хотя, по сути, никого, кроме меня и еще двух лиц, это не касается... Вы
помните, я говорил, что меня здесь ждут?
- Ваша матушка?
- И матушка. Но с матушкой какие секреты... Ее как раз я собирался с
обозом отправить под Ярославль или в Пензу, к родственникам. Девушка меня
тут ожидала, невеста. Я, знаете ли, Берестов, решил с ней в Москве
повенчаться. Для того и рвался из армии.
- В этом состоит дело, о котором вы просили не упоминать?
- Да, в этом. Только если до вас действительно не дошли армейские сплетни,
то и объяснять мне нечего. Просто женюсь, и все.
Больше он не рассказывал, а я расспрашивать не стал.
Я вышел на крыльцо. Меня охватили темнота и горьковатый запах мокрого
сада. Шумела листва, слышался шлепот дождя, и ветви постукивали по крыше.
За мной вышел Листов.
- Поручик, - сказал он, - вы, наверное, чувствуете, что я все время
недоговариваю...
- Нет, почему же, - возразил я.
- А все оттого... Вы знаете, так получилось, что меня с вами не только
Финский поход связывает. Как-то нелепо... даже объяснить это трудно...
- Если трудно, то не спешите с объяснением, - сказал я.
6
Мы подъезжали к Москве со стороны Калужской заставы. Так предложил Листов.
- На Дорогомиловской всегда толпы народа, - сказал он, - ждут известий из
армии. Особенно нувеллисты.
- Нувеллисты?
- Amateurs de nouvelles- любители новостей. Не слыхали такого словечка? В
Москве их целая компания. С некоторыми я знаком, но сейчас хочу проехать
незамеченным.
- Вам-то, быть может, уже и не надо в Москву, - сказал я.
- Нет, отчего же, надо, - ответил Листов. - У нас есть домишко на
Пречистенке. За ним Никодимыч присматривает, старый солдат, с отцом прошел
все войны. Быть может, он что-нибудь знает. Чует мое сердце, она в Москве.
Пока вы будете у генерал-губернатора, я попытаюсь что-нибудь выяснить.
После визита возвращайтесь ко мне, вместе поедем в армию. Мы двигались
враскачку по блестящей от грязи, но местами подсохшей дороге. Стоял
утренний туман, казалось бы легкий, но бесследно растворявший кусты и
деревья в пятидесяти шагах.
- Бывали в Москве? - спросил Листов.
- Давно.
- Это Воробьевы горы. Давайте остановимся.
Мы вышли из коляски и через мокрые кусты пробрались на открытое место.
Передо мной открывался огромный неясный простор. Там, внизу, туман
становился реже, и можно было разглядеть матовый изгиб Москвы-реки, за ним
рощи, холмы слева и справа, а дальше на ровном пласте тумана короткие
вспышки блеклого золота и смутные очертания соборов.
- Слушайте, - сказал Листов. - Я вспоминаю... Вы знаете, какой сегодня
день? Двадцать третье! Ведь двести лет назад в этот день Москва прогнала
поляков. А гетман Ходкевич со своими шляхтичами примерно в эти часы
смотрел на Москву отсюда же, с Воробьевых гор. Я не путаю? Какой день!
Листов оживился, но когда мы подъехали к заставе, снова задумался.
- Достается Москве... - сказал он. - Похоже, и на этот раз впустим
неприятеля.
Калужская застава представляла пустое, заросшее молодыми березами место. У
дороги небольшой домик с распахнутой дверью, две рогатки на кривых колесах
по обочинам.
Сначала выглянул солдат в зеленом мундире. За ним, подавляя зевоту, вышел
человек в желтом халате и колпаке. Небритое лицо, клочьями бакенбарды. Он
почесал грудь, запахнул халат.
- Куда путь держите, господа? Не из армии?
- Какие здесь новости? - не отвечая, спросил Листов.
- Бегут, - сказал "халат". - Правда, меня не так беспокоят. А через
Преображенку и Семеновскую, почитай, полтыщи возов выезжает за день. Как
записать-то вас, господа?
- Братья Славянские. Когда мы отъехали, я спросил:
- Почему вы назвались такой фамилией?
- А так, больше по привычке. На этой заставе никто спокон веку своим
именем не назывался. Вот вам Русь-матушка. Военное время, болтовня о
шпионах. На Дорогомиловской заставе целый взвод гарнизонных, иначе как
через плац-адъютанта в Москву вас не впустят. А тут отставной прапорщик в
халате, два инвалида и сплошное ротозейство.
Мы ехали по городу, вернее, деревне, только местами напоминавшей город.
Сначала шли пустыри, потом глухие заборы, из-за которых вываливалась
зелень садов. Иногда открывались белые, желтоватые или розовые, по большей
части облупленные стены соборов или особняков. Но чаще неоштукатуренные
дома и серые избы то тесным рядом, то вразброс поодиночке рисовали
разновысокий, неровный профиль улицы.
Мы свернули налево. Мелькнул какой-то пруд, и копыта лошадей глухо тронули
бревенчатую мостовую. Тележка неистово заметалась, попадая колесами в
шели. Я чуть было не вывалился в грязь.
- Крымский брод, - сказал Листов. - Проклятое место. Терпите, поручик.
Сейчас будет Никольский мост, а там уж недалеко...
Совсем медленно, шаг за шагом мы проехали ветхий мост, у него даже перила
были развалены. Такого моста я не помнил и старался понять, где мы едем.
Все это утро в Москве показалось мне долгим белесым полусном. Я не мог
разглядеть города, ватный туман бережно приглушал остроту первой встречи,
приучая меня к новизне пока еще запахами, смутными контурами и тем
неуловимым, что поселяется в городе с момента его рождения и определяет
своеобразие на все времена.
Вот дом Листовых на Пречистенке, разговор с Никодимычем, бойкий мальчишка,
посаженный на козлы моей тележки с наказом отвезти меня к дому
генерал-губернатора и обратно. Потом скачка по улицам с птичьим
покрикиванием возницы и розовый накал тумана, уже отступавшего под
утренним солнцем, когда мы въезжали на Лубянку.
Несмотря на ранний час, у дома генерал-губернатора было оживленно. Входили
и выходили люди, стояло несколько экипажей. В приемной, полукруглом зале с
колоннами, прохаживалось несколько офицеров. Я подошел к адъютанту.
- Поручик Берестов с депешей из штаба Кутузова, - сказал я.
- Из штаба? - Офицер отодвинул бумаги. - Однако что за форма на вас? Когда
вы прибыли?
- Только что.
- Пожалуйте депешу.
Он взял синий конверт, хмыкнул, еще раз оглядел меня и стремительно,
как-то боком исчез в дверях. Затем я услышал голос:
- Поручик Берестов, к генерал-губернатору!
В просторном кабинете с темным блеском паркета и тяжелой зеленой портьерой
сидел человек в сюртуке с генеральскими эполетами. Он сказал, не отрываясь
от бумаг:
- Присаживайтесь, голубчик.
Еще минуту он что-то писал, потом встал, быстро подошел ко мне и, заложив
руки за спину, стал разглядывать.
Это был граф Ростопчин, только одновременно живее и старше, чем я видел
его на портретах. Большой, несколько широковатый лоб, от которого все лицо
быстро суживалось книзу. Густые черные брови с быстрым, любопытным
взглядом темных глаз, полуулыбка на тонких губах и яркие, чуть ли не
нарумяненные щеки. Серо-голубой сюртук ладно сидел на его невысокой,
плотной фигуре. Сзади во всю стену висела карта России.
- Сидите, сидите, в ногах правды нет... - Он продолжал меня разглядывать:-
Да вы молоды... Так вот, батенька, штука в чем. Депеша, которую вы
привезли, вовсе не депеша. А по правде, я просил генерала Ермолова
прислать вас ко мне под любым предлогом. Дело в том, что на вас падает
подозрение в измене.
Я встал.
- Но ведь это только подозрение, друг мой, подозрение...
- О каком подозрении вы говорите?
- Так это не я говорю, золотой мой. И подозрения не мои. Я оттого вас
вызвал, что батюшку вашего хорошо знал и решил не давать вас в обиду. Да
вы садитесь, садитесь...
Он стал легко расхаживать по кабинету.
- Месяц назад были захвачены бумаги генерала Себастиани, а в них
обнаружено донесение Мюрата о предполагаемом движении русских на Рудию.
Решение о движении на Рудню было принято на военном совете только за два
дня до этого. Ну, разумеется, стали искать изменника. Подозрения,
подозрения... Вот и на вас думали...
- В какой связи?
- Как, братец, в какой? Вот мне докладывали, что вы по аванпостам
разъезжаете, рисуете что-то. Конечно, страсть к художеству похвальна, но в
армии надо быть осторожным, ох каким осторожным. Есть ведь
недоброжелатели. Короче, вас было хотели арестовать и дознаваться, но до
меня дошло. А я не позволю бесчестить сына старого воина, которого хорошо
знал...
Ростопчин ходил, как бы пританцовывая, поглядывал на меня все так же
насмешливо, но в то же время внимательно.
- А что ж вы в старом мундире? Бедствуете? И документы, говорят, потеряли.
Но это ничего. Вот побьем французов, чин получите, все образуется... Так я
о чем? Словом, вот мой план. Вы денька два здесь побудьте, на обед милости
просим, а там поезжайте в армию. Я вас письмом снабжу к самому
светлейшему, сниму подозрения... Вы ведь клянетесь именем своего батюшки,
что ничего дурного противу отечества не замышляли?
- Я... конечно...
- Вот и прекрасно. Не сомневайтесь ни минуты, я на себя это дело возьму.
Напишу, чтобы во всем разобрались, дали вам место в полку. А теперь
отдыхайте, голубчик. Вы где остановились?
- У знакомого.
- Вечерком буду ужинать у князя Долгорукова, приходите запросто. У нас тут
в Москве без церемоний. Только не путайте, Долгоруковых много. Я у того,
которого дразнят "балкон" за челюсть здоровенную. Ха-ха, забавно, не
правда ли? Ну, идите, идите, мой друг. И не благодарите. Батюшку
вспоминайте, ему обязаны. До вечера.
Я уже открывал дверь, как Ростопчин сказал:
- Постойте. Что-то меня просили передать вам о докторе Шмидте...
Я остановился.
- Доктор Шмидт, доктор Шмидт... - Ростопчин потер рукой лоб. - Что-то вам
про доктора Шмидта... Да напомните же, ведь я не знаком с этим Шмидтом!
Я неуверенно молчал.
- Вы что, не знаете доктора Шмидта? Я пожал плечами.
- Но ведь именно вам меня просили передать что-то об этом докторе.
Вспомните же наконец.
Я молчал.
- В таком случае, вернитесь, - сказал Ростопчин. - Придется нам вместе
вспоминать.
Он уже не улыбался. Темные глаза смотрели твердо и холодно, но с той же
долей насмешки.
- Вернитесь. Так вы не знаете доктора Шмидта?
- Возможно, и знаю, - ответил я. - Но не могу же упомнить всех, знакомых у
меня очень много.
- Какая забывчивость! - сказал Ростопчин. - В такие-то молодые годы.
Возможно, письмо одной особы напомнит вам о докторе Шмидте.
Он выдвинул ящик стола и достал небольшой листок бумаги.
- Не любопытствуя до ваших интимных дел, читаю только то, что касается
доктора Шмидта. Итак, слушайте: "Здесь я увидела доктора Шмидта, о котором
ты мне говорил. Он и не Шмидт вовсе и занят тайным делом, но для меня это
давно не тайна..." Дальше не продолжаю, - сказал Ростопчин. - Здесь
слишком много для вас любопытного. Если вы забыли доктора Шмидта, то,
надеюсь, не забыли особу, написавшую вам это послание?
- Не знаю, - сказал я. - Возможно, письмо вовсе не мне.
- Вам, как не вам. Поручик Берестов разве не вы?
- Все это недоразумение. - Я отвечал наугад, чувствуя, что попал в историю.
- Возможно, и так, - сказал Ростопчин. - Давайте тогда разберемся. Я
повторяю вопрос: вы помните ту особу, которая написала письмо?
Я снова пожал плечами.
- Ах, вот как! - удивился Ростопчин. - Прекрасное самообладание! Так я вам
напомню. Полюбуйтесь.
Он положил передо мной медальон на тонкой серебряной цепочке. На верхней
крышке медальона белой, голубой и сиреневой эмалью был выписан тонкий
узор, напоминающий сложный вензель.
- Откройте, откройте, - сказал Ростопчин.
Я открыл медальон. Внутри него на темно-голубом овале написан женский
портрет. Лицо повернуто в полупрофиль, но глаза смотрят прямо. Волосы
спадают на плечи до открытого платья.
Я не сразу понял, что девушка в медальоне очень напоминает Наташу.
7
- Вспомнили? - спросил Ростопчин.
Я рассматривал медальон, а внутри росло изумление. Только детали не
соответствовали в портрете- платье, прическа, - а в остальном казалось,
что он писан с Наташи.
- Кто это? - спросил я.
- Однако! - сказал Ростопчин. - Подпись художника хоть разбираете?
Да, я увидел подпись. Мелко, но четко внизу овала: "А. Берестов".
- Не помните своих моделей? - спросил Ростопчин.
- Я вообще многого не помню, граф, - ответил я.
- Зовите меня просто "ваше сиятельство", - быстро поправил Ростопчин. -
Для российского подданного ваше обращение может показаться странным. Когда
вы отправились с депешей?
- Вчера утром.
- Почему только сегодня явились?
- Пошел дождь, и дороги развезло. Я ночевал в пути.
- Где?
- В какой-то деревне.
- Но в вашей подорожной нет ни одной отметки! Где вы меняли лошадей?
- Я не менял лошадей.
- По какой дороге вы ехали?
- На Москву только одна... хорошая дорога.
- Две, батенька, две!
Я не мог сообразить, как вести себя в отношении Листова. Ведь он просил
сохранить в тайне заезд в свое имение.
- Майор Сухоцкий приписал на депеше, что вас сопровождает ротмистр Листов.
Где он?
Я пожал плечами:
- Разве моя забота следить за ротмистром, подсаженным мне в тележку?
- Ах, золотко мое! - Ростопчин картинно всплеснул руками. - Да
согласитесь, наконец, что все это выглядит странно! Вас отправляют
курьером, вы скитаетесь бог знает где, не отмечаете подорожную, теряете
сопровождающего, а кроме того, ничего не желаете помнить!
- Но это лучше, чем помнить то, чего не было, - заметил я.
- В каком смысле? - насторожился Ростопчин.
- Вы начали с моего батюшки и вашей памяти о нем. Как я теперь понимаю,
это была всего лишь шутка?
- Ну конечно, дорогой мой! Хотя не поручусь, что среди моих знакомых не
было какого-нибудь Берестова. Но шутка, пусть шутка. Я-то
генерал-губернатор Москвы, и мне шутить сам бог велел. А вам-то какой
резон? Я вас все равно перешучу.
- Мне вовсе не до шуток, - сказал я.
- Смело! - сказал Ростопчин. - Вы говорите со мной довольно смело! Похоже,
что на руках у вас еще остались козыри. Но сначала разберемся с теми,
которые мне известны.
Он положил на стол папку и постучал по ней пальцем.
- Тут все о вас. Сначала свидетельства об участии в Финском походе. Потом
вы исчезаете на два года. И вот снова в войсках. Никаких документов ни о
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг