беспрепятственно перемещается по странам и эпохам, вселяясь то в одного,
то в другого путника, в результате чего разные люди проживают порой почти
в точности одинаковую жизнь. И если верно утверждение о том, что всякое
событие происходит дважды - первый раз как трагедия, а второй раз как
фарс, то возникает вопрос: "Откуда же тогда столько одинаковых трагедий?"
- Вы так и собираетесь закончить вопросом?
- А что, уже пора делать вывод?
- Этот вопрос я от вас уже слышал.
- Что же мне делать?
- А скажите что-нибудь, всё равно, что, - посоветовал Скарамуш. - Что бы
вы ни сказали, на каком-нибудь этапе ваших рассуждений, это вполне сойдёт
за вывод.
- Мне эта мысль представляется слишком сложной, - признался я.
- Прекрасный вывод! - удовлетворённо сказал Скарамуш.
- Но я вовсе не это хотел сказать!
- А вот это уже излишне, - заметил Скарамуш недовольно. - После того как
вывод сделан, рассуждать не принято. Это дурной тон. Разве вас не учили
этому?
....
- Имеет ли жизнь смысл, или не имеет? Стоит ли, вообще, жить? Вот
вопросы, на которые я не могу себе ответить.
Так говорил странствующий философ.
- Поздно рассуждать, сударь, - возразил ему Дитрих. - Родились уже.
....
Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша
Будучи на балу при дворе одного из германских князей и оказавшись в плену
этикета, полковник Едренин был принуждён танцевать гавот.
Фрейлина, танцевавшая с ним, рассказывала потом, что он вполголоса
бормотал самому себе: "Ать - два, левой, правой".
Когда же ошибался в счёте, командовал: "Отставить!"
- Неужели русский полковник воображает себя целой армией? - недоумевала
она.
Придворная дама не видела разницы между полком и армией и, конечно же, не
догадывалась о том, что Едренин не умел вообразить ничего кроме
противника, но и тогда неизменно оставался верен присяге.
....
В пустыне к Ланцелоту подошёл грустный человек.
- У вас не найдётся верёвки? - спросил он.
- Удавиться? - прошептал Ланцелот; он едва разлеплял губы от сильной
жажды.
Незнакомец криво усмехнулся и объяснил:
- Видите ли, я нашёл колодец...
- Где?! - вскричал Ланцелот.
- Но нет ни ведра, ни верёвки... Нас было двое. Мой приятель так
обрадовался виду колодца, что немедленно бросился в него...
- Утонул?
- Утонул. А у вас...
- Что? - спросил Ланцелот.
- Верёвки не найдётся?
- Найдётся! Ведро, верёвка, всё что угодно! Веди!
Незнакомец едва ли ему поверил, но всё же сказал: "Пойдёмте".
Так Ланцелот не умер от жажды.
....
Ланцелот пришёл в Александрию, вышел к берегу моря и приблизился к маяку.
У подножия его он увидел человека, сидевшего неподвижно на камне; человек
этот смотрел на море. Ланцелот присел рядом с ним, а солнце было похоже на
расплавленную медь, но уже остывало и бессильно клонилось к крышам города
как бы в сонном, болезненном оцепенении.
Человек повернул к Ланцелоту лицо и сказал: "Возьми этот маяк. Ведь тебе
идти через ночь".
- Я не могу этого сделать, - возразил Ланцелот. - Он слишком тяжёл.
Человек рассмеялся и сказал: "Ты несёшь на плечах тяжесть Вселенной, а
говоришь, что не можешь поднять камня?"
- Для чего мне быть берегом, когда я могу быть кораблём? - сказал
Ланцелот.
- Ты не хочешь быть как берег, - медленно проговорил человек. - Так может
быть, поужинаем вместе? Я знаю одну приличную забегаловку.
- Идёт, - сказал Ланцелот.
И, поднявшись на ноги, они отправились ужинать.
Продолжение одного разговора
- И вот, когда я отчаялся найти утоление своих желаний, я объявил войну
всему миру в лице женщин. Это была настоящая мания. Стоило мне
познакомиться с понравившейся мне женщиной, и я уже не мог успокоиться,
пока не завладевал ей. Или, как мне казалось, завладевал. Только вот
нравились мне женщины всё реже и реже.
- Должно быть, ты изощрился до крайности.
- До крайности.
- Поразительно, - сказала Элисса.
- Что именно?
- Я полагала, что женщина отдаётся до конца лишь в постели.
- Не стану тебя разубеждать. Так оно, наверное, и есть. Но в то время я
так не думал.
- Главное вовремя переключиться на другую женщину, да?
- Победа всегда - лишь миг. Она и не может быть ни прочной, ни
окончательной. Весь секрет в том, чтобы миг этот как следует запечатлеть.
Поставить побеждённого на колени, устроить триумфальное шествие, учредить
орден или придумать ещё что-нибудь в этом духе. Всё что угодно в пределах
воображения и вкуса.
- И ты полагал свою войну успешной?
- Да, почему бы и нет, раз я сумел убедить себя в том, что не родилась
ещё на земле женщина, которая устояла бы против меня. Так что твоя участь,
о божественная, была предрешена задолго до того, как мы с тобой
встретились в тот счастливый июльский вечер.
- Судьба?
- Наверное.
- И всё, что произошло, не было для тебя неожиданностью?
- Было. Полнейшей. Разве мог я предположить, что влюблюсь?
- И как долго продолжалась эта военная кампания?
- Всё время, пока моя армия была победоносна.
- И долго она оставалась победоносной?
- Всё время, что она у меня была.
- Что? - сказала Элисса.
- Пока у меня была армия, она была непобедима.
- И первая же неудача уничтожила её?
- В союзе с последующими победами.
- С какими победами?
- А о какой неудаче ты говоришь?
- Ты меня совсем запутал.
- Впервые в жизни перешёл на милицейский стиль, и вот тебе пожалуйста!
Запутал. Ричард Бах только так и изъясняется, и ничего.
- Прости. Я поняла, о чём ты говоришь.
- Тогда вернёмся к протоколу?
- Прошу вас, сударь.
- Вы очень любезны, сударыня.
Расскажу, как я открыл для себя Одоевского и русский романтизм. Дело было
так.
Каждый раз, одержав очередную победу, я подобно Ганнибалу не умел
использовать её в полной мере. Что могло утешить меня, когда, несчастный,
я плакал, зарываясь лицом в подушку, орошая её слезами столь обильно, что
должен был переворачивать её другой стороной, если не хотел спать на
мокром, какие слова, какие доводы могли заслонить от меня жалкое моё
положение? Я был беспомощен, унижен и чувствовал себя непоправимо
оскорблённым. И ещё сильнее ненавидел, и война продолжалась, и не было
никакой возможности выйти из неё сколько-нибудь достойно.
Кончилось тем, что я оказался в больнице. Помню стеклянную дверь туалета
с недремлющим санитаром за ней, следящим за тем, что происходит внутри,
помню короткие и внятные распоряжения женщин в белых халатах: "Открой рот.
Подними язык. Уколов захотелось? А ну глотай". Помню миловидную девушку,
входившую каждое утро в палату и жизнерадостно объявлявшую: "Мальчики! На
коробочки!" Следует заметить, что средний возраст обитателей палаты, в
которой я находился, составлял порядка сорока лет. Иногда она называла нас
"мальчиками-колокольчиками". Начитанная девочка. В перерывах между
сеансами трудотерапии (норма - двадцать коробочек, может быть, больше, не
помню), приёмами разного рода таблеток и пищи, задушевными беседами с
врачом, до неприличия ласково заглядывающим в глаза, и походами в курилку
я читал. Очень много читал. И очень медленно. Прочитал "Замок". Потом
"Саламандру". Тогда-то я и открыл для себя Одоевского.
- Ты не терял понапрасну времени.
- Когда на палубу ворвались пираты, Цезарь, как ни в чем ни бывало,
продолжал чтение.
- И ты не скучал?
- Очень скучал. Потому и сбежал.
- Вот как. Так значит, ты совершил побег?
- Не желая ни в чем уступать сеньору Казанова.
Курилка представляла собой помещение два на четыре метра (примерно). Пол
и стены до высоты полутора метров (опять же, примерно) были выложены
кафельной плиткой. Вдоль стен стояли низенькие скамеечки, на которых
размещалось до двадцати человек мужского пола, молчаливо и сосредоточенно
выпускавших дым в лицо друг другу; их разделяла узкая полоса видавшего
виды кафеля, в геометрическом центре которой, как бы уравновешивая
микрокосм, стояло ведро, до половины наполненное водой, в которой плавали
окурки, плотным слоем покрывая её поверхность.
- Но причём тут курилка?
- Узнаешь.
Не задохнуться в таких условиях можно было только при бесперебойной
работе вентилятора. Он закрывал собой форточку, - единственную
незарешёченную часть окна.
- И чтобы удрать через курилку, нужно было выломать этот вентилятор.
- Да? Мне это не пришло в голову. Чтобы на глазах у санитара ломать
государственное имущество, причем с более чем прозрачной целью... За это
полагалось "три куба аминазина и улёт".
- Тогда причём тут курилка?
- Узнаешь.
Благодаря героической работе вентилятора, в курилке было что в тамбуре -
"накурено, и в то же время как-то свежо". Но холодно. Как в высоких слоях
атмосферы. В детстве я не верил, что там холодно. Ведь чем ближе к солнцу,
тем должно быть теплее! И как это увязать с историей Икара? Я и теперь в
это не верю. А тогда вот поверил. И мне казалось, что я лечу в самолёте, у
которого выбиты все окна.
- Иллюминаторы.
- Вот-вот. Деловитый гул мотора, лёгкая облачность, бодрящий сквозняк и
мелкое постукивание зубов. На улице было нежарко, как-никак ранняя весна,
и я замерзал.
Когда я намекнул на это своему врачу, он с развязной пристальностью
заглянул мне в глаза, явно пытаясь высветить мои тайные замыслы, но я был
неумолим. И демонстрируя перед ним свои фиолетовые пальцы, настойчиво
повторял: "Холодно мне. Малокровие у меня. Гемоглобин низкий. Холодно".
С видимым сожалением он разрешил мне носить поверх больничной пижамы
вязаный джемпер. В последствии я предоставил ему повод пожалеть об этом
ещё больше. Джемпер у меня был нельзя сказать чтобы очень куцый, он
доходил мне до колен. И когда я шёл по улице, вид у меня был вполне
благопристойный, если не принимать в расчёт вызывающе красных штанов и
тапочек, бодро шлёпавших задниками по тротуару. Меня могли, конечно,
принять за психа, но и только. Кто догадается, что я только что совершил
дерзкий побег из места, где их содержат? Больничный штамп, яркий и
причудливый как иероглиф, находится там, где ему и положено быть - на...
ягодице. А она прикрыта джемпером. Никаких следов.
Весёлый от утренней дозы допинга, с книгой Одоевского под мышкой,
вышагивал я по весенней улице и, покуривая сигаретку, улыбался незнакомым
женщинам, и воздух свободы переполнял меня...
Её окна выходили на крышу соседнего дома; я помню гомон голубей, запах
горячей жести... В комнате был торшер, - красный абажур, светлый круг на
потолке, - и была кровать, на которой две недели я лежал, не вставая. И
она была всегда рядом. Я уже успел забыть, как это бывает. Я пришёл к ней
поздним вечером, вышел на берег её острова и припал к теплу её тела, я
вспомнил это тепло. Тепло, дающее жизнь. Тепло жизнетворящее.
Когда болеешь, легко расчувствоваться, когда ты беспомощен. Ты слабый
ребёнок, ты зовёшь свою маму, и она приходит, и она рядом, и ты целуешь её
руку и плачешь, и, чтобы казаться сильным, улыбаешься ей сквозь слёзы.
Когда болеешь, легко расплакаться, и это сослужило мне добрую службу.
Я почти лишён был способности двигаться. Это началось ночью. Меня
выворачивало наизнанку. А утром я понял, что не могу ни есть, ни пить, ни
двигаться. Малейшее движение вызывало тошноту и головокружение, и я
сотрясался от судорог.
Так я остался у неё, и она стала мне мамой.
- Что с тобой было?
- Таблетки.
Дозу снижают постепенно, в течение месяца, а то и двух. Последние дни в
больнице я пил по восемь таблеток допинга за прием. Плюс капельница,
которую мне ставили через день, плюс транквилизаторы. И вдруг резко
отключил. У меня началась ломка.
Запах табачного дыма ассоциировался у меня с такой гадостью, что я и
подумать не мог о том чтобы закурить. А ведь в то время я курил не меньше
пачки в день. Но больше всего мучила жажда. Я пил, и вода тут же
извергалась обратно. То же и с едой.
Она терпеливо ухаживала за мной.
Через неделю мне стало немного полегче. Через пятьдесят дней я выкурил
первую сигарету.
Так закончилась моя война.
Я хотел остаться ребенком, но понял, что это невозможно. И тогда я
захотел быть женщиной. Я стал Амазонкой.
Я приходил домой закрывал дверь и переодевался в женское платье. Сначала
чулки, потом лифчик... Может, опустить подробности?
- Ну конечно, - сказала Элисса.
- Я усаживался перед зеркальцем и накрашивал ресницы. Красил губы
помадой, пудрился, налеплял мушки.
- И это женщина была верна тебе?
- О, да!
Но это не мешало мне сходить с ума по Каролине Косси. Были и другие
женщины. Они приходили ко мне запросто, мне было легко с ними. Но я сделал
ещё один шаг и взошёл на облака снов, и увидел, что они светлы.
Я сделал открытие.
Мы сами создаем мир, в котором живем. Можно заимствовать имена из газет,
суждения из теледискуссий и вычислять причинно-следственные связи,
сверяясь с учебником прикладной физики. Так делают почти все люди на этой
планете. Это их игра. Они прилежно заучивают её правила и репетируют свои
роли, и с ревнивым беспокойством поглядывают друг на друга. Но выигрывает
всегда "зеро". И чем больше игроков вокруг рулетки, чем больше ставки, тем
больше выигрыш хозяина. Я не стал играть в эту игру. Я понял, что времени
нет, а значит, нет и смерти в том виде, в каком мы её боимся. Но я всё
искал чего-то и не знал, чего я ищу. Я не знал, откуда во мне это
беспокойство. Я совершал путешествия и, возвращаясь, устраивал бал, и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг