чтобы принести хворосту в землянку. Но и эти дни казались сейчас Сану
бесконечно милыми, пахнущими родным дымом. Там он был на своем месте, среди
своих.
Вечером у камина ему вспомнилась ненастная осень. Мокрыми волчьими
шкурами плыли над стойбищем серые тучи. "Духи неба гневаются", - говорили
старые охотники. Духи то сеяли мелкий дождик, то швыряли вниз холодные и
острые копья ливней. Маленький Сан грелся в такие вечера в своей землянке.
Тяжелые капли стучали по оленьей шкуре, закрывшей наглухо вход. За ней в
осенней темени слышался холодный плеск реки, глухой шорох мокрых ветвей, и
от этого в землянке, у раскаленных камней очага, становилось особенно тепло
и уютно. "Туда бы сейчас", - вздохнул Сан. Утром, перед отправкой в
"Хронос", он спросил:
- Дядя Ван, я часто вижу на хроноэкране свое племя. Можно мне вернуться
туда?
- Куда, чудачок? - с горькой нежностью спросил Иван. - Куда? В пасть
тигра? Ты же знаешь, что история, уготовив тебе гибель... Что она сделала?
- Вычеркнула меня из той реальности, - заученно ответил Сан.
- Правильно. И в той ушедшей реальности нет ни одной щелочки, куда бы мы
могли втиснуть тебя, не нарушив причинноследственных связей. К тому же мы
могли бы вернуть тебя только в натуральное время. А по натуральному времени
прошло почти два года, как мы тебя спасли. Но ведь и в каменном веке прошло
столько же - день в день, минута в минуту.
- Понимаю. Многое изменилось в жизни племени за это время. Некоторых уже
нет... Мать свою не вижу.
- Считают, что в племени пронеслась эпидемия. И мать твою похоронили
ночью. Это заметили хрононаблюдатели в инфракрасных лучах.
- А сестренка Лала живет сейчас в землянке Гуры.
- Верно. Бездетная Гура приютила твою сестру. Так что нет сейчас у тебя
родной землянки. Ты такой же сирота, как и я. Ты знаешь, что родители мои
погибли на далеком Плутоне во время опасного эксперимента. Мы оба сироты...
Но мы не лишние здесь. Слышишь? Ты не лишний - ты мой брат! Разница в
двадцать лет - сущий пустяк. И больше не зови меня дядей. Колдуном можешь
звать. Даже Урхом! Но дядей ни в коем случае. Обижусь. Хочешь быть моим
братом? Сан улыбнулся: еще бы - иметь такого брата! Однако разговор о
сиротстве не прошел бесследно. Ночью мальчик метался во сне, плакал и
стонал. Иван разбудил его и, гладя по голове, спрашивал:
- Братишка, что с тобой? Приснилось что-то?
- Мать вижу... На берегу реки, иногда в землянке... Она смотрит на меня и
все плачет. Мне страшно...
Иван кое-как успокоил мальчика. Сан заснул. Но сон был беспокойным -
видения древней родины звали к себе.
А Иван так и не мог уснуть. В голову навязчиво лезла фраза: "Мы больше
растения, чем думаем". Где он ее вычитал? Кажется, в "Дворянском гнезде"
Тургенева. И сказал эти слова герой романа, который долгие годы жил в
Париже, тоскуя по России.
Растения... С этим словом у Яснова был связан один случай из детства. Как
потешались тогда над ним мальчишки, его одногодки! Что поделаешь - мальчишки
всегда мальчишки. Они называли Ваню неженкой и даже девчонкой. Это сейчас,
после долгих лет самовоспитания, он стал "каменным Иваном", волевым
командиром легендарного "Призрака".
А тогда?
Не любил Иван вспоминать тот эпизод. Было в нем что-то стыдное,
сентиментальное. Но сейчас он возник перед ним со всеми подробностями, как
будто это было вчера.
Одиннадцатилетний Ваня Яснов приметил за городом простенький полевой
цветок. Он рос на пригорке и сиротливо качался на холодном ветру, почему-то
вызывая у мальчика щемящую жалость. Со всеми предосторожностями он выкопал
растеньице и перенес его под окно своей комнаты. Ухаживал за ним, поливал
питательными растворами. Но то ли почва оказалась неподходящей, то ли Ваня
повредил корни - цветок медленно увядал и наконец засох совсем. Для мальчика
это было первое в жизни горе - погибло что-то живое, бесконечно ему дорогое.
Ваня чуть не заплакал, глядя на побуревшие лепестки и жалко поникшие стебли.
"А мы что сделали с Саном? - спрашивал сейчас себя Яснов. - Вырвали из
родной почвы! Но корни, незримые душевные корни остались там. А что, если
мальчик зачахнет, как тот цветок?"
От таких мыслей Ивану стало не по себе. Утром он отправился не на
космодром, а в "Хронос", к Жану Виардо. Недолюбливал его Иван, очень не
хотелось ему встречаться с Виардо - человеком, который отлично знал о той
глубоко запрятанной чувствительности, ранимости, которой Иван стыдился в
себе. Жан будто видел его насквозь... Но встретиться с ним надо - Виардо был
главным психологом "Хроноса".
Иван застал его в одной из лабораторий. Виардо стоял перед стеной-экраном
и поочередно смотрел то на голографический портрет какого-то сотрудника
"Хроноса", то на извивающиеся синусоиды и световые всплески.
"Занимается вивисекцией душ", - с иронией отметил Иван.
Психолог обернулся и вопросительно взглянул на гостя.
- Мальчик тоскует... - начал Иван.
- Знаю, - остановил его Виардо и жестом пригласил сесть. - Многим
казалось, что наш приемыш - натура простенькая, первобытная и что он легко,
безболезненно войдет в нашу жизнь. Его, дескать, только накорми, и он будет
доволен.
- Я так не думал, - нахмурился Иван.
- Думал, - возразил Виардо. - Многие так думали. Между тем мальчик попал
к нам в любопытнейшем возрасте, когда психика еще гибка, подвижна,
пластична. Хуже было бы, если бы у нас оказался взрослый первобытный охотник
с окостеневшими рефлексами и представлениями, с застывшими нейронными
связями. А Сан еще не успел огрубеть, затвердеть душой в своем суровом мире,
этом царстве необходимости. И вот он попадает к нам - в царство свободы.
Здесь-то и начинает формироваться интересный и сложный характер. Многих
смущает, что Сан слабо усваивает абстрактные науки. Что поделаешь, вырос он
в стихии конкретного мифологического мышления. В этом его известный
недостаток, но в этом же его преимущество. Величайшее! Сан знает не меньше
наших детей. Только его знания другие. Он умеет пользоваться дротиком и идти
по следу зверя; он понимает пение птиц и чувствует движение соков в стеблях
трав. Информацию о внешнем мире он воспринимал иначе, чем наши дети. Он ее
впитывал. Сан с малых лет жил жизнью стихий, вдыхал их запахи, окунался в
травы и росы, в туманы и звездный блеск.
- Изящно сказано!
- Не ехидничай. Знаю, что недолюбливаешь меня... Но вернемся к Сану. В
своем веке он прошел суровую, но неоценимую жизненную школу. Пульсы и ритмы
природы он чувствует как свой собственный пульс. И у нас он пройдет хорошую
школу. Думаю, что Сан найдет у нас свое место, совмещая в себе мудрость двух
эпох.
- Мудрость двух эпох? - усмехнулся Иван. - Ну уж загнул!
- Если и загнул, то незначительно, - стоял на своем Виардо. - Рядом с
тобой живет сын Октавиана - Антон. Наш сегодняшний мальчишка. Никогда он не
знал лишений, страданий, тоски по утраченной родине. Это хорошо или плохо?
Коварнейший вопрос, однозначного ответа никто не даст. Антон, конечно,
многого добьется, ибо у него спокойный, рассудительный, целеустремленный
характер. Но если хочешь знать, тоскующий, мятущийся Сан мне симпатичнее.
- Мне тоже.
- Так чего же ты хочешь? - удивился Виардо.
- Мальчик страдает. Ведь вы, психологи, как-то можете приглушить
воспоминания, даже отсечь их.
- Отсечь! - Виардо в негодовании всплеснул руками и вскочил на ноги. - Да
ты понимаешь, что предлагаешь? Хирургическое вмешательство в психику!
Предлагаешь лепить психику по своему произволу, лишать людей
индивидуальности, превращать их в роботов. Это же фашизм!
"Ну, разошелся", - с неудовольствием подумал Иван. Но психолог быстро
взял себя в руки, сел и спокойным, даже учтивым тоном продолжал:
- Да, технически нам многое доступно. Но согласись, что лечить человека
от тоски по родине так же нелепо, как лечить, например, от безответной
любви, от переживаний вообще. За мальчиком мы, конечно, наблюдаем, но не
будем грубо вмешиваться в естественное развитие души. А она у него уже
необратимо переросла каменный век. Правда, иногда он кажется себе слишком
"первобытным". В такие минуты посматривает в зеркало на свои зубы. Ты
замечал? Но это се временем пройдет, ибо зубы у него нормальные. Только
поострее, чем у нас... А вообще Сан склонен к сильным колебаниям настроений.
Амплитуда колебаний великовата, но в общем в пределах нормы. У кого не
бывает порой беспричинных переходов от печали к радости и наоборот? У кого
не бывает своих недостатков? Разве что у роботов! Но даже роботы перенимают
мелкие 'человеческие слабости, чтобы больше походить на живых людей... Еще в
старину понимали: недостатки людей - продолжение их достоинств. Я, например,
вспыльчив, легко взрываюсь. Твой друг, глава нашего института, Октавиан
Красс иногда нерешителен в острых ситуациях. Но хирургически срезав у
Октавиана нерешительность, мы тем самым задели бы другие душевные струны и
лишились бы, вероятно, одареннейшего ученого, обладающего редкой
способностью выбирать из веера многочисленных вариантов одно-единственное
верное решение. Или возьмем тебя.
Иван поморщился: начинается!
- В космофлоте ты славишься холодным самообладанием, твердой волей. Иной
раз становишься несколько неуживчивым, как, например, сейчас, обрастаешь
этакой колючей иронией, - Виардо мягко улыбался. - Однако члены твоего
экипажа не только уважают, но и любят тебя, тянутся к тебе. Почему? Да
потому, что за жесткой требовательностью, за твоими колючими репликами они
чувствуют беспредельную доброту, даже нежность и ранимость.
Иван снова поморщился.
- Кстати, ты этих глубоко затаенных качеств почему-то стыдишься, считаешь
сентиментальностью. Но, как знаток старинной поэзии, ты должен помнить, что
Маяковский не стыдился, когда сравнивал себя с нежным облаком. Его поэма так
и называется "Облако".
- "Облако в штанах", - поправил Иван.
- Верно! Вот ты и есть доброе облако в штанах, - улыбнулся психолог. - И
в то же время ты кремень, гранит. Редкое сочетание! Вот потому мы и выбрали
тебя для первого рейда в прошлое, хотя кандидатов было хоть отбавляй. И не
ошиблись! В древней саванне воля твоя справилась с чудовищной силы
хроношоком. А с первобытным мальчиком ты быстро и естественно наладил
контакт. Сан сразу доверился тебе, почувствовал в незнакомце человека
бесконечно доброго...
- Меня тревожит, чем все это кончится.
- Положись на время. Мальчик вживется в нашу эпоху. Как выражается
Октавиан, психологически состыкуется.
...Весной предположение это начало как будто сбываться. Случайно Иван
стал однажды свидетелем такой сцены: Сан стоял перед зеркалом и вдруг
шаловливо показал своему отражению язык. Наверняка он увидел в зеркале
вполне "гравитонного" мальчика с приятным лицом. Маятник настроений качнулся
у него, видимо, в лучшую сторону. Этому способствовало и весеннее солнце. В
саду перед завтраком Сан подолгу глядел на встающее светило и улыбался. Что
он видел там, в дымном блеске утренней зари? Ивана радовало, что Сан спит
спокойно, прилежно учится в "Хроносе", снова стал проявлять интерес к
книгам. "Вживается", - решил Иван.
Однако в середине июня случилось неожиданное - Сан исчез.
ПОБЕГ
В тот день, рано утром, Сану захотелось немного полетать на "лебеде".
- Пусть прогуляется, - сказал Октавиан. - Часа через два я вернусь домой,
и мы вместе отправимся в "Хронос".
Но через два часа дома мальчика не оказалось. Понастоящему Яснов и
Октавиан встревожились уже после полудня, когда на посадочной площадке
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг