- На картине духи света и тьмы. Но ведь в действительности никаких духов
нет!
- Ну и дурак же ты, Александр! - в сердцах воскликнул Иван. - И не духи в
твоей картине, а душа природы светится. Вернее, светилась... Эх, поговорил
бы я с тобой, да не хочется ссориться на прощание...
- Уже? - губы мальчика дрогнули.
- Уже, Саня, - вздохнул Иван, глядя на погрустневшего брата. - Наш
"Призрак" готов к отлету... Не переживай, ты ведь почти взрослый. Скоро я
вернусь. А с тобой остаются друзья - Антон, Юджин, Зина... И еще - Афанасий!
Иван улыбнулся, хотя было ему совсем не весело. Месяц спустя на
космодроме Ивана Яснова провожали самые близкие друзья и брат Александр.
ПОСЛЕ ДОЛГОЙ РАЗЛУКИ
"Призрак" вернулся через два с половиной года. На космодроме среди
встречавших Иван с трудом узнал младшего брата.
- Саня! Ты ли это? Ну и вымахал же! Они крепко обнялись.
- Ого, и усы намечаются! - весело изумлялся Иван. - Прямо жених!
От него не укрылось, что Санины щеки чуть порозовели при этих словах. "А
что, может, уже и влюбился. Не мальчик - семнадцать скоро..."
Торжественное заседание во Дворце космоса транслировалось на всю
Солнечную систему. Но доклады участников экспедиции Саня слушал не очень
внимательно: самое главное Иван рассказал ему еще там, на космодроме, в
первые же часы после встречи. О чудовищных пространственно-временных вихрях
и водоворотах, едва не поглотивших "Призрак". О неистово пылающих безднах
Полярной звезды, где безвозвратно сгинули все запущенные зонды. О диковинных
планетах, самую загадочную из которых нарекли Надеждой - так звали любимую
Ивана, погибшую в звездном рейсе за полтора года до того, как первобытный
мальчик Сан очутился в гравитонном веке...
В Байкалград братья прилетели ранним утром. Над знакомым водоемом еще
стлался туман, и роса осколками звезд блестела на траве. Цвела черемуха,
тополь-великан окутался, словно зеленым дымом, молодыми и клейкими листьями
и звенел весенними птичьими голосами. "Дома! - счастливо вздыхал Иван. -
Наконец я дома!"
- Стоявший у порога Афанасий сделал замысловатый старинный реверанс, чуть
не упав при этом, и напыщенно произнес:
- Рыцарю дальних странствий мой почтительный поклон.
- Ну и Афанасий! - качал головой Иван. - Где ты этого нахватался? Опять
же в средневековых романах? Смотри, свихнешься на них.
Кабинет хозяина Афанасий содержал в отличном состоянии. На столе лежала
стопка добытых им редких книг. Среди них самым ценным приобретением была
"Божественная комедия" Данте. Иван листал книгу и был счастлив, как ребенок,
получивший новую игрушку. Потом посмотрел на Афанасия и строго спросил:
- Не украл?
- Никак нет! - с достоинством ответил кибер и прищелкнул каблуками. -
Обменял у библиофила из Варшавы Виктора Ситковского.
- Сейчас проверю. Помнится, ты как-то стащил у него две книги.
Иван связался с Варшавой и выяснил, что на этот раз состоялся честный
обмен.
После завтрака братья поднялись в мастерскую.
- Вижу, ты не сидел сложа руки, - одобрил Иван, разглядывая
многочисленные этюды и картины. Особенно ему понравилась "Наездница".
- Кто это верхом на лихом коне? - заинтересовался он. - О, да это же
хохотунья Зина!
"Не такая уж хохотунья", - хотел сказать Саня, но промолчал. Он
чувствовал, что всадница не получилась. Даже конь у него мыслящий. А
психологический портрет человека - плоский, однозначный. Как ни бился
художник, не удавалось ему передать текучесть и неуловимость Зининых
настроений.
Временами - и это было для Сани необъяснимым - девушка казалась веселой и
грустной, доброй и гневной, нежной и строгой. И все это одновременно! Все
это сливалось в ней в единое целое, как цвета в радуге или краски в закатном
небе.
Зина догадывалась: юноша влюблен в нее. Это льстило девушке, радовало ее
и в то же время... забавляло! Она поддразнивала Саню, прикидываясь кроткой и
нежной. И вдруг взрывалась звонким смехом, способным ужалить и не такое
легкоранимое самолюбие, как у Сани. Смешное, неуклюжее в нем она умела
подметить удивительно метко. Но долго обижаться Саня не мог. Обида
проходила, и он вновь смотрел на Зину с восхищением - так прекрасны были ее
смеющиеся глаза, ее летящие черные брови...
Иван решил устроить себе нечто вроде каникул и полностью доверился Сане,
желавшему "показать звездному скитальцу неведомую планету".
- Такой планеты ты не найдешь и за миллионы световых лет отсюда, -
говорил Саня.
Каждый день они отправлялись по новому маршруту, и Иван порой не узнавал
знакомых мест - так многое изменилось за эти два с половиной года.
Однажды приземлились в густой роще. Иван не знал даже, на каком они
материке: кабину гравиплана юноша так зашторил, что старший брат не мог
видеть проносившиеся внизу ландшафты.
Иван вышел из рощи и очутился на берегу тихой реки. За ней открывались
щемящие, повитые голубизной дали. Под косыми лучами восходящего солнца
сверкали луга, в чистом небе плыли алые округлые облака.
- Куда же ты меня затащил? - воскликнул Иван. - В какую райскую страну?
- Догадайся. Может, тебе подскажет вот этот пока единственный в своем
роде город. Он не висит на месте, а передвигается на волнах тяготения, как
на морских волнах.
На аквамариновом горизонте, меж кучевых белобоких облаков, Иван разглядел
сказочный воздушный город, издали похожий на старинный морской корабль с
туго надутыми парусамисекторами и бушпритом-энергоприемником. Даже
транспортные эстакады между секторами и зеленоватым корпусом тянулись
наподобие мачт и такелажных снастей. Удивительный город почти не отбрасывал
тени: "днище" его светилось голубизной, сливаясь с красками неба.
Иван морщил лоб: где он видел это чудо гравитонного градостроительства?
- Вспомнил! Это же Рязань! Но когда успели?! Я же видел все это в
макете...
- Пока вы там проделывали всякие штучки со временем, люди не теряли его
даром, - улыбнулся Саня.
Не раз после этого прилетали братья в лесостепь, где шумели травы с
медовыми запахами, где по синему горизонту плыл, соперничая белизной с
облаками, многопарусный дивный город-бригантина с двухмиллионным экипажем.
Они ходили по лугам, отдыхали в прохладных рощах. Иван с удивлением узнавал
в младшем брате другого человека. От детской "первобытности" не осталось и
следа. Перед ним был современный юноша, немного, правда, застенчивый и с
грустинкой в глазах, но с ясным и счастливым ощущением жизни.
Однако что-то в нем осталось и от прежнего Сана. Что-то очень редкое и
ценное, помогавшее ему видеть и воспринимать мир иначе, чем другие люди, -
глубже, своеобразней, одухотворенней. "Мудрость двух эпох", - вспомнились
Ивану слова психолога.
И слушать младшего брата было интересно. Было в его словах что-то свое,
какие-то искорки и соки образной речи.
- Постой! - осенило Ивана. - Уж не пишешь ли ты стихи?
Саня смущенно признался: есть такой грех.
- Покажешь?
- Не знаю...
Однажды они сидели на зеленом холме и долго, до хрипоты спорили об
искусстве, о музыке. Иван был задет за живое: он почувствовал, что в этой
области порядком поотстал от Сани.
Спор закончился весьма неожиданно. На весь этот день синоптики
запланировали в среднерусской полосе сухую, солнечную погоду. Но в их
небесном механизме, в этом хитром переплетении силовых полей, внезапно
что-то разладилось. Какой-то циклон вырвался из-под контроля и пошел гулять
по степи, как Соловей Разбойник. Он свистел ливнями, встряхивал землю
громами, полосовал небо сабельными взмахами.
Братья вскочили на ноги и ошарашенно глядели на обступившую весь
небосклон тучу, исчерканную ветвистыми молниями. Потом все поняли и
расхохотались. Разгоряченные и потные, они запрокидывали лица навстречу
освежающему дождю, ловили ртом тугие струи.
В разрывы туч глянуло солнце. Но ливень от этого только разъярился. Он
гудел, ликующе барабаня по траве. Веселились и братья. Они скакали по лужам,
как малыши. Взметывая брызги, что-то кричали друг другу, ничего не слыша и
почти ничего не видя, - все исчезло в серебряном кипении ливня, в клекоте
воды и сиянии брызг.
Ливень прекратился так же внезапно, как и начинался. Синоптики укротили
циклон, усмиренная туча сконфуженно уползала за горизонт. И снова в небе ни
облачка. Один лишь город-бригантина сверкал в синеве своими парусами.
- До чего хорошо, черт побери! - восклицал освеженный дождевым душем Иван.
День этот надолго запомнился братьям.
В августе их вылазки на природу прекратились. В "Космосе" - гигантском
сооружении, повисшем в пространстве между Землей и Луной, - создали
лабораторию искусственных коллапсаров, и Яснов стал ее руководителем. Дома
он теперь опять засиживался в своем звездном кабинете до глубокого вечера.
Работа приносила Ивану радость. Но брату своему он все же чуточку
завидовал. "Саня, - говорил он себе, - познал высшее счастье - счастье
художественного творчества..."
Осенью юноша начал новое полотно "Бригантина", где задумал в необычном
освещении изобразить город-парусник. Город этот волновал воображение Сани,
казался образом и символом великого века, бережно хранящего связи с прошлым.
- Наконец-то! - радовался Денис Кольцов, посетивший мастерскую ученика. -
Наконец-то ты повернул от суховатого реализма к парусам романтики. Сколько
раз говорил тебе, что романтизм - твоя стихия. А это кто? - спросил он,
разглядывая стоявший рядом с неоконченной "Бригантиной" портрет. - О, это же
Юджин Вест, твой коллега!.. Однако ты его не пощадил!
С картины, казалось, глядел волевой человек с лицом твердым и
решительным. Но в ленивом прищуре глаз, в их глубине угадывалось нечто
сибаритское, изнеженное.
- Мужественный, волевой лентяй! - с жесткой усмешкой подытожил свои
впечатления учитель. - Да, не пощадил ты своего друга, не пощадил.
Во второй полусфере мастерской Денис Кольцов увидел дымчатый занавес. За
ним угадывалась какая-то картина.
- Новый пейзаж? - спросил художник.
- Да.
- Пока секрет?
Саня кивнул и с грустью подумал, что секретом картина останется, видимо,
навсегда. Секретом для всех, а для него самого - загадкой.
Работал он над ней уже два года. Работал упорно, не щадя себя, и в то же
время словно отдыхал над ней, отводя душу. Однажды - это случилось год назад
- почувствовал, что картина ускользает изпод его власти, не подчиняется
разуму. Она будто сама водила его кистью. Но самое удивительное: это
воспринималось не как рабство, а как высшая свобода. Такую же раскованность
Саня ощущал, когда писал "Свет и тьму". Вот это его и настораживало: нет ли
здесь опять какого-нибудь "первобытного" подвоха?
Странная получалась картина, очень странная - Непонятная для самого
художника, будет ли она понятной другим? Не раз порывался Саня смыть краски,
очистить полотно. Но рука не поднималась. Вот и сейчас он стоял перед
покрывалом и не знал, что делать.
Денис Кольцов подошел к юноше.
- Готовься, Саня, к выставке. Могут, конечно, и поругать. Но на люди
выходить пора. Предложим "Наездницу", два-три пейзажа и портреты. Жаль, что
"Бригантина" не закончена.
Выставка художников Азиатского континента открылась в Бомбее. Саня дважды
побывал там и увидел немало хороших картин. Но и свои полотна, особенно
пейзажи, считал достойными приза.
Засыпая накануне знаменательного дня - дня присуждения призов, Саня
представлял, как его картины, одобренные в Бомбее, уже летят в Венецию - на
выставку всемирную. А там глядишь... В разгулявшемся воображении возникло
заветное "Золотое кольцо". Стать лауреатом "Золотого кольца"! Эта мысль
показалась такой несбыточной и сумасбродной, что Саня рассмеялся. Заснул он
с улыбкой: в успех на выставке зональной он, во всяком случае, верил.
В день присуждения призов они с Иваном сели перед экраном и подключились
к Бомбею. На специальной платформе за круглым столом уже расположились члены
жюри - искусствоведы и художники, накануне подробно обсудившие между собой
все полотна. Денис Кольцов отсутствовал, так как среди участников "выставки
было немало его учеников.
Платформа плыла из одного зала в другой, останавливаясь перед полотнами,
достойными внимания.
К удивлению Ивана, Юджин Вест, работавший куда меньше Сани, получил
почетный приз. Телезрителям показали этот приз - бюст Леонардо да Винчи из
меркурита - редчайшего минерала, найденного пока лишь на Меркурии.
Саня повернулся к брату. "Ай да Юджин!" - говорил его взгляд. Но вот
юноша снова взглянул на экран, и улыбка мигом сбежала с его лица: платформа
вплывала в зал, где находились его картины.
Члены жюри начали, казалось бы, с похвал, отметили зрелое мастерство
юного художника, его высокую технику. "Далась им эта техника", - с
неудовольствием подумал Саня. Говорилось и о таланте, заметном в отдельных
деталях. Кто-то из членов жюри уточнил: "Талант, закованный в цепи
подражательности". Его поддержали, заговорили о вторичности не только в
манере письма, но и в самом видении мира. И уж совсем холодом обдали чьи-то
слова: "Заданность замысла, спокойствие дисциплинированного ремесла..." О
чем еще говорилось? Саня плохо слышал и почти ничего не видел. Словно туман
опустился на глаза, а уши заложило ватой. Понял лишь, что ни одна картина не
удостоилась приза...
- Крепись, малыш, - услышал он голос брата. - У тебя еще все впереди.
- Я что... Я ничего, - вяло ответил Саня и ушел в свою комнату.
Сел, глядя в камин. Перед ним вдруг открылась беспощадная правда о своем
творчестве. "Вторичность... цепи подражательности" - эти жестокие, но верные
слова не выходили из головы. Так было с красивенькой "Зимней сказкой", так и
теперь... "Меня просто жалели. Из жалости говорили о таланте. Вот Юджину все
дается легко, потому что он действительно талантлив. А я бездарность.
Трудолюбивая бездарность".
Вспомнилось детство, когда он вот так же сидел перед камином и думал:
"Зачем я здесь?" В душу снова заползала мысль о своей ненужности,
"первобытности". Шесть лет он занимается живописью. А чего добился? Научился
красиво, "технично" копировать натуру. Но с этим справится и Афанасий, если
его как следует поднатаскать...
Правда, в мастерской, за дымчатым покрывалом, стоит еще одна картина. Ее
пока никто не видел. "И хорошо, что не видел", - подумал Саня. Сейчас она
представилась ему не только странной, но и сумбурной. В лучшем случае -
банальный пейзаж.
Утром Иван, взглянув на осунувшееся лицо брата, предложил:
- Ты пока отдохни от картин.
- Я к ним вообще больше не прикоснусь.
- То есть как это не прикоснешься? Ты же художник по натуре. Другое дело,
что отдохнуть, конечно, надо. Давай-ка возобновим наши походы, поговорим о
живописи, о музыке, о стихах. Кстати, покажешь мне когда-нибудь хоть одно
свое стихотворение?
Он взял неохотно протянутый Саней лист с чуть светящимися буквами,
отпечатанными на светографе, и прочитал:
Когда в лесу - глухом, угрюмом -
Костер впервые запылал,
Далекий пращур и не думал,
Что первым космос штурмовал.
Колумб межзвездных поколений!
В полете смелом меж светил
Ты вспомни тех, кто сумрак древний
Огнем впервые осветил.
- А мысль недурна! - воскликнул Иван. - Но вот по форме... - Он чуть
замялся. - Стихи мне кажутся несколько старомодными. Они неплохо выглядели
бы где-то в веке двадцатом, даже девятнадцатом.
- В моем веке, - Саня опустил голову. - В каменном.
- Тоже мне максималист нашелся! - Иван рассердился не на шутку. - Или все
ему подавайте, или ничего! Или Цезарь, или никто! А до Цезаря в живописи
надо трудиться и трудиться. Искать себя, рвать цепи зависимости и
подражательности. И не переживай ты так свою временную неудачу. У кого их не
бывает? А стихи, конечно, пиши, хотя, на мой взгляд, ты все-таки не поэт, а
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг