обычаю не противно. А не для того ли он, враг, с Добрыней силу пытал тогда
во дворе? Кожемяка, наверное, тоже вспомнил об этом, но виду не подал.
Крепко верил в свою правоту и в то, что Перун, ратный Бог, неправому
победы не даст. Не стали бы люди доверять своих обид добрым клинкам, если
бы не умели те клинки рассудить справедливо! Князь повернулся к Добрыне, и
тот сказал твердо:
- Сойдусь с ним, княже, хоть ныне. На мечах ли, на секирах, если ему уж
так секира любезна! Выходи, гость урманский, посмотрим, чья возьмёт!
И опять повернулся князь к Гуннару Сварту... Того тянул за рукав
Асмунд-побратим, что-то говорил ему вполголоса, тревожно, но Гуннар не
слушал.
Гуннар сказал так:
- Я буду драться, Добрыня. Но не с тобой! Как так?.. Сколько было. народу
здесь, на Мутной, столько и заговорило разом, дивясь непонятному. Наконец
сдумали сообща: похотел проклятый отвести, отсочить от себя след. На кого
укажет облыжно, на кого поклёп зря возведёт? Вот Гуннар встал перед
князем, перед дружиной. И тут вдруг не хуже любого словенина, совсем как
Добрыня, метнул шапку под ноги:
- Выходи, Жизномир! Ты напал ночью и не предупредил, что идёшь!
От таких слов мы все скопом окаменели, а Гуннар продолжал:
- Умел ты подпалить двор и стравить меня с Добрыней, чтобы он меня или я
его здесь зарубил. Так умей и ответить по законам вашего тинга! Выходи!..
Жизномира всё равно что ошеломило обухом - замер и, по-моему, слова
выговорить не мог. А Гуннар продолжал невозмутимо:
- Плащ мой, конунг, ножом трачен, не зубами пёсьими. Вот, я его нарочно
надел. А Добрыню он, Жизномир, в курган зарыть хочет оттого, что сестра
его Найдена не тому досталась, кому он её назначал. То верно, конунг, что
я вчера рано с пира ушёл...
- Занемоглось ему, вот и ушёл!.. - тоненько прозвенел голос Дражка. - Я
знаю!.. Я там был!..
Гуннар лишь досадливо скосил на него синий глаз. И опять продолжал:
- Но и то я видел, как подзывал ты, Жизномир, на пиру своего раба. Вот не
ведал только, зачем...
- Кнез!.. - обретя наконец голос, закричал Жизномир. А обратился он к
Рюрику на варяжский лад, и не знаю, кого как, а меня резануло. - Кнез!
Позволяешь ли, чтобы при тебе твоего человека соромом соромили?
Всякая дружина горой стоит за вождя, а вождь - за дружину. Но даже брату
не ведено покрывать брата родного, нарушившего закон! Потому-то Рюрик и не
подумал его выручать:
- А кто тебя, Жизномир, бесчестит? Если чист перед Правдой, отмоешься
прилюдно, а не чист, так и я тебе не заступник.
Что тут поделаешь! Стиснул зубы Жизномир и выступил из строя дружины, и те
сомкнулись за ним - пустого места как не бывало. Вот он бросил щит и взял
протянутый кем-то топор. И пошёл вперёд, чуть пригнувшись и зубы
показывая, как в судороге, - враг страшный!.. И мне на миг показалось - не
на Гуннара идёт, на меня!..
Асмунд, не сдержавшись, сказал громко по-урмански:
- Тебе, Гуннар, не драться бы сегодня, а под одеялом лежать. Разреши, я за
тебя встану!
Гуннар повёл углом рта и ответил почти весело:
- Нет, побратим. Меня здесь, как жениха на свадьбе, заменить некому!
Тут он расстегнул чехол и вытащил из него секиру. Тусклое лезвие-полумесяц
вобрало в себя холодный свет дня... Гуннар не замахнулся, не закричал -
просто скинул плащ и стоял, держа топор в опущенной руке... Но так как-то
стоял, что у меня мурашки пробежали по телу!
Когда они сошлись вплотную и встали грудь в грудь, Найдёнка вздрогнула и
прижалась к Добрыне, пряча лицо. Он обнял её, стал гладить по голове, по
так и не состриженной косе. Она не плакала, только дрожала вся, как в
ознобе. Я видел.
Страшно рубились они - Гуннар Сварт и Жизномир! Но все мы видели, что с
Гуннаром творилось худое. Дважды он захлебывался кашлем и даже отскакивал
на несколько шагов назад, давая себе передышку. И оба раза Жизномир
кидался зверем - прикончить. И я стискивал кулаки, потому что казалось -
ещё чуть, и лежать, лежать северянину на холодном речном льду! А Жизномир
добром замирится с моим кожемякой. И, может, даже в дом к себе его позовёт
жить, всё-таки родня...
Но Гуннара выручало великое умение, о котором мы с Добрыней ведали не
понаслышке, а показывал ли он его Жизномиру - Даждьбог весть! Гуннар Сварт
змеем уходил из-под топора, и глаза у него всё время были уверенные,
спокойные. Я видел. Он только побледнел - сильно, будто от страха. А ведь
его, Гуннара, не так-то просто было испугать. Или, может, привиделось?
...А потом он неожиданно перестал уворачиваться и наградил Жизномира таким
ударом, что тот едва устоял. Тяжко лязгнули топоры, и с трудом выдержали
топорища!
Видал я славных бойцов, но чтобы дрались, как Гуннар тогда, - ни разу ещё.
Отдавал всё, сжигал себя без остатка, и тут-то я понял, почему те корелы
весной не взяли ни корабельного сарая, ни корабля. Потому что это Гуннар
Сварт их защищал!..
Жизномир так и не смог коснуться его оружием. Никто не уследил, как это он
оказался вдруг на льду, и его секира полетела прочь, шурша и кружась...
Князь Рюрик поднялся со скамьи, но вмешиваться не стал. Даже ему, князю,
не с руки встревать, когда судит свой суд суровый Перун!
Жизномир ещё попытался спастись, отползти, упираясь в лёд здоровой рукой.
Но далеко не уполз: сбил с него шелом урманский топор. И тогда-то Жизномир
выдал всю истину, закричав в смертной истоме:
- Я тебе девку отдать хотел!.. Тебе!..
Гуннар Сварт ничего ему не ответил. Лишь ощерился лесным волком. И не
остановил удара - даже не задержал.
Вот как она аукнулась на том льду, Добрынина свадебная клятва, вот как
рассудили справедливые Боги и родительница-река!..
...Гуннар шёл к Добрыне, держа секиру в руке, и все видели, что он
шатался. Добрыня твердо шагнул навстречу: говорить так говорить, драться
так драться! Бедная Найдёнка совсем поникла, я обхватил её, беспомощную, и
почувствовал себя взрослым мужем, ей защитником.
Гуннар остановился перед Добрыней, посмотрел ему в лицо. Мне не
привиделось: взаправду был белый весь, как снег тающий, лишь глаза
светились по-прежнему.
- Шурина твоего я убил, - сказал он негромко. И усмехнулся кривой
усмешкой: - Месть мстить захочешь, сойдёмся с тобой в другой раз. Ныне у
меня раны вроде открылись...
Вот так молвил и начал валиться, медленно, навзничь, сквозь редкий
кружившийся снежок. Добрыня успел подхватить его на руки, не позволил
упасть. Мореходы сорвались с места все как один!.. Асмунд-кормщик подоспел
прежде других, хотел перенять у Добрыни побратима, Добрыня ему не отдал,
понёс сам. Асмунд взял со льда оброненную секиру, двинулся следом. Гуннар
ничего им больше не говорил и не жаловался на раны - но из кожаного рукава
протянулась вниз тёмная струйка. Добрыня сперва шагом шёл, потом приметил
это - бегом побежал...
Гуннар умер на другой день к вечеру. Умирал тяжело: исходил кровью из
вновь открывшихся ран. Никто так и не сумел ту кровь запереть, даже лекарь
премудрый, что к самому князю ходил. Может, бабка Доброгнева управилась
бы, да сама не жила больше не свете.
Соотчичи-урмане сильно о нём горевали. Хотели даже, как умрёт, сжечь с ним
свой корабль. Так, дескать, больше почёту будет ему на небесах. Гуннар им
запретил:
- Я умру от боевых ран и не думаю, чтобы там передо мной захлопнулись
ворота. А вам корабль пригодится!
Потом отыскал взглядом Найдёнку - а ногти у него на пальцах начинали уже
синеть - и сказал ещё:
- Спела бы, Соловушка, как тогда. Давно же я про лебедя не слыхал!
Мы все были рядом, и Добрыня, и Найдёнка, и я. Такой просьбы да не
уважить! Найдёнка наклонилась над ним, зажмурилась и запела. Тихо так.
Ватажники его стояли молча вокруг. И плохо понимали, должно быть, в чём
дело. Но не мешали.
- Холодна вода в быстрой реченьке. Гонит ветер злой тучи чёрные. Тучи
чёрные, тучи зимние! Из-под тех-то туч плачет лебедь бел, плачет лебедь
бел, убивается...
Гуннар ту песню до конца не дослушал... Всё равно что задремал: даже руки
не вздрогнули. Найдёнка и не заметила, как погасли у него глаза.
- Ты прости-прощай, речка светлая! Ты прости-прощай, зелен шумный лес! Как
весна придёт, может, свидимся, может, свидимся, повстречаемся! Только б
вынесли крылья быстрые, только б вынесли да не выдали, над чужой землёй не
сломилися!..
Так-то вот - далеко ушёл, не отзовётся, не расспросишь его. Подвели белые
крылья, не увидит он больше своей Урманской земли... И казалось мне, будто
я чем был перед ним виноват.
К весне Добрыня с Найденной стали поговаривать о сыне. Жили они теперь в
прежнем Жизномировом доме; князь не велел отдавать тот дом на
разграбление, велел погорельцу селиться в нём с женой, наследовать
Жизномиру. Добрыня и перетащил туда со старого места свои кожевенные чаны.
Когда на море Нево начался ледолом, я однажды пришёл к ним из крепости и
сказал так:
- Слыхал ли, Бориславич? Урмане-то домой собираются. Нас, княжьих, с собой
зовут, торговыми гостями быть просят. Асмунд вот сам меня приглашал. Так
что готовь, Добрыня, товары какие ни есть! С ними пойду - любопытно мне
посмотреть, что там за земля такая Урманская, что за народ!
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 18.05.2002 14:31
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг