мусора. Конечно, для полноты картины следовало бы развеять прах по ветру
но вряд ли управляющий гостиницы будет в восторге. А секретность и так
соблюдена.
На меня навалилась даже не усталость - наоборот, тяжелая расслабленность,
точно я неделю валялся на диване, не вставая. Дело закончено, закрыто.
Больше не надо ломать себе голову над логическими построениями и безумными
гипотезами. Только вот рассудок еще не понял этого, еще гонит
песню-тройку, скачут мысли, несутся, не разбирая дороги...
Редкостное мне все же попалось дело. Кабинетное. Не всегда так бывает,
чтобы нам, агентам охранки, случалось изображать из себя Шерлоков Холмсов.
Чаще неделями просиживаешь над бумагами, или допрашиваешь свидетелей, пока
язык не отвалится, или таскаешься по сточным канавам Чует мое сердце, что
следующее дело окажется именно в этом роде. Хотя кто знает? Меня не
покидало странное ощущение, что встреча с молодым Заброцким изменит мою
судьбу не меньше, чем исковеркала ее встреча со старшим. Какая-то у меня
симпатическая связь с этой семейкой. Может, потому он и кажется мне кем-то
вроде троюродного племянника, что четыре года назад я вытащил его брата из
аляскинских снегов? Впрочем, это все умствования, притом бесплодные
весьма. Как господь рассудит, так и будет.
Я поднял взгляд на монументальные ходики (на самом деле электрические, но
выглядят как настоящие). Оказалось, что времени всего-то без четверти час
дня. И чем, спрашивается, занять себя до вечера?
Обедать не хотелось, но я заказал себе в номер чай с бутербродами и
газеты, а то за последние дни я совершенно отрешился от новостей, даже
российских.
Попивая чай и заглядывая по временам в свежий выпуск "Ведомостей", я
размышлял о превратностях истории. Вот, например, Николай Второй. Тот
самый, кто единственный из российских самодержцев последних веков остался
без официальной прибавки к имени. Александр Второй - Миротворец. Александр
Третий - Освободитель. Михаил Второй - Суровый. А Николай - никакой.
И ведь до такой степени дошло это замалчивание, что как бы и не было
пятнадцати лет царствования. Существовал даже такой верноподданнический
проектец - полагать сие царствование небывшим. Правда, его императорское
величество Георгий Михайлович на сем докладе собственноручно начертать
соизволил: "Родни стыдиться не должно. Автора к продвижению по службе
отныне не представлять, а проект - полагать небывшим".
И что интересно - ведь поначалу никто не пытался делать из Николая Второго
исчадие ада. После ссылок и расстрелов девятнадцатого года ему простили бы
и Кровавое воскресенье, и бездарно проигранную Первую японскую, и все
прочие грешки. Вот же как просто стать добрым царем - достаточно карать
меньше, чем царь следующий. Только когда направляемая железной рукой
Россия вышла в число мировых держав, когда сохранила и преумножила
благосостояние, а смутьянов и радикалов поубавилось - вот тогда, как это в
России принято, с запозданием, газетные шавки принялись упорно облаивать
умирающего слона. Хотя в чем его вина?
"В слабости", - ответил мне внутренний голос. Монарх может быть безумен,
глуп, невежествен - царствование Петра Великого тому пример. Но губит
правителя единственно слабость. Слава богу, за последнее столетие Николай
Второй был единственным из Романовых, проявившим эту черту. Историки
утверждают, что в августе девятьсот пятого, напуганный разгулом черни,
император всерьез подумывал о создании Государственной думы - чего-то
вроде английского парламента на российский лад. Сам я в эту историю верю с
трудом - даже он не мог быть настолько бесхребетен, - но характер Николая
Александровича она представляет с убийственной точностью. Человек, всерьез
считавший себя паладином российского самодержавия, готов был уступить
натиску черни и поступиться последней волей отца, лишь бы удержать корону
на темени. К счастью, слабоволие его и спасло. Не в силах выдержать
упреков матери, Николай отрекся от престола в пользу сына-младенца, а
регентом поставил брата. Малолетний император Алексей Николаевич скончался
от кровотечения тринадцать лет спустя, и Михаил Суровый продолжил править
Россией уже как самодержец.
Мысли мои плавно перешли на хрупкость истории, ее подверженность случаю.
Что, если бы Николай Второй не принял того исторического решения? Если бы
Успенский манифест остался неподписанным? В какую бездну могла бы зайти
Россия? И как сложились бы судьбы тех, кто вошел в историю двадцатого
века? Кто помнил бы Черчилля, не развяжи он Мировую войну? Или Ганди, не
приведи его к власти деньги русской разведки? Впрочем, рулетка
случайностей не разбирает, на кого падет выигрыш. Ничем другим, кроме
совершеннейшей случайности, я не могу объяснить приход к власти Муссолини.
Мои мысли вновь и вновь возвращались к угрозе демократического правления,
нависавшей над страной в начале века. Нам, нынешним, трудно представить,
насколько близка она была к осуществлению. Как и всякий нормальный
человек, я привык считать монархию естественным государственным строем.
Даже те режимы, которые называют себя "демократическими", на практике
быстро скатываются к единовластию, только уже не помазанника божьего, а
просто самозванца, первым сообразившего стать диктатором. Обычно за спиной
такого самозванца стоит горстка не более законных аристократов -
новобогачей или старых соратников. Подобную модель развития мы часто видим
в недавно отложившихся колониях, хотя и цивилизованные страны не
гарантированы от этого недуга. Но, лишенные поддержки истории, подобные
царьки оказываются обычно - уж простите за каламбур - калифами на час.
Единственная страна Европы, в некоторой мере избежавшая описанной
печальной участи, это Британия, и ей удалось распространить свой
парламентаризм по миру. Но английское самодержавие было ущербно с той
поры, когда Иоанн Безземельный продал свою власть баронам, и на то, чтобы
привыкнуть к весьма куцей английской демократии, у британцев ушли века. К
чему же приводит народовластие в худшей его форме, демонстрируют нам
Соединенные Штаты, добровольно проголосовавшие за установление режима, по
сравнению с которым немецкий социализм покажется безудержной анархией.
Какой же стала бы Россия, оставленная на пороге века без твердой руки, как
ребенок со спичками? Какой мировой пожар мог разгореться?
Хорошо все же, что история не терпит сослагательного наклонения. Хватает с
нас и сегодняшних забот.
Пустые умствования быстро наскучили мне. Не в первый раз горевал я из-за
нелепого своего характера. Казалось бы, что проще - отдыхай, Сережа, плюй
в потолок вишневыми косточками... Так нет, крепко засело в сердце, что
пустым рукам нечистый дело найдет. Дела ищут руки. Чем же мне занять дни
ожидания? Почитать, что ли? "Материнскую ртуть" я осилил вчера перед сном,
а начинать что иное - вряд ли смогу дочитать до отъезда. Разве что
полистать подрывную литературу, каковой имею привычку пробавляться в
дороге. Конфискуем мы ее уйму, а печатается еще больше. Да что говорить -
почти каждый студентик если не держал у себя, так полистывал у друзей это
отравное чтиво. Управление уже давно махнуло рукой, считая, что молодежь
должна перебеситься. Я с этим не согласен. Таким, как мой Андрей, я бы
доверил в руки любые памфлеты социалистов - этого парня не свернешь с
верного пути словесной мишурой. Еще пару лет, и уже не он на меня, а я на
него буду смотреть снизу вверх - далеко пойдет. Но таких, как он, немного.
Или правда поплевать из окна вишневыми косточками? Вспомнил про косточки,
и вспомнились вишни, те, что ведрами привозили к нам в Симбирск с нижнего
течения Волги, из-под Саратова - огромные, смоляно-черные, блестящие, как
глаза цыганок, сладкие, точно сахарные. Очень захотелось домой. И не в
родительский дом, а в свой. Которого у меня еще нет. Но будет обязательно.
И чтобы окна смотрели вниз на реку, и сад, и жена, и детишки, и лето, и
ведро вишен, чтобы сплевывать косточки в окно и смотреть, как они летят
вниз и теряются из виду в густых кустах боярышника, где водятся особенные
рогатые гусеницы, за которыми я так любил наблюдать в детстве...
Старею. Раньше мне и в голову бы не пришло мечтать о собственном домике с
садом и семье из пяти-шести душ.
И вот тут я понял, чем мне заняться... Чем мне обязательно надо, просто
необходимо заняться. Я снова включил элефон, вызвал городской справочник и
непозволительно долго листал - странное стеснение охватило меня. Только
одна мысль не позволила мне струсить - если я не сделаю этого сейчас, то
не сделаю никогда.
Я набрал номер и поднял телефонную трубку. Несколько секунд под ухом
чирикали зуммеры.
- Халло? - с вопросительной интонацией осведомился мужской голос.
- Э... кхм... - В горле у меня пересохло, точно у мальца первом свидании.
Боже святый, да что это со мной, старым охальником? - Елизавету Карловну
не соизволите позвать?
- А, простите, кто спрашивает? - с сильным немецким акцентом недоверчиво
поинтересовался голос. Думаю, это был ее отец, и за недоверие я его не
винил. А что ответить на расспросы, я придумал заранее.
- Из Управления политической благонадежности, - заявил я, пытаясь неслышно
поплевать за левое плечо, - титулярный советник Щербаков.
- Управления... - голос моего собеседника сошел на нет - очевидно, теперь
уже у него горло сохло. - Одну минутошку.
- Конечно-конечно, - пробормотал я, но, по-моему, уже в пустоту.
Несколько минут в трубке стояла томительная тишина.
- Алло, Сергей! - прозвенел наконец знакомый голос.
- Эльза... - Я сглотнул и с трудом выдавил из себя заранее заготовленную
фразу: - Что вы делаете сегодня вечером?
Рига, 23 сентября 1979 года, воскресенье.
Анджей Заброцкий
Выйдя из "Елисеева", я бросил пакет чая на заднее сиденье и так газанул с
места, что чуть не проскочил красный семафор на Александровской. Не жизнь,
а полное фугу в мундире.
А ты что думал, Андзюсь? Жизнь - это ведь тебе не кино про агента бляха
номер 007. Это на серебристом экране преступления века раскрывают лощеные
франты в темных очках, попивая в ресторане мартини в обществе загадочных
красоток, которых к нему пачками подсылают враждующие конторы.
А в жизни все намного сложнее - и проще. В наш век умных машин, хранящих в
своем ферромагнитном нутре прорву всей и всяческой информации, практически
единственное, что требуется, - это правильно сформулировать вопрос. И все.
Сумели мы со Щербаковым это сделать - и вот походя раскрыли. Преступление,
конечно, на приз столетия не тянет, но... круги по воде могут пойти такие,
что...
А-а, к лешему. Это игры такого уровня, что покойный профессор с трудом
засчитывается за пешку. А я - так, пылинка на зеркальной глади черно-белой
клетчатой доски. Досадная помеха.
Так что могу купить себе коробку зубного порошка и до блеска начистить
свою собственную бляху с четырехзначным номером, начинающимся вовсе не с
"ноль-ноль" Кстати, порошок-то надо было купить! Забыл, олух.
Но все равно, обидно до слез. Прикоснуться к тайне, ощутить ее, уловить
этот запах и... Прямо как у ребенка, которому дали поглядеть на картинку к
мультику, а потом резко захлопнули дверцу перед самым носом.
Грустно. От такой жизни сразу начинают заползать в голову всякие мудрые
мысли. Например, какого, спрашивается, черта я не продолжил семейную
военно-воздушную традицию? Был бы уже минимум лейтенантом. Или другой
вариант - почему не остался на действительной? Офицерское училище, потом
пару лет погонять по тайге взвод для выслуги, после чего прорваться в
Академию Генштаба. А уж со значком генштабиста можно любые двери ногами
открывать. Дорогих ресторанов в том числе.
А вместо всего этого сижу я на задворках великой империи, пусть и
поблизости от парадного входа. Окно в Европы, черти бы их взяли. И сидеть
в этом окне холодно, мокро, и ветер постоянно насквозь продувает.
Мало мне того, что жизнь не складывается, точнее, складывается, но как-то
наискось, так еще и погода тоску наводит. Заржавею я тут скоро и покроюсь
зеленой мохнатой плесенью. Подать, что ли, рапорт на перевод в Туркестан?
Там тепло, там змеи. Они вкусные. Змея, нарезанная кусочками и поджаренная
на сковородке, - это, доложу я вам, замечательнейшее блюдо. Особенно на
ужин после того, как весь день по барханам побегаешь.
До чего ж противная штука - рефлексия! Богопротивное занятие - себя
жалеть, а я как исповедовался сегодня после обедни, так и продолжаю словно
ни в чем не бывало погрешивать. Стыдно как - не могу.
Эх, ну чего бы такое сотворить, чтобы не впасть в углубленную тоской
депрессию? Может, методом Щербакова воспользоваться? В универе многие
пробовали, особенно из "позолоченной молодежи". Да ну. Еще обкурюсь с
непривычки, как улей, так, что дым из ушей пойдет. А нервы лучше успокоить
старым испытанным способом. На следующем перекрестке я развернулся и,
резко газанув, понесся обратно в управление.
В огромном здании, даже с учетом дежурных, было практически пусто. Господа
полицейские чиновники все-таки сначала чиновники, а уж потом полицейские.
Поэтому в выходной день их на рабочее место калачом с медом не заманишь.
Даже тех, кому вероисповедание позволяет в святой день работать.
- Ключ будете брать? Я на секунду задумался.
- Пожалуй, нет, Пал Петрович.
Из "чижа" я на этой неделе уже стрелял. Да и неохота лишний раз туда и
обратно топать.
Если наверху в здании людей не было "почти", то в подвале, похоже, не было
даже крыс. И то верно - что им здесь, pardonnez-moi, жрать? Разве что
патроны.
Я неодобрительно покосился на ржавые потеки на стенах - третий, по слухам,
ремонт, а трубы как текли, так и текут. Когда только начальство их
заменить соберется? Наверно, когда они возьмут да и лопнут в разгар зимы,
оставив всю полицию, в том числе и само начальство, без тепла.
Тир, к моему удивлению, был открыт. Вообще-то ему и положено быть
открытым, но... много у нас на святой Руси разного положено, да так и
лежит на печи, перекатываясь с боку на бок. И если бы дежурному - бывшему
сыщику, сунувшемуся пяток лет назад разоружать свихнувшегося лавочника, -
захотелось пойти куда-нибудь перекусить, а то и вовсе устроить себе
очередной выходной, никто бы этого и не заметил. Кроме меня, грешного.
- Добрый день, Илья Никанорович. Что почитывать изволите?
Дежурный отложил в сторону книжку, снял очки, протер их и нацепил обратно.
- А-а, господин Заброцкий изволили пожаловать. А я - то уж понадеялся, что
никто меня, старика, сегодня и не побеспокоит.
- Так и я вас, Илья Никанорыч, не побеспокою особо. Вы наушники нацепите и
читайте себе спокойно.
- Да уж какое тут чтение с тобой, - добродушно проворчал дежурный. - То
подай, это принеси...
- Так что ж это у вас за книга такая интересная? - полюбопытствовал я.
- Да вот, - дежурный поглядел на меня с некоторым, как мне показалось,
смущением. - У жены взял. "Приключения княжны Мэри" называется. Любовные,
кха-кха, приключения.
- Забавная, однако, у княжны Мэри обложка, - заметил я приподнимая тяжелый
коричневый фолиант, на котором золотой старославянской вязью было выведено
"Пистолеты мастера Лепажа в собраниях частных коллекционеров".
- Завернул от греха подальше, - пояснил дежурный. - А то, не дай бог,
надорву листок, так меня жена потом самого... надорвет.
- Ясно. - Я опустил книгу обратно. - Дайте-ка тогда мне, Илья Никанорыч,
"воеводин", патронов полсотни и мишеней штук... а-а, дайте пачку, потом
верну все, что останется.
Я налепил листок мишени на изрешеченную фанеру, и моторчик, противно
загудев, увез ее на 25-метровую отметку, туда, где черный кружок казался
вовсе крохотным. Большая квадратная мушка "воеводина" полностью накрывала
его.
Затаив дыхание, я подождал, пока мушка стала расплывчатой, а кружок
мишени, наоборот, резким и четким, и плавно надавил на спуск.
Ба-анг.
Грохот мощного армейского патрона был хорошо слышен даже сквозь дорогие
наушники.
Банг. Банг.
Надо будет как-нибудь выбраться на загородное стрельбище и пострелять из
винтовки.
Банг.
Я отложил опустошенный пистолет в сторону, нажал кнопку и подождал, пока
мишень подъедет обратно.
Плохо. Дырки от пуль разбрелись по листку так, словно я не стрелял по нему
из пистолета, а плевался вишневыми косточками. Не отвратительно, но плохо.
Выходит, с нервами-то и в самом деле паскудно.
Ну да ничего. Торопиться мне некуда, патроны есть. Так что я эту десятку
еще сегодня выбью.
Через полчаса мне стало ясно, что, даже изведи я еще коробку патронов,
десятки мне не выбить. И не потому, что указенного "воеводина" мушка
перекошена. Не иначе там, наверху, мне решили преподать урок смирения.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг