Иннокентий А. Сергеев
Электрическая рапсодия
1992, 1995 гг.
1. Ночная
...Иногда пробиваются, и мы видим их сквозь мутную пелену событий,
влекомые неразрывными нитями наших и чужих движений, прочь, прочь, едва
успев ухватить взором бледные образы форм, расплывчатые силуэты, внезапную
вспышку света, как будто замёрзшее стекло оттаяло вдруг на долю секунды,
и... не в силах противиться или не умея, не зная чего-то такого, что мы
так ищем, и умоляем вернуться, чтобы рассмотреть, узнать, чтобы понять...
падаем. Но даже эти бледные, слабые отсветы.
Ведь то, что мы называем жизнью, это ничто иное как внутриутробная спячка
перед рождением.
Прежде я думал, что это чувствуют все. Потом понял, что это не так. И
увидел, как я одинок. Сначала меня это обрадовало. Потом испугало. А
теперь мне уже давно наплевать.
Я выгляжу. Кто-то,- кто-нибудь знакомый,- входит, откатив дверь тамбура,
гримасничая, ищет глазами свободное место и видит. Меня, и от
неожиданности теряется, но всё же кивает мне. И он знает, что видит именно
меня - вот я сижу, скорчившись от холода как озябшая обезьянка, закутался
в своё пальто, поджав под сиденье ноги. Это называется знать. Они говорят:
"А откуда ты это знаешь?"
Они говорят: "Это ты так говоришь". Вот, посмотрите. Это поле, снег, это
Бонапарт, он сидит у костра на барабане и играет с машиной в шахматы. А
это ворон, пишет под диктовку клювом. Секретарь диктует ему и всё время
роняет листок - так замёрзли у него руки. А я сплю. Так чей же это голос?
Бред. Они говорят: "Это всё только твои слова".
Я всегда выгляжу. Даже когда сплю.
Что-то загрохотало по крыше. Он вздрогнул и прислушался. В окне снег, и
далеко вокруг город - это мансарда.
Как грохочут их оледеневшие пятки, когда они в страхе бегут по крышам,
пытаясь убежать от ветра!
Бросьте притворяться, вас все видели.
Я всегда как-нибудь выгляжу. Даже когда закрываю глаза. Радужные усики от
источников света.
Про то, как он жил на мансарде и разогревал банку консервированного
салата.
Общий план: Заснеженная Прага. Розовые фонтаны.
Когда они норовят удрать, голова идёт кругом. Наоборот. И когда всё же
удаётся прихлопнуть их стеклом, они оставляют свой хвост и убегают как
ящерицы, представляешь?
- Я выбирал из двух одинаковых банок, какую открыть, и чуть не сошёл с
ума.
Он выбирал.
Это его история. Он разжёг камфорку и поставил разогреваться банку
консервированного салата. Отошёл к окну, забыл про банку. И она
взорвалась. А потом он лежал на кровати и курил.
Один мой приятель: "Я вышел на поверхность огромного барабана с
множеством дверей. И я пытаюсь вспомнить, из какой двери я вылез, чтобы
вернуться, и не могу. Всё время попадаю не туда. Эта дверь, которую я ищу
- дверь в реальность".
Один мой приятель о том, как он ползал по барабану на сквозняке как по
арматуре каркаса высотного здания и искал ту самую дверь. Он помешивает
кофе в кастрюльке.
Он лежал на кровати и курил. Электрический свет. Чёрное зеркало окна.
Отражение - край кровати, ноги в носках, дверь.
Им нет дела друг до друга, каждый из них играет в свою игру. Так звучат
голоса и расходятся волны. Они никогда не остаются одни - так создаётся
видимость их общей игры. Кто-то, заглянув в окно, назвал это ассамблеей.
Горящие в подсвечниках свечи.
Когда они выходят в розовую от фонарей ночь, они идут по аллее. Дойдя до
площади, они расходятся, каждый в свою сторону.
Стеклянные двери дворца, зеркала, гирлянды фонариков. Кажется, что это
льдинки. Леденцовые ожерелья.
Она вплетает в причёску живые цветы.
Она вошла ко мне и сказала: "Я люблю тебя".
И ушла.
И где же мне теперь искать её!
Когда я выбежал из своей комнаты, её уже не было. Был пустой коридор и
чьи-то голоса где-то за стенами. Она ушла.
Может быть, это была шутка.
Чужая женщина курит у открытой двери. За дверью звёзды - ночь; красный
огонёк семафора. Чужая женщина одета в невиданной красоты платье. Сквозняк.
Я иду меж двух параллельных рядов дверей, я прохожу мимо. Она не
обернулась. Я вхожу в кабину лифта, створки раковины закрываются, и я
начинаю падать.
...ю этажами ниже я выхожу и иду по своему коридору. Я открываю свою
дверь ключом и, войдя, закрываю её на замок. Я пробираюсь наощупь, тянусь
к лампе.
Она загорается.
Я знаю свою комнату наощупь. За окном ночь.
Комната отражается в стекле.
И я ложусь на кровать и, закрыв глаза, начинаю падать.
Я открываю глаза, узнаю свою комнату. Но кожа моя ещё чувствует дыхание
чужой жизни. Она тянется не отпустить меня, не хочет уходить.
Чужая жизнь.
И каждый новый раз. Утренние грёзы об угасшем сне.
Утра белая лампа.
Рой ночных бабочек бьётся об матовую поверхность холодного света; их
прозрачные, ломкие крылышки цвета электричества.
Слабые паруса жёлтого пламени жадно хватают воздух, задыхаясь, боятся
умереть.
Они пожелали праздновать.
Я купил для них торт и ушёл в дальний угол. Они сидели за столом и
хохотали, передавая друг другу куски торта. А потом кто-то из них
вспомнил, и все стали оглядываться и искать глазами, и кто-то нашёл меня,
и они вытащили меня к столу.
- И как тихо сидел!
Бред больного ребёнка, у которого жар, и слюни текут на подушку.
Он сидел в комнате под обнажённой лампочкой, на стуле, и пытался удержать
своё тело, оно расползалось, распадаясь, он останавливал правую ногу,
начинала ползти левая, и руки ползли каждая в свою сторону, он не поспевал
за ними, он метался и беспомощно......
Они сидели вокруг на табуретках и покатывались со смеху.
- Это болезнь?
- Внимание! Всем тишина. Слушаем бред!
Из записной книжки: "Сегодня мне приснилось, что уже утро, и меня будят.
Я проснулся и увидел, что темно и ночь.
Может быть, это были ангелы?
Или это ипохондрия?"
Они желают петь оперу, все вместе.
В комнате полумрак. Кассета кончилась.
Настольная лампа. На электроплитке, закипая, тихонько шумит вода.
- Эта музыка,- говорит он,- напоминает мне такое состояние, когда гости
уже разошлись, а тебе ещё предстоит мыть гору посуды.
Надорванная пачка кофе.
Они зачерпывают ладонями конфетти, подбрасывают его в воздух и кружатся
под падающим разноцветным снегом, склеившись парами как маленькие
фигуристки, что боятся упасть, поскользнувшись на льду, и вздрагивают,
прижимаясь друг к дружке, и кружатся, кружатся...
Смех.
Рояль хлопнул крышкой, в темноте гул туго натянутых струн.
На крышах наметает сугробы. Ночь. Метёт.
Я был один, и она мне привиделась. Так больше похоже на правду. Я услышал
голос и обернулся. Я бросился к открытой двери. Она только что была. Здесь.
Трапеция голубого отсвета на паркете. Смятый фантик от конфеты.
Они подпрыгивают и бегут, кружатся и, пробегая мимо меня, тянутся
схватить, но не могут дотянуться, их танец не позволяет им протянуть руку
дальше, увлекая их прочь, и они проносятся мимо, мелькая...
- Давайте петь! Все вместе!
Где-то хлопнула крышка рояля.
Сквозь мутную ширму льда пробиваются огни окон, станции. Вьюга. Метёт. В
тамбур выходят.
По ногам потянуло холодом. Они врываются и занимают свободные места,
суетясь, покашливая, ещё чужие с мороза, они стояли на платформе и долго
ждали... на четыре минуты опоздала... от них веет холодом.
Вздрогнула, её разбудили, недовольно смотрит на того, кто усаживается,
смотрит вдоль вагона, они усаживаются, она недовольна.
Внутренний дворик. Каменная кладка, кирпичная арка, заборчик. Сухие
стебли плюща.
Девочка держит на поводке большую лохматую собаку. Угольная копоть. В
пролёте арки улица, мокрая брусчатка тротуара.
В троллейбусе, центр старого города.
Старенькая женщина в беретике: "Я прожила здесь тридцать пять лет".
Её никто не слушает.
Она настойчиво повторяет: "Тридцать пять лет".
- Вам через две остановки.
Вид: Прага. Пасмурный день. Старое еврейское кладбище.
Я всегда куда-нибудь еду. Даже когда сижу на одном месте.
Она попросила меня побыть с её дочкой.
- Если она будет надоедать вам, уложите её спать.
Девочка забирается ко мне на кровать и усаживается, поджав под себя ноги.
Она терпеливо ждёт, когда я посмотрю на неё.
- Расскажи мне что-нибудь!
Она просит.
- О чём? Что тебе рассказать?
- Не знаю,- она пожимает плечами и вздыхает в точности как её мама.-
Расскажи про льва!
- Про льва?
- Или про тигра.
- Жил-был лев...
Она приготовилась слушать.
- Жил-был лев,- говорю я.- У его жены была куча родственников. И вот
однажды он разозлился на них и всех их загрыз.
Она ждёт продолжения.
- Нет. Лучше я расскажу тебе про осьминога. У осьминога было много
детей...
- И он разозлился на них и всех задушил!- радостно подхватывает она.
Она смеётся.
Звонит телефон.
В подземный переход спускаются люди, стоящие на эскалаторе.
Стук печатной машинки.
Окно комнаты, обставленной как кабинет.
Голос, диктующий машинистке: "...Он обладал огромных размеров членом - -
запятая - - и пришёл его сын и - - запятая - - взяв в правую руку серп - -
запятая - - отсёк оный член и бросил в морские воды - - точка - - От
падения члена вода вспенилась и окрасилась кровью - - точка - - Из пены -
- запятая - - произведённой описанным образом - - запятая - - возникла
богиня любви Венера - - точка - - "
Допечатав предложение до конца, машинистка поднимает глаза от клавиатуры.
- Можно я позвоню? У меня там дочка одна осталась.
Ночь. Безлюдный зал станции метро.
Гул приближающейся электрички.
Старый город.
По тротуару впереди меня идут две женщины. Одна, наклонившись к другой,
рассказывает ей: "...А он мне говорит: "Я буду приходить каждый вечер и
ждать тебя, пока не закроют метро, и если пройдёт двенадцать дней, и ты не
приедешь, я выброшусь из окна". Представляешь? Вот псих!"
Они прыскают смехом.
Из двери подъезда, выходящей на улицу, выводят дога.
Мимо проезжает машина.
Пасмурный день.
Фасад в стиле начала века с лепными фигурами атлантов, держащих на плечах
тяжесть карнизов.
- Вот в этом доме я жил. Вон там, видите окна?
Он жил на мансарде.
Когда наступала ночь, он зашторивал окно и что-то делал в своей комнате.
А потом всегда включал музыку, гасил свет и зажигал свечи.
Она, возмущённо: "Он заставлял меня проделывать это каждый раз,
представляете? Каждый раз!"
Ветер заносит улицы снегом.
С высоты третьего этажа из окна видны сутулые фигуры прохожих.
- ... представляете? Каждый раз!
Она стоит под душем, смутные очертания её тела за розовой шторкой.
Она трёт губкой руку.
Они рассаживаются, занимая свободные стулья.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг