туристской поездки за границу. Там я совершенно случайно встретился с
госпожой Ромадье. Узнав, что я из Крутогорска, она засыпала меня вопросами
о профессоре Стогове. Не будучи с ним знаком, я, естественно, мог лишь
крайне мало удовлетворить ее любопытство. Но она прониклась доверием ко
мне и направила со мной письмо профессору, взяв с меня клятву, что я
непременно вручу его адресату. И вот теперь, Орест Эрастович, я в крайне
затруднительном положении: направлять письмо по почте неудобно, я не
сдержу слова, данного профессору Ромадье, кроме того, оно может случайно
попасть в руки Игоря, что, как вы понимаете, нежелательно. Просто зайти на
квартиру к профессору не могу, так как Стогов со мной незнаком, и, если я
заговорю с ним на эту тему, он может счесть меня либо шантажистом, либо
кем-нибудь похуже. К тому же он крайне замкнут и щепетилен в выборе
знакомств, так что встретить его в обществе, в котором я принят, надежды
нет. Рассчитывать на встречу в служебном кабинете профессора Стогова тоже
не приходится, туда меня попросту не пустят.
- Так что же может быть проще, - встрепенулся Ронский, - дайте ваше
письмо, и я вручу его по назначению. Я бываю у профессора.
- К сожалению, дорогой Орест Эрастович, - мягко возразил Дюков, - ваш
вариант тоже не подходит. Помимо письма Ирэн Ромадье просила меня передать
профессору кое-что устно.
Дюков сделал паузу и продолжал еще вкрадчивее:
- А кроме всего прочего, скажу вам по секрету, я давно уже ношусь с мыслью
написать портрет Стогова. А для этого с ним, как минимум, необходимо
познакомиться...
Дюков умолк и, положив руку на плечо Ронского, закончил:
- Орест Эрастович, как вы отнесетесь к такой моей идее: вы навестите
Стогова и предупредите его о цели и времени моего визита. О портрете
упоминать не стоит, Стогов скромен, и это может испортить все дело. Не
сомневаюсь, что вашей рекомендации будет более чем достаточно, и профессор
примет меня. Лучше всего, если бы наша встреча состоялась вечером в
субботу, так как в воскресенье я примерно на месяц уеду из города. Если вы
не против того, чтобы стать моим ходатаем, то премного меня обяжете.
Ронский, польщенный мнением Дюкова о его влиянии на профессора, охотно
согласился условиться со Стоговым о свидании с Владимиром Георгиевичем.
Утром 21 июня Ронский навестил Стогова. Михаил Павлович в его присутствии
предупредил Игоря, что он не поедет на дачу, а останется ночевать дома. В
три часа дня Ронскому в институт позвонил Дюков. Подготовленное Ронским
его свидание с профессором должно было состояться 21 июня в 10 часов
вечера...
- Вот и все, - закончил свой рассказ Ронский.
Их беседа с Лобовым продолжалась уже несколько часов. Через плотную ткань
штор, наглухо закрывавших окна кабинета, узкими стрелками пробивались
первые солнечные лучи.
Лобов встал, подошел к окнам, с шумом распахнул полотнища штор, открыл
створки. Поднимая к потолку тяжелое облако сизого табачного дыма, бликами
солнечных лучей, ароматом свежеполитой листвы, гомоном птичьих стай в
кабинет ворвалось погожее летнее утро - утро 26 июня.
Лобов постоял у раскрытого окна, наслаждаясь свежим бодрящим воздухом,
потом вернулся, но уже не в кресло против Ронского, а на свое рабочее
место за столом и, строго глядя на собеседника, сказал:
- Так то вот, Орест Эрастович, сначала погоня за деньгами, потом
легкомысленная жизнь, случайные связи со случайными людьми, а теперь вы
стали невольным орудием в руках врага. Ваша вина, действительно, едва ли
является уголовно наказуемой, но заслуживает всяческого морального
осуждения. Сегодня я буду докладывать ваше дело начальнику Управления и
прокурору. Я постараюсь объективно осветить вашу роль во всем случившемся,
выскажу сложившуюся у меня о вас точку зрения. Думаю, что сегодня, к
полудню, вы будете знать обо всем.
- Я понял свою вину, - бледный, без кровинки на красивом лице, поднялся со
своего места Ронский, - но прошу вас верить мне и доложить вашему
начальству, что готов любой ценой искупить свое легкомыслие.
- В этом и я не сомневаюсь, - серьезно, в тон ему ответил Лобов, - эти три
дня должны были возродить вас.
...Едва за Ронским закрылась дверь, как в кабинет вошел Щеглов с
протоколом показаний управдома к Кедровске, где некогда жил Хлызов. Лобов
потер ладонями виски, отгоняя многодневную усталость, и углубился в чтение
принесенных Щегловым бумаг. Продолжалась незаметная для постороннего глаза
трудная, кропотливая работа...
Глава двадцатая
НЕКРОЛОГ
Прошло еще два часа. Лобов и Щеглов внимательно перечитали показания
кедровского управдома и сообщение Ронского, обсудили полученные из этих
источников сведения. Их мнение было единодушным. Человек, который в
Кедровске назвал себя художником Александром Ивановичем, и художник
Владимир Георгиевич Дюков, о котором упоминал Ронский, несомненно являлись
одним лицом. Различие в некоторых деталях портрета: отсутствие очков и
золотых зубов у Дюкова, в то время как их имел Александр Иванович,
свидетельствовало только о том, что человек, выступавший под этим именем,
обладал немалым опытом в заметании следов и в изменении своей внешности.
Теперь нужно было найти этого Дюкова и выяснить, что он собой представляет.
Когда Лобов направился к начальнику Управления, чтобы уточнить план
дальнейших действий и окончательно решить судьбу Ронского, утро занялось
уже в полную силу и через раскрытые окна в кабинет широкой рекой лился
многозвучный шум центральной городской площади.
К удивлению Лобова, Ларин, обыкновенно спозаранку появлявшийся в
Управлении, сегодня еще не приходил. В то утро Алексею Петровичу пришлось
долго ожидать своего начальника.
В это время Ларин сидел в глубоком кожаном кресле в кабинете первого
секретаря Крутогорского областного комитета партии Александра
Александровича Брянцева.
Брянцев, сильный угловатый человек с массивным наголо обритым черепом,
крупным, словно рубленым лицом, размашисто ходил по ковровой дорожке
кабинета и то и дело останавливаясь перед сидевшим напротив Ларина
редактором областной газеты "Коммунист Крутогорска" Петром Кирилловичем
Роговым, говорил, заполняя всю комнату звуками своего богатырского голоса:
- Да пойми ты, Кириллыч, прав же Ларин, ему это, знаешь, как сейчас надо.
Раз... и у врага замешательство, самоуспокоенность. Это Андрей Савельевич,
- Брянцев кивнул в сторону Ларина, - очень дельно предлагает. Ты вдумайся
только.
- Да понимаю я, все понимаю, Александр Александрович, - взмолился
редактор, - но и ты пойми мое положение. Ведь это га-зе-та, - по слогам
отчеканил он последнее слово. - Газета! Ее сколько людей читают! Сотни
тысяч, может, миллионы! А то, что вы с Лариным предлагаете, называется
фальсификацией и противоречит всем традициям нашей печати. Легко сказать,
дать такой материал!
- А твоя позиция, товарищ Рогов, - взорвался Брянцев, - называется
догматизмом! Нашел чем меня пугать, всякие страшные слова говоришь:
"фальсификация", "противоречит традициям"! А похищать крупнейших ученых,
готовить уничтожение целой области - это никаким традициям не
противоречит?! Ты пойми, Кириллыч, в городе враг, страшный, беспощадный.
Промедление наше здесь - смерти подобно. Я думаю, что лучшей нашей
большевистской традицией, которая одна только применима сейчас, является -
бить немедленно, беспощадно, любыми, подчеркиваю, любыми средствами!
Брянцев помолчал, несколько раз быстро прошелся по кабинету и закончил
неожиданно мирным и полушутливым тоном:
- Ты, Кириллыч, относительно фальсификации и прочего не тревожься. Поймут
нас люди, наши советские люди умные, поймут. Враг дал нам в руки это
оружие, мы обязаны им воспользоваться. А кончится операция - на первой
полосе опровержение дадим. Робеешь сам этот номер подписать - давай я
подпишу или вон Андрей Савельевич. Как, Андрей, подпишешь?
- Подпишу, конечно, - засмеялся Ларин и, сразу посерьезнев, заговорил,
обращаясь к редактору: - В самом деле, Петр Кириллович, это в наших руках
пока единственная возможность усыпить настороженность врага. А потом с
помощью еще некоторых средств мы его одурачим и накроем. Мне мое чутье
подсказывает, что на все это потребуется самое большое еще с неделю. А
ведь мы имеем дело не с рядовой, не с обычной, так сказать, диверсией.
Если бы она осуществилась, нашей стране был бы, по-моему, нанесен самый
страшный удар со времени второй мировой войны. Мы обязаны отсечь вражескую
руку, и мы сделаем это, но ты должен нам помочь.
- Ладно, уговорили, - усмехнулся Рогов, - непривычно все это, но, видно,
надо. Давай тексты, Андрей Савельевич. Через пару часов получишь оттиски.
- Вот так бы и сразу, - одобрил Брянцев.
Все еще ворча, Рогов ушел. Хотел попрощаться и Ларин, но Брянцев жестом
удержал его.
- Товарищ Ларин, - медленно и негромко говорил Брянцев, - передайте
товарищам из Управления, что областной комитет партии верит в силы, разум
и политическую зрелость вашего коллектива. Мы придаем огромное значение
проводимой вами сейчас операции, мы верим в то, что чекисты Крутогорска с
честью выдержат этот трудный экзамен.
...- Областной комитет партии выражает уверенность, что наш коллектив с
честью выдержит труднейший экзамен, - час спустя говорил Ларин собравшимся
в его кабинете людям. - Мы обязаны оправдать это доверие партии.
После совещания Ларин попросил Лобова:
- Алексей Петрович, - повторите мне, пожалуйста, еще раз все, что вам
удалось выяснить об этом Дюкове.
- Мы навели справки. В местном отделении Союза художников, действительно
состоит на учете художник Владимир Георгиевич Дюков. У нас он появился
месяца четыре назад, написал несколько пейзажей. В воскресенье, 22 июня,
Дюков действительно должен был вылететь в творческую командировку, но не в
район, как он сказал Ронскому, а в Москву. Мы поинтересовались списками
пассажиров, среди них Дюкова нет.
- Что же вы полагаете?
- Дюков, безусловно, никуда не выезжал. Он и привлеченный им бывший бандит
Хлызов были главными исполнителями преступления в доме Стогова. Дюков
намеревался сразу же скрыться, но кто-то старше его не позволил этого. И
это меня очень радует.
- Почему?
- Силенок мало у Януса. Каждый человек на учете.
- Ну, и как же вы думаете искать Дюкова? - поинтересовался Ларин. - В
Крутогорске почти четыреста тысяч жителей. Найти среди них одного, только
одного, интересующего нас, нелегко. А надо. И не позднее, чем завтра.
- С моей точки зрения, - начал Лобов, как всегда в таких случаях медленно,
точно с трудом подбирая слова, - для этого есть два пути, два средства.
Первое, это наблюдение за домом часовщика. Не случайно же Прохоров вдруг
удвоил свой дневной рацион. В его домике есть кто-то второй. И, скорее
всего, этот второй - интересующий нас Дюков. Похитив Стогова, и передав
его в надежные руки, но вынужденный остаться в Крутогорске, он сам тоже
постарался укрыться в надежном месте. Что может быть для этого лучше дома
часовщика, который, судя по всему, в похищении профессора не участвовал и,
с их точки зрения, не может внушать нам никаких подозрений.
- Логично, Алексей Петрович, - одобрил Ларин, - но все же некоторые пункты
вашей версии нуждаются в уточнении.
- А именно? - усмехнулся Алексей, предчувствуя трудный экзамен.
- Именно? - задумчиво повторил Ларин. - Например, почему, как вы
выражаетесь, сдав Стогова в надежное место, сам Дюков не остался там,
предпочтя ему, безусловно, менее надежный домик часовщика?
- Не остался или не позволили, Андрей Савельевич? - быстро вопросом на
вопрос ответил Лобов. - Скорее всего, думается мне, все-таки последнее: не
позволили. Этот Янус потому и авантюрист международного масштаба, что не
заваливается на мелочах. Он же отлично отдает себе отчет в наших
возможностях и не может не знать основного принципа криминалистики - нет
преступления, которое не оставило бы никаких следов. Поэтому он понимает,
что рано или поздно мы все равно докопаемся до этого Дюкова. Докопаемся,
начнем искать и обнаружим, а этим самым обнаружим и Януса и его жертву. А
раз так, то с позиции Януса совершенно логично поставить под наш удар
одного или даже двух своих агентов, но уцелеть самому и выиграть время для
совершения диверсии на стройке ТЯЭС. Вот он и приказал Дюкову находиться
на почтительном расстоянии от него. К тому же домик часовщика, по их
представлению, совершенно безопасен.
С губ Ларина уже готова была сорваться невольная похвала, но он сдержался
и суховато отметил:
- Вы, Алексей Петрович, все же несколько противоречите себе. С одной
стороны разделяете точку зрения, что нет преступлений, не оставляющих
следов, а с другой - невольно идеализируете Януса, делаете его
непогрешимым, учитывающим все и вся. Это, батенька, вы тоже зря. Я против
оглупления врага, для нас это непростительно. Но и не следует считать, что
враг не ошибается. Наша задача помочь ему почаще ошибаться и ловить,
обращать в свою пользу каждую его ошибку. А ошибок этих уже и сейчас он
допустил немало.
- Безусловно, - согласился Лобов. - Ошибкой, хотя и легко объяснимой: иным
средством замести следы они не располагали, был поджог дома Стогова. Это
сразу привлекло наше внимание. Здесь помимо прочего сказалась склонность
Януса к световым и шумовым аффектам. Этим пожаром он и оставил нам свою
визитную карточку. На подготовке к еще большему эффекту мы его и поймаем.
Ошибся Янус и отдалив от себя часовщика и Дюкова. Этим он дал нам понять,
что Стогова и его самого надо искать в другом месте. То есть, выдвинув
ложный след, сам же его и уничтожил.
- А кстати, - встрепенулся Ларин, - где все-таки, по-вашему, вероятнее
всего находится профессор и этот двуликий человек-зверь?
- Конечно, только не в городе, - начал Алексей, - здесь четыреста тысяч
пар глаз, таких же зорких, как и у Васи Рыжикова. Они видят все, и
укрыться от них невозможно никакому Янусу, даже если он и присоединит ко
всем "талантам" еще и хитрость своего достопочтенного коллеги по мифам
Уллиса. Янус и его пленник должны находиться где-нибудь в уединенном
пункте, равноудаленном от Крутогорска и строительной площадки ТЯЭС. Так
Янусу удобнее всего: и безопасно, и вблизи от интересующих его объектов.
Скорее всего - это какой-либо метеопункт, домик лесника или еще что-нибудь
в этом роде.
- А может быть, - хитро прищурился Ларин, глядя на Алексея в упор, -
кончим всю эту операцию одним ударом. Возьмем часовщика, его квартиранта,
прочешем все окрестности Крутогорска в радиусе километров в двести? А? Сил
у нас для этого хватит.
Алексей даже подскочил в кресле от неожиданности. Он был настолько
озадачен этим вопросом, что не заметил лукавых искорок, загоревшихся в
глазах Ларина.
- Андрей Савельевич, - горячо воскликнул Лобов. - От вас ли слышу? Ведь
это значит убить Стогова! Арест агентов Януса, появление вблизи от его
убежища хоть одного нашего человека, и Стогов - покойник. Янус будет
спасать себя и прежде всего ликвидирует Стогова. Нет, по-моему, сейчас
успех всей нашей операции, залог спасения профессора только в том, чтобы
как можно дольше Янус был уверен, что все идет для него отлично, он в
полной безопасности, и план его осуществится. Только так мы можем достичь
своей цели, а иначе...
- Сдаюсь! Сдаюсь! - поднял руки от души рассмеявшийся Ларин, жестом
останавливая красноречие Алексея, - ну и навалился же ты на меня.
Соображаешь, стало быть, что к чему... - И сразу посерьезнев, Ларин с
отцовской теплотой положил свою не по-стариковски сильную руку на плечо
Лобова, слегка привлек его к себе и, глядя прямо в удивленные и радостные
глаза Лобова, тихо сказал:
- Молодец! Молодец, Алексей Петрович! Так и надо! Всегда умей за своей
частной задачей видеть всю операцию в целом, драться за свою точку зрения,
если, конечно, уверен в своей правоте, с кем угодно, с любым начальством.
- Ларин помолчал и закончил совсем тихо и оттого особенно задушевно: - Ты
меня знаешь, Лобов, редко кому такие слова говорю, а тебе, Алексей
Петрович, скажу: ты будешь настоящим большевиком-чекистом, таким, каким
всегда мечтал видеть чекистов Феликс Дзержинский!
Глубоко взволнованный этой неожиданной, непривычной в устах Ларина и от
этого еще более радостной лаской, Лобов молчал. Умолк и Ларин. Он отошел к
окну и долго стоял там спиной к Алексею, курил. Наконец, Ларин вновь
возвратился на свое место, теперь в его глазах светились привычная
сосредоточенность и собранность. Он внимательно взглянул на застывшего,
все еще не оправившегося от волнения Алексея, и сказал обычным, чуть
суховатым голосом:
- Что же вы встали, Алексей Петрович? Наш разговор еще не окончен. Мы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг