Лонг негромко засмеялся.
- А вот таких обещаний я давать не буду. Впрочем, это вас должно мало
беспокоить. Для того чтобы построить такую систему повторно, придется
продать с молотка всю нашу страну. Кредитоспособность Стана настолько
сомнительна, что в долг ему не дадут даже на строительство личного бункера.
Ну, что, скрепим наш договор? В той бутылке, что вы смотрели, действительно
находится спирт.
Путь к берегу оказался легче, чем рассчитывал Давид.
- Не давит? - спросил он, проверяя узел на запястьях Лонга.
Тот что-то проворчал, заворочался, усаживаясь удобнее. Над островом уже
стоял серый полумрак, возвещающий скорое наступление дня.
- Сколько осталось? - спросил Лонг. Давид взглянул на часы.
- Пятнадцать минут.
- Глупо. - Лонг посмотрел на серую гладь озера. - Знаете, что это там
мигает? - неожиданно спросил он.
- Нет.
- Это маяк Скорса. - Лонг вздохнул. - Все-таки вы террорист, Ойх! Какую
машину угробили. Ее память накапливалась нами четырнадцать лет!
Представляете?
- Значит, теперь у нас есть время.
- Подумайте, сколько людей вы обрекли на физическую смерть. Теперь Стан
начнет уничтожать своих политических противников. Вы не кажетесь себе
убийцей?
- Нет. Я всегда считал, что духовная смерть страшнее физической.
Человека рождает дух. Физическая смерть являет миру. героев, в то время как
духовная - предателей и ренегатов. Я знаю, что многие из тех, кого теперь
ожидает смерть, благодарили бы меня за сделанный за них выбор.
Он снова взглянул на часы.
- Ну, мне пора. Прощайте!
- Прощайте, - сказал Лонг. Усмехнувшись, он добавил: - Вы из породы
бойцов. Поэтому звать на помощь я не буду, рот мне вы можете не затыкать.
Тем более, что теперь кричать бесполезно.
Давид спустился к воде, чувствуя спиной пристальный усталый взгляд. Он
огляделся. Берег был пустынен, и только у лодочной станции раздавался
негромкий хохот - солдатня боролась со сном нескромными анекдотами.
Серый куб Больничного Центра был высвечен лучами прожекторов, и где-то
в его кабинетах лишенный памяти компьютер выполнял свою последнюю задачу,
отсчитывая время, оставшееся до самоуничтожения.
По воде бежала мелкая рябь. Лучи встающего солнца окрашивали воду в
розовый цвет.
Давид разделся и выволок из кустов загодя приготовленный полиэтиленовый
мешок, из которого он соорудил импровизированный водонепроницаемый рюкзак. В
рюкзаке лежали костюм, документы и оставшаяся у него наличность.
Надев мешок, Давид еще раз осмотрелся. Было тихо, редко посвистывали
просыпающиеся птицы, но тишина эта была обманчивой и опасной.
Озеро приняло его без всплеска. Некоторое время он разрезал воду
сильными гребками, а когда решил, что отплыл достаточно далеко, перевернулся
на спину и, покачиваясь на воде, увидел остров в последний раз.
Здание гостиницы отражало окнами лучи восходящего солнца. Ее обитатели
уже просыпались, и некоторые окна были открыты. Появившийся над горизонтом
диск солнца стекал в воду алыми потеками зари.
Давид перевернулся и медленно заработал руками - ему еще предстояло
проплыть около пяти километров и надо было торопиться, пока на острове не
началась паника.
"Человек не должен оставаться сторонним наблюдателем, - думал он,
ощущая ладонями упругость теплой воды. - Тогда страна действительно
обратится в гнилое, дурно пахнущее болото, которым правят людоеды и палачи".
Время от времени он опускал лицо в воду. Это и резиновая шапочка на
голове не позволили ему услышать рев патрульного вертолета. Давид продолжал
плыть, еще не зная, что уверенная строчка всплесков приближается к его телу.
Пулеметчик поднял голову от прицела, и сидящий рядом офицер показал ему
жестами, что надо забрать тело подстреленного беглеца.
И в это время бетонный куб Больничного Центра словно раскололся надвое,
и над ним заплясало пламя. На острове завыла сирена, и вертолет повернул к
суше, оставив на розовой воде безжизненное тело.
В конце дня полумертвого Давида подберут рыбаки с материка. Несколько
месяцев они будут выхаживать его, а когда на месте ран останутся багровые
полоски шрамов, Давид уйдет в горы с партизанским отрядом.
Через два года именно его группа совершит лихой налет на резиденцию
референта по государственной безопасности. Летающие по комнатам резиденции
листы бумаги заставят Давида вспомнить рукопись Скавронски:
"И когда Черный Рак забился в крепких плавниках окуней, из портфеля его
посыпались анонимные доносы и протоколы насквозь лживых показаний. Они
всплыли на поверхность, прибиваясь к кувшиночным зарослям и будоража
общественное внимание. Окуни проволокли Черного Рака по темным расщелинам
его логова, и мольбы его о пощаде еще раз доказали, что всякий жестокий
палач есть истинный трус и себялюбец, радеющий о собственном благополучии".
Давид встретится взглядом с референтом и не испытает прежнего чувства
страха перед этим маленьким жестоким человеком.
Через пять лет Ойх войдет в Бейлин впереди батальона регулярной армии
фронта национального освобождения.
За все это время он не напишет ни строки; он и его товарищи будут
писать историю кровью, оставляя в лесах черновики могил.
Вернувшись, он станет искать Лонга и товарищей по неволе на острове Ро.
И никого не найдет.
Радуясь со всеми победе, Давид будет с тревогой наблюдать за попытками
похоронить революцию. Газетные кампании, выступления знакомых ему лиц будут
утверждать в нем желание как-то ответить на происходящее.
Он снова вернется, мыслями к рукописи Скавронски.
"В первый же вечер ликующий лягушиный народ высыпал на берег воспеть
достигнутую свободу. Много было сказано слов о необходимости демократических
преобразований и изменении внутриполитического курса болота, а с рассветом,
когда первые лучи солнца коснулись болотной глади, самые нетерпеливые уже
били ластами по воде и возглашали необходимость выбора нового диктатора, но
обязательно из лягушачьего сословия, тайно готовя верного, уже отведавшего
лягвоедского угощения.
Многие побывали на отмели, где жутко скалился щучий остов и чернел
панцирь его палача, и каждый возвращался с отмели, храня, как реликвию
недавнего страшного прошлого, кусочек кости диктатора или панциря его
приближенного.
И хотя так заманчиво было жить в спокойном болоте, поросшем ряской,
ловя комаров и рисуясь героем, находились на болоте такие, что кричали о
необходимости допуска проточных вод в болото, в короткой памяти своей и по
неведению лягушачьему не зная, что деловые рыбы Реки уже углубляют
обмелевший было канал, приближаясь к болотным кормам и мечтая о природных
болотных богатствах".
Давид сделает попытку написать книгу, о которой думал все эти годы. Он
вспомнит Влаха Скавронски и его трагическую смерть, седенького Духа,
озверевших от внушенной верноподданности леваков, гостиницу, патрули,
циничного и откровенного Лонга, бои, смерти, увиденные им за долгие пять
лет, и будет долго сидеть за письменным столом, перебирая в памяти прошлое,
испытывая гордость за несломившихся и стыд за предавших.
К утру он поймет, что писать ничего не надо. Все, что он хочет сказать,
- суть действие. Довольно болтовни, надо засучить рукава и работать; надо
драться, чтобы наше прекрасное завтра не обернулось нашим страшным вчера.
И лист бумаги останется девственно чистым.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 26.03.2003 12:45
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг