про своих детей заливают, какие они у них умные. Вон Лида, тараторит без
остановки, а толку-то, по десять раз все повторит. Хотя, вообще-то, она
хорошая. С ней можно обо всем, она понимает. Когда мне было четыре года, я
здорово в нее влюбился. Предлагал пожениться. Кстати, так до сих пор и не
ответила.
Мария напевает.
И так хорошо. Оттого что все вот так. Как будто все знало, что мы
придем. И лучше быть не может.
Мы сидели на скамейке, и я подумал, что бы такого подарить Марии? На
Новый Год. Долго думал.
В теплые вечера мы выходили с Марией на балкон. Она включала музыку,
или мы просто сидели в тишине. Со двора доносились обрывки разговоров,
издалека, из-за домов, звонки трамваев.
- Что это? Вон там.
- Это телебашня.
А зачем она? Чтобы мы могли телевизор смотреть. Их там делают? Мария
объясняла. Я слушал ее голос. Блаженствовал, слушая ее голос. Мурашки по
коже. Она откусывала от яблока, показывала куда-то за черные во тьме крыши,
называла звезды по именам или укладывала волосы, держа в зубах заколки, и
была в халате или в платье, или в блузке (нежно розовой с белым), это всегда
была она. Она рассказывала, мечтала или шутила. Она знала все на свете. Моя
Мария.
(В комнате светло. Бледные розы на потолке. Красный торшер. Телевизор,
который обычно работал без звука. Просто создавал обстановку.)
Ну конечно, я так и не придумал, что подарить ей. И в последний день
бросился метаться по магазинам. Протискивался к прилавкам, терялся, а вокруг
шумело, люди толкались, высматривали что-то. Кассирши с суровыми лицами.
Гам. Автобусы фыркали, снег переливался как полярное сияние. И все
торопились. Никто ничего не придумал заранее. Несли елки, задевали ими всех
вокруг, пытались втиснуться с ними в автобусы, в машины или привязывали
сверху, а изо рта валил пар. Морозно. От сверкания фольги шалели глаза. Я
пытался приткнуться то к одной очереди, то к другой и все не знал, что же
теперь делать. Наконец встал и решил стоять до конца, будь что будет.
Нервное оживление, давка, болтовня. Я так устал, что перестал смотреть на
часы. Пальцы не гнулись. Я чуть не плакал. Почему было не купить конфет?
Стоять не хотел?
Кончилось тем, что я приехал на такси с бутылкой шампанского.
Подарил. Мария обрадовалась. Как удачно! А я с ног сбилась.
Я объяснил: "Это подарок".
Я ужасно гордился, что так здорово придумал.
Мария подарила мне Гофмана. И я погиб. Я перечитывал его бесконечно.
После каждой новой книги.
Пришла Лида, и мы пировали вместе. Я заявил, что буду пить шампанское.
Как-никак, это я его купил. Мария посомневалась для виду, - двенадцать лет
все-таки, - но налила. А потом я отправился спать. Они остались вдвоем, и
когда дверь приоткрывалась, я вдыхал табачный запах и запах елки и
прислушивался к музыке и разговору.
Лида и в этот раз осталась на ночь, и мы завтракали втроем, доедая
остатки торта и бутерброды, а на улице было еще совсем темно.
Через год Лида пришла уже не одна. С мужем. Правда, тогда он был еще
женихом. Он с невозможно серьезным видом прилеплял шарики к потолку, потерев
их предварительно об голову. Выглядело уморительно. Он спросил меня, кем я
хочу стать.
Я сказал: "Пока не знаю. Чему понравится учиться".
Он промямлил: "Образование, это конечно..."
Кажется, я подумал: "Неужели у них с Лидой это серьезно?"
Вобщем-то он мне нравился. Фуфельный, конечно, тип, но зато не зануда.
И не нытик. Может быть, что-нибудь и будет из него.
Лида хотела, чтобы я был на свадьбе. Мария спросила, пойду ли я.
- Скажи ей, что я хочу, но ты меня не взяла, потому что я еще
маленький.
Она сказала: "Ладно".
Они принесли в подарок пластинку с джазом. Дрезденский фестиваль.
Бегемот в котелке на конверте. Мы ее сразу же прослушали. Помню, как они
болтали под "New Orlean's" и мешали мне слушать. Жених не курил. Он и теперь
не курит. И все так же пытается шутить. Все так же.
Между прочим, я раскопал две катушки с "Роллинг Стоунз". Раньше я их не
слышал. "As Tears Go By", "Angel". Я заболел. Мария удивлялась, как она
могла про них забыть.
Она никогда не задавала этого дурацкого вопроса: "Что тебе подарить?"
Взрослые не могут понять, что этим вопросом они лишают подарок самой
главной его прелести - неожиданности. Они боятся ошибиться и подарить
что-нибудь не то, вот и стараются выяснить, чего бы тебе хотелось самому, а
то еще идут дальше и просто дарят деньги. Купи себе сам что-нибудь. Но Мария
всегда знала, что подарить мне, знала даже лучше, чем я сам. Она-то уж точно
не стала бы дарить мне какую-нибудь муру или превращать выбор подарка в
пытку.
И если это был фотоаппарат или магнитофон, Библия или японские гравюры,
Гофман или Ремарк, то это был подарок на всю жизнь.
На четырнадцать лет она подарила мне гитару. Я тогда не знал толком,
как ее брать-то надо, но она показала мне. Время от времени я бренчал на
ней, но никогда не ставил целью научиться играть как следует. Просто со
временем запоминал новые аккорды и учился брать некоторые пассажи. После
того как я четыре года промучился со скрипкой, у меня появилось отвращение к
регулярным занятиям.
Гитару эту я взял с собой в общежитие, и она почти всегда была со мной.
И вот я сидел на скамейке в саду и пытался сыграть один пассаж из
Хендрикса, но у меня никак не получалось, а Мария вышла с веранды и
спустилась по крыльцу. Она подошла ко мне со стаканом в руке.
- Я сделала тебе фруктовый коктейль.
Она села рядом и некоторое время наблюдала за мной. Наконец, мне
надоело, я отложил гитару в сторону и стал пить коктейль.
- Пальцы как деревянные, нисколько не слушаются.
Дрожат. Это от допингов, наверное. Мария кивнула. Да, наверное.
- Вообще-то, я и раньше все время ошибался, - признался я.
А она вдруг сказала: "Я знала, что тебе не нужно было поступать туда".
- Что толку во всех наших знаниях, если вечно оказывается, что уже
слишком поздно, чтобы ими воспользоваться!
- Да, наверное, - согласилась она.
- Я еще не встречал человека, который бы так умел делать коктейли.
Она расцвела.
- Нравится?
Я пойду, принесу еще. Она поднялась и пошла. Я смотрел на нее как
когда-то, любуясь ее походкой.
Однажды в мае была гроза, и я открыл окно, чтобы впустить ее, и пахло
свежестью, как пахнет только в мае, и только когда гроза, все шумело, а
потом стихло, и было прохладно. И Мария пришла вся мокрая и сказала: "Под
самый ливень попала!"
А я сидел у окна, и она села рядом, и мы смотрели, и был запах сирени и
ушедшей грозы и листьев, и был ее запах, и была она.
Я подумал: "Это разорвет меня".
Этот запах, ее запах! Есть ли в мире что-то божественнее,
восхитительнее, что-нибудь, что могло бы так волновать!
Когда она склонялась надо мной, а я еще только-только оторвался от сна,
и на нее падал свет из коридора, она улыбалась и говорила: "Пора.
Просыпайся". И этот запах, Ее Запах. Разложить его на части, - это запах
крема, это пудры, это духов, это запах ее волос, ее платья, помады? Это было
одно единое, волшебное, чарующее. Это была она.
И когда она входила ко мне в комнату, в ней была только она. Все
остальное было только вокруг, и я слышал этот запах, ее запах, и мне ничего
больше не нужно было, потому что она была во всем, и все было в ней.
Иногда он был сильнее и соединялся с другим запахом, запахом праздника.
Запах салата "Оливье", когда мы праздновали что-нибудь, День Рождения или
Новый Год, или Рождество. А с улицы доносился шум автобусов, треньканье
трамваев, и деревья были, и ветер, или его не было, и было солнце, и я был в
Хрустальной Стране, а может быть, в Лондоне, но был праздник, и Мария
раскладывала салфетки. И доставала вино.
Я видел, как свершается чудо. Я ждал его.
И была тайна и ожидание, и волнение, и тепло, и счастье. Что такое
счастье?
Удивительно, от моей одежды разит только табаком, а ведь она дымила не
меньше, чем я сейчас.
Вечер. 30 мая 1982 года. Я подарил Марии цветы. Я принес их ей с той
самой клумбы, у которой мы сидели на гранитном бордюре, когда вечерний
ветерок принес долгожданную прохладу, и был закат, и я был рядом с ней, и мы
сидели так, пока не зажгли фонари.
1 июня 1982 года мы поехали на озеро.
- А если бы увидел тебя кто-нибудь? Вообще-то, это нехорошо.
- Там никого не было, - соврал я.
Она смущенно разглядывала цветы. Надо поставить в вазу.
Я налил воду из-под крана. Принес. Она поставила вазу с цветами на
стол.
А потом она сказала: "Я знаю одно место. Съездим?"
- Вот что мы сделаем, - сказала Мария. - Мы поедем на озеро. Я знаю
одно место. Съездим?
Это она спрашивает? Это она меня спрашивает?
- А машину у Лиды возьмем!
- Это уж моя забота.
На другой день она позвонила кому-то и ушла, а я ждал ее. Она приехала
на машине, и я стоял на балконе, а она позвенела мне ключами. Заметано.
Вечером она собирала вещи, а рано утром мы уже выехали. Она всегда все
делает сразу, не откладывая на неделю. Я обнаружил, что батарейки сели, и
побежал к приятелю, чтобы стрельнуть у него. Он проявлял пленки и хотел,
чтобы я посмотрел, как они получились, так что мне пришлось немножко
задержаться. А когда я вернулся, Мария спросила: "Какие возьмем кассеты?" И
я сказал: "Все!"
Ночью я несколько раз просыпался, но было темно, а когда я открыл глаза
и увидел, что светает, я вскочил и стал торопливо одеваться. Мария готовила
завтрак. Яичница с ветчиной и зеленью. Бутерброды. Чай.
Как будто отдельные кадры вспыхивают в памяти, и одни из них
ослепительно ярки, другие совсем смазаны. Я очень хорошо помню, как мы
выходили из подъезда, и было совсем тихо, во дворе ни одного человека, и она
зябко поежилась и сказала: "Ясная была ночь".
А солнце едва-едва пробуждалось, но все в воздухе предчувствовало его.
Мы уже были в пути, когда раздались его первые лучи.
Дорогу я запомнил плохо, помню, как солнце поднималось все выше, и мы
болтали с Марией о всякой всячине. Я включил магнитофон. Он лежал сначала у
меня на коленях, а потом я положил его на заднее сиденье. Там валялись
всякие пакеты, термосы и ракетки для бадминтона.
Я не спрашивал, куда мы едем. Мария знала.
- Я покажу тебе одно место.
Она жутко быстро водит машину, и когда она проскакивала "в ножницы", я
думал, что тут нам и крышка. Хотя вряд ли она стала бы рисковать, когда
рядом с ней был я.
Мария обожает скорость.
Мы стояли на берегу озера. Далеко впереди маячил островок.
- Чудесно здесь, правда?
И было небо, немыслимое, бесконечное небо, и его чистота и синь, и от
воды был ветер, он играл ее юбкой и ее волосами, и это была сама свобода, и
было сверкающе ясно, и от света болели глаза.
Мы были отгорожены машиной от всего мира, она стояла позади нас, и
вокруг не было никого. И рука Марии была легкой на моем плече.
А потом мы решили искупаться, и она показала на остров и сказала:
"Поплыли?"
Я всегда не ахти как плавал и не был уверен, доплыву ли я.
- Ничего, я же поплыву рядом.
Когда мы выбрались из воды, у меня подкашивались ноги, и мы отдыхали и
согревали друг друга.
Мария что-то рассказывала мне, но я почти не слушал. А может быть, и
слушал, но почти ничего не помню. Иногда что-то выплывает, но я никогда не
уверен, тогда ли я это слышал или когда-то еще.
Я грелся от нее, и мне было тепло.
Потом мы вернулись, и она вскрыла банки с сосисками и налила горячего
чая из термоса. А когда стало темнеть, мы развели костер и повесили чайник.
А ветки для костра мы собирали в лесу.
Земля обратилась уже лицом своим к вселенной, и звезды проступили по
своду черного шатра небес, и были они видны нам, и не таились они.
- Посмотри, сколько их!
И самые яркие, и те, что едва угадывал глаз, и они видели нас, и мы
видели их, и они мигали и посылали нам свою любовь, и я пил их свет со дна
ее глаз, но вот локон волос ее скользнул по лицу моему, и я увидел влажные
отблески огня в глазах ее и бег ее ресниц и танец дрожащих теней, и не было
конца этому, и от нее веяло узором тончайших ароматов, и движения ее рук
были открыты, и я падал в них, замирая, как в бездонную высь последних небес
падал я туда, где кончается сфера и раскрывается сама бесконечность, и
дальше, дальше, дальше... о, Мария!
Как это было тогда? Именно тогда, как?
Когда мы возвращались, Мария остановила машину у церкви.
- Зайдем сюда.
Мы прошли за ограду, и были белые стены. А потом шарканье, гул,
полумрак, духота. Раньше мы никогда не бывали здесь.
Мария зажгла свечку и поставила ее у распятья.
Она стояла и едва заметно шевелила губами. Беззвучно.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг