- Прощайте, мистер президент, - ответил я.
После ухода президента нам пришлось подождать еще полчаса, пока к нам не
пропустили Кейт. Наверное, это были самые долгие полчаса в моей жизни. Нам
оставалось только разглядывать злосчастные коробочки и бороться с
искушением их открыть - а всем известно, что тяжелее этого ничего нет.
Кейт ворвалась, раздвинув здоровенных лбов, подпиравших двери
- Господа русские, - объявила она, - поехали.
- Куда? - удивился я.
- Отсюда, - отрезала она.
- А разве нас выпустят? - удивился Андрей.
- Я договорилась, - безапелляционно бросила Кейт. - К вам приставят
охранников, но ехать можно. Кто будет против - пусть спорит с президентом.
Главное - успеть в аэропорт, ваши билеты у меня.
- Кейт... - пробормотал Заброцкий. Щеки его стремительно розовели.
Я избавил его от моральных терзаний.
- Знаете, езжайте куда хотите, - объявил я им. - А мне есть чем заняться.
Охранник мне в этом не помешает.
Эти двое вылетели из Овального кабинета как на крыльях. Я из приличия
выждал пару минут, потом тоже вышел Естественно, за мной увязался один из
лбов
- Мистер, - полюбопытствовал я, когда мы вышли на лужайку перед Белым
домом. За оградой уже толпились репортеры; я заметил давешнего
рыжебородого мужика, виденного по телевизору в гостинице. - Где тут
ближайший почтамт?
Охранник молча кивнул.
- Вот и славно, - улыбнулся я.
Мне было кому позвонить. Ничего, что международная связь с Ригой влетит
мне в копеечку. Вряд ли кто-то еще звонил Эльзе из Западного полушария.
Вашингтон, округ Колумбия.
30 сентября 1979 года, воскресенье.
Анджей Заброцкий
По дороге в аэропорт я начал потихоньку отключаться. Даже не от усталости
- она перегорела еще к утру, - а просто так. От избытка впечатлений. Мы
пережили такое, чего не переживал никто, мы видели такое, чего никто не
видел и, надеюсь, больше не увидит. И теперь организм брал свое, со
щелканьем вырубая предохранители.
- Пожалуйста, положите вещи на конвейер и пройдите через детектор.
Я облокотился на стойку и тупо наблюдал, как Сергей проходит таможенный
контроль. Слышал, видел и ничего не понимал. Мозг даже не пытался
обрабатывать поступающую информацию.
Рама противно взвизгнула и мигнула красной лампочкой.
- Пожалуйста, снимите часы и выложите из карманов все металлические
предметы!
Щербаков послушно выгреб карманы и снова шагнул сквозь раму. Детектор
опять завизжал.
- Ах да, - устало сказал Сергей. - Должно быть, это.
Он вытащил из кармана ту самую бархатную коробочку. Похоже, он, как и я,
напрочь забыл о президентском подарке.
- Что это? - поинтересовался таможенник.
- Не имею ни малейшего понятия, - чистосердечно признался Щербаков. -
Посмотрите.
Чиновник поднес коробочку к глазам, нажал на кнопку, побледнел, побагровел
и захлопнул коробочку так стремительно, словно в ней лежал скорпион со
значком "лучеак-тивно".
- П-проходите, сэр, - проблеял он, одной рукой подталкивая коробочку к
Щербакову, а второй пытаясь наугад нащупать кнопку конвейера.
Сергей пожал плечами, забрал коробочку, распихал мелочь по карманам и,
подхватив чемодан, зашагал к тамбуру. Таможенник долго и упорно буравил
взглядом его спину.
- Прошу вас, - наконец повернулся он ко мне, продолжая, однако, коситься в
сторону Щербакова. - Положите вещи на конвейер и пройдите через детектор.
Я послушно поставил чемодан на ленту, снял часы и начал опорожнять карманы.
Семь патронов от "кольта", ключи, два патрона от "кольта" и патрон от
"штейра". Мелочь на два доллара, которую не примет ни один банк. Еще три
патрона от "кольта". И маленькая бархатная коробочка.
Чиновник пошел полосами и вытянулся в струнку. Руки у него как-то странно
подергивались, словно он хотел отдать честь, но не мог решить, какой
именно рукой следует салютовать.
- П-проходите, сэ-э-эр!
Я в точности повторил жест Щербакова, пожав плечами, сгреб все обратно и
прошел сквозь истошно завизжавший детектор.
Вашингтон, округ Колумбия и воздушное пространство над ним,
30 сентября 1979 года, воскресенье.
Сергей Щербаков
В самолете я откинул спинку кресла, закрыл глаза и попытался ничего не
представлять. Сп-а-а-а-ть. Только спать. Весь полет спать.
- Откроем? - предложил Андрей с соседнего сиденья, не открывая глаз.
Я покосился на иллюминатор.
- Мы еще на земле. Значит, в Америке. Давай взлетим. Вой двигателей
"Сикорского" перешел в плавный гул, и многотонная махина плавно оторвалась
от бетона.
- Если это бомбы, то пусть сработают вместе, - сказал я. - На счет "три" -
раз, два, три!
На фоне черного бархата льдисто блеснула платина. В маленькой коробочке
лежал "Белый орел" - высший американский военный орден. Всех награжденных
им можно было перечислить не... нет, теперь уже прибегая к помощи ног.
- У каждого разведчика, - задумчиво сказал я, вертя в пальцах это
немыслимо тяжелое бижу, - в самом дальнем шкафу висит пыльный парадный
мундир, на который он навешивает все свои награды, зная, что никогда не
сможет надеть его. Так вот, эту штуку не навесят ни на какой мундир. Сразу
по прибытии ее запрячут в самый надежный сейф и по большим праздникам
будут отпирать внешнюю дверцу, чтобы полюбоваться на внутреннюю.
- Знал, что просил, сволочь, - пробормотал Андрей. - Открой я эту коробку
сразу...
- Что тогда?
- Попросил бы деньгами.
- А если бы не согласились?
- Тогда я бы забрался на самый высокий небоскреб рядом с рекой и запулил
бы эту штуку как можно дальше. Есть такая примета. Хотя нет... деньгами не
просил бы. Награду я получил, - он сыто ухмыльнулся, - а премию поделим на
троих.
- Ладно. - Я блаженно откинулся на спинку сиденья. - Еще один вопрос, и
можем спокойно спать. Что за премия на троих?
- Ну, это не совсем премия, - медленно и с явным смущением произнес
Андрей. Похоже было, что он сболтнул лишку и теперь не знает, как
оправдываться. - Помните - в кабинете профессора ящик с экспонатами? Там
еще граммофонные пластинки были? Мы его уложили в багажник да там и
оставили?
- Да,
- Мы с Кейтлин ее... оприходовали.
- ЧТО?!! - заорал я шепотом.
- Экспроприировали, - поправился мой коллега. - Мы не все, конечно, взяли.
Оставили мрачным типам из АНБ. Только пластинки. В счет возмещения
моральных убытков. Потом нашли мастерскую звукозаписи и перевели на
обычные магнефонные диски. Три комплекта. У профессора была губа не дура.
Так что мы с Кейт единственные, кто может похвастаться, что слышал песни
чужого мира.
- Что-то не больно мне охота слушать эти песни, - скептически пробормотал
я. По правде сказать, мне трудно было решить, который из альтернативных
миров нравится мне меньше - все они были весьма отвратны.
- Зря ты так, - укорил меня Андрей. - Поправь меня, если я ошибаюсь: самая
знаменитая песня Пола Маккартни - это "Yesterday"?
- Да.
- Тогда у меня есть для него небольшой сюрприз.
Анджей расстегнул "молнию" сумки и вытащил наушники портативного
проигрывателя. - Кстати, ты никаких Леннонов не знаешь?
- Единственный, о котором я слышал, - депутат палаты общин британского
парламента. Кажется, был связан с каким-то скандалом. А что?
- Вот эта песня... черт... - Андрей пощелкал клавишами, - судя по надписи
на конверте, написана этим самым Ленноном. Исполнена им же вместе с
Маккартни.
- А что стало с Сатклиффом? - полюбопытствовал я.
- Понятия не имею. Держи наушники.
Я осторожно надел полуобруч наголовника - как раз вовремя, чтобы уловить
вступительные аккорды.
Голос певца был мне незнаком - неудивительно, ведь то был человек из мира
с иной историей. Но слова, понятные с трудом, не были чужими:
When I find myself in times of trouble Mother Mary comes to me Whispering
words of wisdom: "Let it be"...
Я слушал как зачарованный. Самолет набирал высоту, пробивая один за другим
слои облаков, пока наконец не вынырнул из серой мглы и в салон не хлынуло
солнце. Мне хотелось молиться - да то и была молитва, эта песня, только
переложенная на светский манер. А так - что в ней, как не "Господи, спаси
и сохрани..." и "Да будет, господи, на все воля твоя...".
Дивиться мало, с какой точностью уловил неизвестный поэт в тисках
изувеченной истории саму сущность нашего, никогда не виданного им мира.
Пусть все течет как течет, и хотя наш мир несовершенен, хотя и в нем
достаточно боли и страданий, но все же он лучше того, что возник из
стремления к добру и справедливости, потому что только в господе нашем
истинное добро и истинная справедливость.
А голос все лился из наушников, смешиваясь с солнечными лучами.
And when the night is cloudy
There is still the light that shines on me,
Shines until the morrow - Let it be!
Я слушал, и мне казалось, что в синем-синем небе горит, кроме солнца, еще
и звезда, и наш самолет летит прямо к ней, на Вифлеем.
И все же... все же... Как мог всемилостивый господь допустить творение
этих ущербных миров? Ведь если есть где-то ветки истории, разошедшиеся в
районе 1900-х годов, то есть, наверное, и другие развилки. Тогда где они -
или следует говорить "когда"? Миры, где не было Петра Великого?
Никоновского раскола? Великой Схизмы? Падения Рима? Или - страшно подумать
- миры, где сын божий не спустился на землю?
Простирается ли твоя благодать и на эти миры, господи? Я не прошу ответа.
Я буду верить, что это так.
В эти последние секунды песни я понял вдруг, как должен переводиться ее
рефрен.
- Да пребудет! - прошептал я и добавил мысленно от себя: - Вовеки Россия!
Музыка стихла, и остался только ровный гул моторов. Мы летели домой.
Эпилог
Околоземная орбита,
24 июня 1989 года, суббота.
Анджей Заброцкий
Я попытался подбородком поправить патрубок с изотоником и выругался сквозь
зубы - ничего не получилось. Господи боже на небеси, как хочется пива!
Хотя что значит - на небеси? А где я сам? Эй, Янусь, слышишь, я тоже лечу,
выше, чем тебе хотя бы снилось!
Я старался все время держаться так, чтобы голубая громада Земли
оказывалась внизу, в смысле у меня под ногами Иначе начинало мерещиться,
что я падаю. Вот же как интересно человек устроен - висишь на орбите, как
Магометов гроб, не падая, и все равно под ложечкой посасывает. Хорошо еще,
что только посасывает. Моего дублера так и не смогли приучить к
невесомости. Его все время тошнило, а на орбитальной станции это чревато
осложнениями.
И вот теперь я лечу в нескольких сотнях верст над Землей, а рядом парит в
пространстве черная снизу и огненно-белая сверху глыба, на которой выросли
на удивление изящные цветы-антенны. Если бы поверхность планеты под ногами
не проворачивалась медленно-медленно, можно было б подумать, что нас - то
есть меня на "троне" и спутник - замуровало в хрустале.
Я поманипулировал гироскопами, и "трон" закрутился, меняя ориентацию.
Хватит и того, что меня незаметно вывели на орбиту британского
орбитального фотографа. Маневр приближения мне предстояло выполнять
самому, вручную, без помощи вычислителей, сохраняя полное радиомолчание,
чтобы господа лимонники, не приведи господи, не отвлеклись.
По другую сторону земного шара в этот момент второй такой же сателлит
проворно разбирали на части наши ребята из космической охраны. Крепкие
ребята, к невесомости привычные. Нет, чтобы им поручить мое дело! Так ведь
нельзя. В дела военной контрразведки всяким там пехотинцам, пусть даже
космическим, лезть не след.
Всего сателлитов было шесть, но опыт предполагалось произвести на одном.
Эти маленькие шедевры техники теоретически нельзя было подчинить вражьей
воле. Что бы ни случилось, они будут продолжать фотосъемку и отсылать
кодированные по Гастингсу (то есть недешифруемые в принципе) снимки в штаб
британской армии. Их можно было только взорвать, но каждый сбитый
английский сателлит вызывал уничтожение одного нашего. В российском
Генштабе считали, что игра свеч не стоит и наличие свежей информации о
противнике стоит того, чтобы этот самый противник и твои передвижения мог
отслеживать не менее оперативно. И так было, пока какая-то ученая шишка не
проявила инициативу.
А в результате меня полгода натаскивали управлению этим самым "троном" -
креслом с ракетными двигателями и гироскопами, чтобы я мог, пользуясь
дипломатической суматохой, незаметно приблизиться к сателлиту и...
Магнитная защелка намертво впилась в стальной корпус фотографа. Недодумали
господа британцы. К титану так просто не присосешься. Я запустил лебедку
на сматывание и скосил взгляд на часы, пристроенные для удобства на
внутреннюю сторону шлема. Осталось мне полчаса на все про все.
В невесомости нельзя торопиться. Забыв про это правило, а как не забыть,
когда секунды прыгают под самым носом? - я попытался дотянуться до
спутника прежде, чем основные защелки соединят мой "трон" с его обшивкой.
Ничего, конечно, не получилось, зато у меня ушло еще две минуты на гашение
углового момента. Поспешишь - людей насмешишь.
Остальное было уже делом техники. Главное - не запутаться в страховочном
фале. Я залез внутрь корпуса, пользуясь ремонтным люком, аккуратно извлек
твердотельный блок, поблескивающий контактами, в бледном свете фонарика
отыскал нужное соединение, примерился и одним движением разорвал контакт.
Уф! Слава богу, вакуум не заварил разъема. Потом вставил блок между
разъемами и снова подключил. Посмотрел на часы. Как раз вовремя. Мы
пролетали над Центральной Африкой, где вряд ли найдется хоть что-то
интересное для Интеллидженс сервис. Соответственно, и секундный перерыв в
передаче может пройти незамеченным. А даже если и не пройдет - все будет
списано на переключения ретрансляторов.
Теперь самое веселое. Вывести провода наружу, подключить неуклюжий блок
питания (еще бы не неуклюжий - на Земле я бы его не поднял) и антенну. Вот
и все.
Разумеется, если бы не безвестные разведчики, добывшие схемы этого
спутника, ничего бы у нас не вышло. Вместо того чтобы мучиться над
дешифровкой алгоритма Гастингса, контрразведка послала некоего капитана
Заброцкого поместить между камерой и передатчиком прерыватель с обратной
связью. Теперь мы сможем не только прервать при необходимости поток
сведений от фотографа, но и передавать дезинформацию по тому же каналу.
Я в последний раз полюбовался на дело рук своих, потом неуклюже забрался
на "трон" и отключил магниты.
Санкт-Петербург,
22 сентября 1989 года, суббота.
Сергей Щербаков
Это было не совсем обычное награждение. Если бы хоть одна разведка
враждебных держав знала, что творится сейчас в одном из залов малого
Ораниенбаумского дворца, то мои сослуживцы еще долго выгребали бы из всех
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг