- Слышь, Анисим, а все ж ты про звезды скажи. Чего они душу терзают?
Влекут куда-то, чегой-то шепчут?
- Эх, голова! Кабы я знал... Говорю, то глазы небесные.
- Страсть как горят- насквозь прожигают.
- Жалеют тебя, дурачка. Небось завтра без головы останешься. С женкой-то
попрощался?
- Как, тоись? Я пять годов дома не был.
- Ну, про себя? Про себя-то сказал ей, прости-прощай, женка, ясная
голубушка. Больше не свидимся, живи-поживай, мужа помни.
- А... Это поспею. Как душа отлетать станет, так и скажу.
- Да... - вздохнул кто-то. - Баба вроде и никудышная вещь, а прямо в
сердце стоить, куды от ей денешься...
- Никудышная! На бабе свет держится...
Завтра битва. Я лежал, и не мысли, а вереница обрывочных воспоминаний
текла в глубине сознания. Сменялись лица, прошлое мешалось с настоящим,
проблескивало будущее, и все вертелось, говорило, мелькало...
Я вспомнил ночь на той же даче, где впервые увидел Наташу. Только было это
через год. Куда-то разъехалась, разошлась компания, мы остались одни.
Догорел последний свечной огарок, осенняя темнота подступила к окну.
Она лежала, завернувшись в одеяло. Я сидел на краешке топчана. Что-то
взвизгнуло и ухнуло в дальнем лесу. Она спросила:
- Ты никогда не боишься?
- Бывает, - ответил я тоном бесстрашного человека.
- Например, если в темном лесу?
- В лесу не боюсь.
- Ты был в лесу ночью?
- Несколько раз.
- И не боялся?
- Кого бояться в темноте? Никто тебя не видит. Если часто ходить, просто
привыкнешь.
- Я бы никогда не привыкла. Я даже по темной улице не могу идти.
- Это пустые страхи, - сказал я небрежно.
- Ас тобой не боюсь. Я даже могу пойти в лес, если хочешь.
- Зачем?
- Просто пойти туда ночью. Чтобы рядом был ты и я не боялась. Мне кажется,
я не испугаюсь нисколько.
- Я покурю.
- Только приходи быстрей, а то здесь темно.
Я вышел и сел на крыльцо. Смутная луна оставила тень на серой траве. Я
представил, как она спрятала подбородок в теплое одеяло, согнулась
уголком. Небо огромно и пусто. Звезды едва проступают невзрачной беловатой
мошкарой. Чернеют силуэты сосен. Я ждал, что залает собака, но темнота
молчала. Я снова представил ее спящей и ночную пустыню вокруг. Только
обломок луны. Я поежился, сделал две затяжки, но холод не проходил. Я смял
сигарету и быстро пошел в дом. Почудилось, что кто-то смотрит мне в спину,
кто-то ждет за кустами. Я рывком закрыл за собой дверь.
Она уже засыпала. Я сел на кровать, хотел что-то сказать ей, но только
погладил волосы. Она придвинулась ближе, уткнулась головой в мое колено...
Теперь я лежал и смотрел на звезды. Они были те же, что в первую ночь на
бородинской земле. Те же, что в ту ночь на даче. И это говорило о единстве
всего, и прошлого и настоящего. Я снова искал свой огонек среди тысяч,
усеявших небо. Быть может, тот, розоватый и слабый? Или другой, ледяная
крупинка? А может быть, тот, пронзительный, как игла, или мягкий, цветочно
округлый? Горели зеленоватые, голубые, с лимонным, сиреневым, палевым-
любым оттенком, но все одинаково зеркальные, то ясные, как бы протертые,
то притуманенные дыханием пространства.
Они над временем, эти блестящие колышки жизни. Мы прикованы к ним глазами,
сердцами. Сколько глаз устремлено сейчас в небо? Где-то рядом со мной не
спят прапорщики Пестель и Муравьев-Апостол. Не спят поэты Жуковский и
Чаадаев, они тоже здесь, в Бородино. Не спит Кутузов, не спят солдаты и
генералы. И, может быть, именно в эту минуту поручик Огарев пишет в
записную книжку слова, которые я прочел еще в дни жаркого московского
лета: "Сердца наши чисты. Солдаты надели чистые рубашки. Все тихо. Мы
долго смотрим на небо, где горят светлые огни- звезды..."
Сердца наши чисты... Горят звезды. Великое таинство Бородинского боя уже
готовится к свершению, и начинается оно в наших сердцах.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Вам не видать таких сражений! М. Лермонтов
1
Утром еще до света я услышал, как поднимаются полки. Костер наш погас,
только слабо дымил. Я продрог: ночь была мокрой, холодной.
Белесый неровный туман качался над биваком. Фигуры солдат сновали, как
тени. Негромкий разговор, топот, всхрапы коней. Потянуло запахом каши от
большого костра. Негромко бряцало оружие. Я попытался сделать что-то вроде
зарядки.
- Примерз, ваше благородие? - спросил кто-то ласково. - Ишь размахался,
как крыльями...
Другие засмеялись. Говорили между собой мягко, вполголоса. По всему полю
шел сдержанный многоликий ропот. Даже перекличка велась негромко.
Раздавали сухари и чай.
Листов подвел оседланных лошадей.
__ Я сейчас в штаб, а потом к Барклаю. Хотите со мной?
- А к Тучкову я должен рапортоваться?
- Сейчас ему не до вас.
Мы подъезжали к штабу, как вдруг что-то блеснуло и бухнуло вдали. "Сейчас
начнется", - подумал я. Но нет, тишина. Листов, придерживавший коня, снова
тронул его.
- Тявкнул и замолчал, - сказали в колонне.
- Задирает, - добавил кто-то.
Когда Листов вышел из штаба, раздались подряд еще три выстрела. Уже
светало, но туман не сходил. Белка тревожно прядала ушами.
- Теперь на батарею, - сказал Листов. - Чего же наши не отвечают?
Не успел он сказать, как гораздо ближе, чем первые, грохнули новые пушки.
Целый перебой вспухающих мощных ударов прокатился впереди по линии.
Дрогнула земля, дернулись лошади. Казалось, туман затрясся и оттого стал
светлеть и распадаться.
- Пошло! - крикнул Листов.
Что-то с шуршанием пронеслось мимо и отбросило упругую струю воздуха.
Ядро, подумал я с изумлением. Мы пустили коней в галоп.
На батарее Раевского туман уже спал. Он осел в низину Колочи и стоял там,
как в блюдце, захватив часть деревни и растекаясь в сторону неприятеля.
Позади нас красноватой полосой накалялось небо, а сверху оно было чистым,
только два-три ярко-розовых облака висели над нами.
Бух! - выскакивал по-над туманом белый клуб, висел мгновение, а потом
расходился. Что-то невидимое бороздило воздух, треснуло над головой, и
фонтан взвизгиваний обдал землю. Черный бестолково вихляющий шар
прокатился совсем рядом.
На батарее, пританцовывая, съезжаясь и разъезжаясь, с блеском золотого
шитья и колыханием перьев, толпилась свита генерала Барклая. За ночь
подсыпали бруствер, и теперь он был гораздо выше рослых канониров.
Батарея мерно и деловито била в сторону Валуева. С гулким лопаньем пушки
подпрыгивали и откатывались назад. Канониры накатывали их снова, забивали
заряд.
Листов подскакал к Барклаю и, приложив два пальца, рапортовал. Барклай,
неподвижно-торжественный, с красной лентой через плечо, весь в орденских
звездах и ромбах, слушал Листова, чуть наклонив голову и прикрыв веки.
Лошади остальных вскидывались и пританцовывали, но конь Барклая стоял
почти неподвижно, я заметил, как он сдерживает его незаметным пожиманием
шпор. Сзади хрястнуло, раздался вскрик, кто-то осел вместе с лошадью.
Барклай не повернулся. Упавший выбрался из-под убитого коня и,
страдальчески кривя лицо, подошел к Барклаю.
- Ваше превосходительсто... - начал он.
- Прикажите подать другую лошадь, - хладнокровно сказал Барклай.
Листов отъехал ко мне.
- Ну, - сказал он, - дай бог. Пока артиллерия да егеря, но скоро колонны
пойдут.
Да, егеря. Они всегда начинают. Еще тогда, читая о двенадцатом годе, я
полюбил егерей. Мне нравился их скромный мундир, мне нравилась их лихая
песня: "Ну-ка, братцы егеря, егеря! Начинаем мы не зря, эх не зря!"
Я знал, что сейчас, пока канонада идет по фронту, они рассыпаны в цепи
впереди батальонов и, притаившись за бугорками, кустами, спрятавшись в
шанцах, держат на изготовку свои штуцера, чтобы прицельным огнем встретить
французов.
Егеря- легкая пехота. Невидимой пружиной они держатсейчас готовую к атаке
французскую армию и первыми встретят ее натиск.
Напротив батареи, в Бородино, тоже егеря, гвардейский полк Бистрома. Туман
отодвинулся на границу деревни и скрыл наступавших французов.
Листов подъехал к Барклаю:
- Ваше превосходительство! Егеря как в ловушке! Если ударят по ним с двух
сторон, отойти не успеют.
- Вижу, - сказал Барклай и бросил на Листова любопытный взгляд. Потом
обернулся к свите:- Павел Андреевич, пошлите к полковнику Бистрому.
Скажите, чтоб выводил егерей да чтоб мост за собой сожгли. А Вуичу
прикажите, чтоб подтянулся и прикрыл.
- Позвольте мне! - сказал Листов. - Я место хорошо знаю.
- Поезжайте.
Листов поскакал вниз к реке, я за ним. Простучали доски моста, и мы в
Бородино. Солнце уже показало свой край, туман за церковью стал
бронзоветь. Оттуда блеснула дробная вспышка и беспорядочный треск
присоединился к общему гулу. Что-то хлестнуло как бы прутом над ухом, еще
и еще. Французы начали атаку Бородино.
Наклонив мохнатые кивера, они надвигались из тумана небыстрым шагом.
Блестела гребенка штыков, мерная барабанная дробь теребила воздух.
Казалось бы, в грохоте пушек нет места другому звуку, но барабан,
трескотня выстрелов и даже простые слова хорошо выделялись поверх канонады.
- Avancez! - кричали совсем близко французы. - Вперед!
Я завертелся с конем в отходящей колонне. Пронеслись пушки, их первыми
отводили за реку.
- Чивык-фюить-пии!.. - пело над ухом. Свинцовая мошкара с птичьими
переливами носилась кругом, беззаботно впиваясь в тела.
- Господи Сусе Христе! - пробормотал кто-то рядом и уткнулся лицом в землю.
- С оглядкой, ребята, с оглядкой! - кричал унтер-офицер, размахивая
тесаком.
Колонна втиснулась на мост. Сзади напирали, передние не успевали выбраться
на другой берег. Французы, добежав, тоже столпились сначала, потом
растеклись и открыли пальбу по мосту. Не унимался их барабан. Увидел я
барабанщика, он стоял один, бешено колотя в яркий продолговатый бочонок.
Вперебой щелкали выстрелы. Егеря сумрачно и беззвучно толпились на мосту.
Взмахивая руками, падали в Колочу люди. Здесь они стали живой мишенью.
Лучший егерский полк погибал в самом начале боя. День начинался с неудачи,
и с какой неудачи!
Кто-то сидел верхом на перилах и методично стрелял, заряжал и снова
стрелял, пули его не трогали. Французы надвигались, охватывали дугой и
вплотную к воде стреляли с колена по мосту.
Белка прыгнула с берега прямо в реку. Здесь было неглубоко, но все же вода
поднялась до седла.
- Бродом! - закричал я. - Здесь брод есть! Но меня не слышали.
Какой-то француз с юным, почти мальчишеским лицом тщательно целил в меня с
берега, но не попал, хотя между нами не было и тридцати шагов.
Листов уже на этой стороне. Он крутился на Арапе перед колонной солдат и
что-то кричал офицеру.
- Не умеете воевать, не лезьте, молодой человек! - рявкнул офицер и,
обернувшись к колонне, крикнул:- За мной, братцы, ура!
- Ура-а! - отчаянно закричали солдаты и неровной толпой кинулись вниз, на
мост, который уже запестрел французской пехотой. Это были егеря из бригады
Вуича.
Французы успели развернуться на ближнем берегу, но удержаться им не
удалось. Нахлынули егеря, навалились, облепили. Крик, свалка! Французы
посыпались с крутого берега в реку, егеря взяли мост, и бой перекинулся на
ту сторону.
- Ура-а! - гремело в деревне.
- Назад! - кричал офицер. - Осаживай, братцы! Не забегай!
- Павленко, солому на мост!
Труба заиграла отбой. Распаленные егеря возвращались назад. Французы
отхлынули за околицу. Какой-то офицер в синем мундире с расшитой серебром
грудью сидел на земле и морщился, прижимая к лицу тонкий платок. По щеке
текла кровь.
- Важная птица! - говорили солдаты. - Кто его взял? Веди в штаб.
Первые убитые. Они лежали странными горками, не похожими на тела, так
неестественны были позы. Кто вывернув руку, кто вниз лицом, кто в обнимку
с врагом. Белесая дымка боя оседала на них. Застеленный убитыми берег
Колочи сразу принял значительный, строгий вид. Наверх к батарее тяжело
брели раненые.
- Зажигай!
- Не горит, мокрая, ваше благородие!
- Порох подсыпь!
- Не горит, ваше благородие!
Французы снова подступали к реке. Кто-то скакал перед колоннами, махая
шпагой, сверкая серебром пышного мундира.
- Петров!
- Здесь Петров!
- Снимешь вон того павлина?
- Больно далеко, ваше благородие! И не спокойный, гужуется!
Круглолицый безусый Петров становится на колено, прижимает штуцер к щеке,
щурится.
Штуцер- зависть солдата. Только егеря, да и то лучшие, получают его в
руки. В штуцере винтовая нарезка, он бьет на тысячу шагов, а пехотное
гладкоствольное только на триста.
Петров целится. Выстрел. Всадник на том берегу едет все так же.
- Эх, не попал! Далеко.
Всадник едет и вдруг начинает валиться. Его успевают подхватить и снять с
седла.
- Попал! - Петров вытирает нос и радостно смотрит на командира.
- Молодец, представлю! Поди, капитана снял или майора. Петров "снял"
генерала Плозонна. Это был первый французский генерал, убитый в Бородино.
Отчаянный крик:
- Да что же мост не зажгете, раззявы! Сейчас снова напрут!
- Двоих положило, не горит! Пуля проползть не дает, и солома мокрая!
- Дозвольте мне! - Невесть откуда взявшийся ополченец в сером зипуне
хватает факел и зигзагом бежит к мосту. Там он ложится и ползет среди
убитых.
Французы отчаянно палят.
Ополченец исчезает за ворохом соломы, и через минуту-другую начинает
валить дым.
- Эх, вы! - говорит офицер. - Простой мужик пример доставляет.
- А чо? - возражает солдат. - Мы не мужики нешто? Ополченец бежит,
пригибаясь, назад, а по мосту прыгает низкое красноватое пламя.
- Чичас пыхнет. Павленок там пороху подложил.
Мост разгорается. Ополченец с радостно-оживленным лицом подбегает ближе, и
я узнаю... да, это он, конечно. В ополченце я узнаю драгуна
Ингерманландского полка и участника московских моих приключений Федора
Горелова.
2
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг