являются делом этих холеных, тонких, но цепких рук Грэгса.
В правлении компании Гюпонов Айвор Грэгс занимал скромную должность
начальника отдела экономической информации и выполнял самые деликатные, не
терпящие посторонних глаз поручения шефа.
Встреча с Рэдфордом и особенно с Грэгсом не доставила удовольствия Герроу
и Ранге. Но гостям не принято обижаться на прихоти хозяина, и поэтому оба
они вежливо, хотя и сухо, ответили на поклоны приближенных Гарри Гюпона.
Усадив всех находившихся в каюте вокруг стола, уставленного винными
бутылками и коробками сигар, Гарри Гюпон, не вставая с места, дабы не
придавать встрече официального тона, с полуулыбкой произнес:
- Господа! Джеймс Рэдфорд имеет некоторые факты, могущие, по нашему
убеждению, представить определенный интерес для всех нас. Я полагаю, что
нам стоит послушать Рэдфорда.
Присутствующие молчаливо выразили согласие. Рэдфорд, сделав легкий
полупоклон, отхлебнул из бокала и начал:
- Господа! Я буду краток, хотя и позволю напомнить некоторые события
прошлого. Как вам известно, широкое мирное наступление, начатое
коммунистическими лидерами после известного совещания коммунистов в Москве
в ноябре 1957 года и двадцать первого съезда русской компартии, привело к
неожиданным, и я бы сказал, весьма далеко идущим для всех нас результатам.
Коммунистам удалось резко расширить базу так называемых сторонников мира и
политически изолировать многих преданных идее Запада государственных
деятелей. Под нажимом сочувствующих коммунистам масс правительствам стран
свободного мира пришлось отказаться от многолетней концепции "холодной
войны" и от открытой пропаганды превентивной войны против Московского
блока.
Это было первой уступкой, первой непростительной ошибкой политиков и
деловых людей Запада. Но ошибка эта, вместо того, чтобы образумить нас,
оказалась далеко не последней на пути позорной капитуляции свободного мира
перед силами мирового коммунизма
Рэдфорд умолк, вновь несколько раз отхлебнул из бокала, приложил салфетку
к толстым лоснящимся губам, обвел взглядом настороженно молчавших
слушателей и продолжал с большим, чем ранее, жаром:
- Да, мы отступали, отступали по всей линии, по всему фронту борьбы с
коммунизмом. Участились визиты деятелей Запада в Москву и в другие страны
коммунистического мира и визиты коммунистических лидеров в столицы стран
Запада. И каждая такая встреча, каждый визит кончались новыми нашими
уступками. Мы вынуждены были пойти и на запрещение ядерного оружия, и на
ликвидацию выдвинутых к границам стран Восточного блока военных баз, и на
многое другое, что сделало нелепым сам принцип силы в переговорах с
Советами.
Слушатели Рэдфорда внешне бесстрастно, но с большим внутренним волнением
внимали своему политическому вожаку. Гюпон нервно дымил сигарой, Ранге
чаще, чем обычно, прикладывал платок к своей яйцевидной голове, Герроу
машинально допивал третий бокал виски. Только один Грэгс сохранял
полнейшее хладнокровие.
Рэдфорд, выждав мгновение, продолжал:
- Как вы помните, господа, наши внешнеполитические неудачи сопровождались
и усугублялись внутриполитическими трудностями. Под влиянием агитации
коммунистов и нараставших хозяйственных успехов русских произошло
полевение масс в странах Запада.
Правительства и парламенты наводнены прокоммунистически настроенными
элементами. Так оказались под угрозой сама демократия Запада, свободное
предпринимательство, все наши идеи, принципы - все, что для нас дорого и
священно. Я не преувеличу, если скажу, что со времен Батыя и турок не было
для Запада угрозы более реальной, чем ныне! - Рэдфорд даже задохнулся от
благородного волнения и почти выкрикнул:
- С этим пора кончать! Да, господа, пора кончать! - повторил он еще более
энергично и продолжал чуть спокойнее:
- Иначе будет поздно. В пятьдесят седьмом и даже в пятьдесят девятом году
мы только скептически усмехались, когда слышали о планах коммунистических
правителей Москвы - максимум за полтора десятилетия догнать Запад в
промышленном производстве и уровне жизни. Сейчас, то есть за меньшее
время, план этот уже осуществлен. Россия стала крупнейшей промышленной
державой мира.
В настоящее время, судя по сообщениям русской печати, которые
подтверждаются и всеми нашими источниками, в России в широких масштабах
ведутся работы по вводу в эксплуатацию первой термоядерной электростанции.
В борьбе с нами это даст русским оружие, значение которого трудно
переоценить. Я уже не говорю о дальнейшем гигантском росте притягательной
силы коммунизма в глазах масс во всем мире, особенно в Африке и в Азии.
Вот почему деловые люди нашей страны, объединенные в особый, как вы
понимаете, негласный комитет под председательством господина Гюпона,
решили войти в контакт с вами - наиболее влиятельными людьми ваших стран
для разработки и осуществления широкого плана реванша.
План этот имеет своей целью добиться свержения коммунистических режимов
повсюду, где они установлены. Для достижения столь высокой и ответственной
цели воистину хороши и приемлемы любые средства. Мы же хотим
воспользоваться одним, на наш взгляд, самым верным и безотказным...
Рэдфорд сделал интригующую паузу и продолжал:
- Русские не скрывают, что первая термоядерная электростанция будет пущена
в Северной Сибири, в районе города... Как это у них называется...
Кру-то-горск, - он по складам с трудом произносил непривычное слово. -
Предварительные подсчеты показывают, что ее мощность достигнет миллиарда
киловатт. Мы обязаны использовать эту мощь в наших целях, в самый
торжественный момент выпустить джина из бутылки, куда упрятали его русские.
Оратор передохнул и заговорил вновь, энергично жестикулируя:
- И тогда грянет гром! Это будет взрыв, равный по силе сотням водородных
бомб. Он сметет этот промышленный район, которым так гордятся Советы, он
покроет Сибирь радиоактивным пеплом, он отправит в преисподнюю миллионы
коммунистов. Это будет удар по России сильнее всех разрушений второй
мировой войны. Уже одно это свидетельствует о грандиозности нашего плана.
Но, как я говорил, это лишь средство. Мы пойдем дальше.
Сразу же после взрыва наша пропаганда позаботится о том, чтобы убедить
население России в неискренности его правительства, которое, говоря о
мире, хранит в тайниках ядерные бомбы, а мы докажем это и убедим всех, что
катастрофа в Сибири явилась результатом взрыва именно такого тайника, мы
воспользуемся замешательством русских и обрушим на них ядерные удары с
воздуха, бросим все, что удалось нам сберечь. И эти взрывы также объясним
коварством русских...
И тогда, тогда можно не сомневаться, что коммунистические режимы рухнут, в
мире вновь восстановится порядок, и в нашей стране придет к власти кабинет
во главе с господином Гюпоном, а у вас во главе с вами, господа, со всеми
вытекающими отсюда политическими и экономическими последствиями.
Рэдфорд умолк и раскланялся, давая этим понять, что он кончил свою речь.
Теперь уже Герроу и Ранге, не скрывая обуревавших их чувств, с надеждой и
нетерпением переводили глаза то на хранившего ледяное молчание Гюпона, то
на Грэгса, так и не изменившею позы за всю долгую речь Рэдфорда.
Не ожидая приглашения хозяина, Грэгс встал с места. Он отдернул штору,
закрывавшую большую настенную карту Советского Союза, и, указывая концом
массивной авторучки на отмеченную красным флажком точку, заявил:
- Эффект этой операции и ее значимость особенно важны для успешного
осуществления всех пунктов программы, столь блестяще изложенной господином
Рэдфордом. Эта программа является подлинным реваншем Запада в исторической
битве с мировым коммунизмом. Позволю себе заметить, что успех или неудача
этой операции, которую я так и назвал бы "Операция "Реванш", равнозначны
для нас победе или поражению. Будущее в наших руках.
Присутствующие в каюте, забыв о своей сдержанности, зааплодировали. Гюпон
поднялся с места и провозгласил тост:
- Браво, Грэгс! За успех "Операции "Реванш", господа!
- За успех "Операции "Реванш"! За гибель мирового коммунизма! - дружно
подхватили гости Гюпона. Зазвенел хрусталь бокалов.
Больше к "Операции "Реванш" уже не возвращались. Теперь она стала всецело
делом рук Грэгса.
Вскоре все участники этого совещания вновь поднялись на палубу.
За все время не было сказано ни одного неблагозвучного слова, но над
миром, над далеким районом Советской земли была занесена когтистая рука
смерти. Это отлично понимали и пассажиры яхты "Индиана", гости атомного
миллиардера Гюпона. Но они считали себя слишком воспитанными людьми, чтобы
говорить о столь неприятных вещах.
По океанским просторам плыла белоснежная яхта, на ее палубе под яркими
океанскими звездами стояли пять вполне респектабельных мужчин и беседовали
на самые респектабельные темы.
Глава седьмая
ВЗРЫВ В МОРЕ
Боба Гарриса - одного из двадцати матросов, составлявших экипаж грязного
грузового судна "Ахилл", даже в мыслях никто не посмел бы назвать трусом.
Во время памятной для всей команды стоянки в Порт-Саиде разве не Боб одним
ударом нокаутировал здоровенного янки - главного заводилу целой компании
забияк. И разве не от кулаков Боба мячиками отскакивали прихвостни этого
янки, вздумавшие вступиться за своего поверженного предводителя.
А разве забыл кто-нибудь, как в Сингапуре, когда загорелся стоявший рядом
с "Ахиллом" голландский танкер. Боб первым бросился в огонь и спас чужое
судно от взрыва, а потом три дня угощал товарищей на полученные от
голландца монеты.
Помнили здесь и о том, как в Индийском океане свалился за борт
десятилетний мальчишка - сын случайного пассажира, и снова Боб первым
прыгнул в волны, вытащил ребенка.
А в этот рейс в Батуми команда "Ахилла" вдруг перестала узнавать своего
любимца. Был Боб высоким, длинноруким, плечистым парнем с широким, как у
большинства негров, добродушным лицом, жесткими курчавыми волосами и
большими глазами, в которых постоянно поблескивали лукавые искорки. И
вдруг сейчас эти искорки погасли, взгляд сделался отчужденным, хмурым, от
этого светло-шоколадное в обычное время лицо Боба стало теперь совсем
черным, словно смазанным сажей.
Ничего определенного о причине внезапной перемены в своем настроении не
мог бы сказать и сам Боб. Он только чувствовал, что с некоторых пор в его
сердце закралась непонятная, непривычная ему тревога. Она тянула за душу,
словно зубная боль, и не мог избавиться от нее даже ночами, впервые в
жизни проводя их без сна, весельчак и крепыш Боб.
Уже третьи сутки был в пути "Ахилл". И третью ночь не спал на своей
подвесной койке в кубрике Боб Гаррис.
Отчаявшись во всех своих попытках отогнать от себя грызущее беспокойство,
Боб вышел на палубу.
Стояла тихая южная ночь. Отраженные в воде яркие звезды расцветали в
морских волнах сказочными золотыми многолепестковыми цветами. На минуту
Боб, зачарованный прелестью этой ночи, забыл о своих тревогах. Он
залюбовался зыбкой лунной дорожкой на черной бурлящей воде и даже подумал
о том, что никто не вступит на эту дорожку, никто не узнает, куда ведет
она.
И сразу же, точно боль от ожога, заглушая все другие мысли, вновь
поднялось в сердце забытое на миг беспокойство. Сразу стало холодно и
тревожно и уже не казались больше золотыми цветами отраженные в воде
звезды, и не манила, не звала никуда призрачная лунная дорожка. Впервые за
всю его почти тридцатилетнюю жизнь Бобу было страшно и даже захотелось
уйти с этого, вдруг ставшего непонятно пугающим, судна.
Но недаром же вся команда говорила, что Боб смелый и решительный парень.
Боб закурил крепчайшую сигару и стал думать, он решил вспомнить, когда же
он заболел этим страхом. Вначале у непривыкшего к размышлениям Боба даже
заломило в висках, но мало-помалу голова освободилась от боли, мысли
становились яснее.
Боб вспомнил: всего лишь три дня назад беззаботный и, как всегда, веселый
бродил он по шумным улицам портового городка в обнимку со стройной
ясноглазой Суллой. Да, все было как обычно. А вот потом, уже после
возвращения на "Ахилл", почувствовал он первые уколы страха. "Как же
все-таки это началось?" - безуспешно напрягал свою малотренированную
память Боб. И вдруг его словно обожгло. "Ну, как же я мог забыть! - почти
воскликнул Боб. - Сулла крепко поцеловала меня на прощание, и я поднялся
по трапу. Слева у трапа стоял наш боцман Димитрос Ротос, а справа...
справа старший помощник капитана Кицос Ботсос. Он был в плаще, темных
очках и фуражке, надвинутой на самые брови..."
- Ну и что же, - спорил сам с собой Боб, - старший помощник у нас уже
давно, что же здесь страшного?!
Снова и снова стал он воскрешать в памяти мельчайшие детали встречи со
старшим помощником и постепенно вспомнил все.
Помахав Сулле на прощание рукой, он как и подобало настоящему моряку, не
держась за поручни, взбежал по узкому качавшемуся трапу. На палубе стояли
боцман Ротос и старший помощник капитана Ботсос. Боба удивило то, что
обычно крепкий, не признававший никакой другой одежды, кроме легкой
рубашки, Ботсос на этот раз был закутан в плащ. Глаза старшего помощника
защищали темные очки, отчего лицо казалось темнее и старше, на самые брови
была надвинута форменная фуражка.
- Что с вами, господин старший помощник? - участливо спросил Боб. Он
уважал всегда веселого не в пример мрачному капитану Франгистосу помощника.
- Проходи, проходи. Боб, - досадливо морщась, ответил Ботсос каким-то
чужим, незнакомым голосом.
- И верно, проходи, Боб, - посоветовал боцман, - чего докучать человеку
вопросами! Не видишь разве, господин старший помощник болен. У него
лихорадка, и глаза болят.
Старший помощник капитана Кицос Ботсос оглянулся на грузчиков, кативших в
трюмы "Ахилла" бочки с оливковым маслом, и вдруг засмеялся коротким,
булькающим смешком.
- Осторожнее, осторожнее, ребята! Не разбейте бочки. Это дело стоит
больших денег.
Теперь Боб готов был поклясться, что почувствовал гнетущее беспокойство
именно с этого момента, когда увидел Ботсоса, точнее услышал его
изменившийся, должно быть от болезни, голос, и этот булькающий, точно
всхлип, смешок. Но как ни напрягал Боб свою мысль, он так и не мог
сообразить, что именно встревожило его.
Однако Боб недаром считался упорным парнем. И шаг за шагом двигаясь в
глубь своей жизни, он все же воскресил в памяти события, полузабытые,
давние, и снова, как в те, теперь уже далекие дни, болью и ужасом сжалось
сердце.
...Боб родился вдали от этих мест на берегу широкой реки, медленно несущей
свои тяжелые зеленоватые воды мимо крутых, поросших вечнозелеными лесами
берегов. На крохотной полянке, между увитых лианами деревьев, вдали от
больших дорог, притаились легкие бамбуковые хижины деревушки, где жил Боб.
Впрочем, тогда мальчика звали не Бобом, у него было другое имя - певучее и
длинное - Уиллиани. Так называла его курчавая чернолицая мама. Да у
мальчика были и мать, и веселый, сильный тоже чернолицый, отец.
Они очень любили маленького Уиллиани и хотя в хижине далеко не всегда
имелась мука, но для мальчика все-таки всякий раз находилась и маисовая
лепешка, и горсть сладких фиников.
Бедные, но веселые люди обитали в хижинах этой затерянной в джунглях
деревушки. С великим трудом раскорчевывая тропический лес, отвоевывали они
у деревьев крохотные клочки земли, мотыжили ее, бросали в нее зерна и с
надеждой глядели, как зеленеют первые всходы.
Люди жили в постоянном страхе перед голодом, который мог в любой момент
обрушиться на деревню, но не теряли бодрости духа. Вечерами, когда в
темноте из черных джунглей доносилось рычание зверей и нельзя уже было
больше работать в поле, жители селения разжигали на поляне большой костер.
Огонь отгонял от деревни темноту и хищников. Под удары барабанов, под стон
и свист самодельных дудок начинались танцы и песни у костра, и музыка
далеко разносилась над таинственным и враждебным ночным лесом.
Так шло детство Уиллиани. Когда мальчику минуло десятое лето, он впервые
увидел белых людей. Они жили не в бамбуковой, а в брезентовой хижине,
носили на глазах темные очки и где-то в джунглях, должно быть, имели свои
поля, потому что каждое утро с восходом солнца уходили в лес. Только в
руках у них были не деревянные мотыги, а насаженные на палки заостренные с
двух концов железки - кирки, как они их называли и, наверное, очень
дорогие ящики, потому что белые люди никого к ним не подпускали.
Отец, который тоже стал ходить в лес вместе с белыми людьми, говорил, что
пришельцы не мотыжат поля, а занимаются совсем никчемным делом: собирают
какие-то красноватые камни.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг