Проснулся он от страшного скрежещущего удара. Судьбе было угодно, чтобы
из обрыва, нависавшего над дорогой, неожиданно посыпались камни. Наверное,
они ждали много лет, выбирая именно ту минуту, когда к слепому повороту,
не видя друг друга, с двух сторон подъехали две машины: снизу - бежевая
"Победа", а сверху - Тошкин автобус. Водитель испуганно выкрутил руль,
тормозя и пытаясь уберечься от столкновения, но выбор у него был
небогатый. Лоб в лоб с "Победой"
- либо в кучу камней, ещё продолжавших катиться. В довершение всех бед,
легковушка шарахнулась в ту же сторону, и громоздкий автобус всё-таки
налетел левым колесом на крупный обломок. Скорость была приличная...
автобус подпрыгнул, как игрушечный, его отбросило и с размаху швырнуло на
каменную стену. Правые колёса провалились в кювет, машина тяжело
накренилась, и весь борт сплющило о скалу, зубастую от торчащих осколков
породы. Рваный металл тотчас же окрасился человеческой кровью...
Тошку спасли родители. Сознательно, рефлекторно или случайно - он этого
не узнал никогда. Факт тот, что папино тело прикрыло его, втиснув в мягкий
мамин живот... Он не понял, что случилось. Спросонья даже посчитал было
всё это игрой, но мама и папа никак не отзывались на его барахтанье, зато
кругом слышались отчаянные, страшные крики... Тошка начал уже всерьёз
задыхаться, когда его вытащили из-под недвижных родительских тел....
Дальнейшее он помнил хуже, и лишь одно впечата-лось в память невероятно
ярким стоп-кадром. Его несут на руках прочь от смятого, поваленного набок
автобуса с нелепо задранными колёсами. А в автобусе много людей, и они
лежат неподвижно и все как один смотрят на него, и глаза у них застывшие,
полные неподдельного изумления... Особенно у одного...
Тошку усадили на камушек при обочине и надели на головку огромную чужую
панаму...
Он не плакал. Сидел и смотрел, как прибывали и отбывали машины
"Скорой", как появился трактор и, зацепив тросами, поставил мёртвый
автобус опять на колеса. Потом автомобили начали разъезжаться. И только
тогда Тошку снова кто-то заметил и стал громко кричать: "Чей ребёнок? Чей
ребёнок?.."
...В пропахшем лекарствами приёмном покое больницы он тихо сидел на
кушетке, пока не пришла тётенька врач. "Охти, тощой-то, ну прям заморыш, -
посочувствовала она. Погладила его по головке и сделала вывод: - Из
Ленинграда, наверное. - Потом удивилась: - А панама-то, панама..." Где ж
была знать, что эта самая панама прилипнет к нему на всю жизнь. Войдёт в
фамилию, станет прозвищем, то ироничным, то ласковым - в зависимости от
обстоятельств. И даже жена в минуты наивысшей нежности будет называть его
именно так. А потом случится ещё много всякого разного, и всё пройдёт, и
любовь, и нежность, и жена станет бывшей...
Но покамест у четырёхлетнего Тошки вся биография была ещё впереди. Он,
конечно, не осознавал, какой крутой поворот эта самая биография только что
совершила. Просто сидел и ждал, чтобы за ним пришла мама, но мама всё не
приходила и не приходила. Кто-то из уцелевших в автобусе, естественно,
рассказал о молодой паре с ребёнком. Документы родителей вроде бы
отыскались, но в неразберихе, а может, и по чьей-то халатности их вновь
потеряли. В результате Тошка попал в детский дом. Позже он задумывался о
том, что у него, по всей вероятности, где-то должны были быть
родственники. Дедушка, бабушка, которых он смутно помнил и которые
наверняка искали его. Но... в те годы крупных аварий с жертвами у нас "не
было". Корабли и подводные лодки умудрялись бесследно исчезать, не то что
пассажирские автобусы - и маленькие мальчики, ездившие в них с мамами и
папами... Вот так Тошка остался на белом свете один.
Имя-отчество свои он знал: "Антоша я... а папу - И-о-ием..." А вот
фамилию:
"А-я-о-ев..." - так никто расшифровать и не смог. В свои четыре года он
говорил ещё не особенно хорошо...
Следователь Сайской городской прокуратуры Антон Григорьевич Панаморев
загасил очередной окурок, строго посмотрел на переполненную пепельницу и
решительно встал из-за стола: "Всё. Перерыв!"
Окурки полетели в мусорное ведро, а на тумбочке ворчливо забормотал
электрический чайник. Волевым порядком Антон Григорьевич переместил в
самый дальний угол огромного стола стопку уголовных дел, отработанных за
день. На освободившееся пространство легла расстеленная газета, а сверху -
пакет, распространявший запах пряностей и баранины. Сегодня, возвращаясь с
очередного места происшествия в прокуратуру, Панаморев заглянул к
знакомому калмыку, - тот недавно открыл своё дело и вовсю торговал манты -
восточными пельменями, крупными, как пирожки. Состав фарша был
коммерческой тайной, но манты оставались необычайно вкусны даже
застывшими. Хотя сам калмык - знаток и гурман - в таком виде их есть бы
точно не стал...
Антон Григорьевич включил радио.
Запах пряной еды, шум закипающего чайника, тихая музыка и мягкий свет
от настольной лампы умудрились на время превратить казённый кабинет в
уютную комнатку. Преображению не могли помешать даже стены, покрытые самой
что ни есть "сортирной" зелёной масляной краской. Ещё в его кабинете
имелся старый-престарый диван с очень высокой, в рост человека, местами
лопнувшей спинкой. Панаморев беспардонно плюхнулся поперёк и потянулся
так, что захрустели суставы. Закрыл глаза и застыл минуты на две. Потом
резко вскочил, ринулся к настежь раскрытому зарешеченному окну, схватился
обеими руками за прутья (те даже зашатались в гнёздах) и шёпотом закричал
в темноту:
- Сво-бо-о-о-ду-у...
Накопившееся напряжение постепенно начало уходить. Закрепляя эффект,
Панаморев тряхнул стариной и, подхватив воображаемую партнёршу, сделал по
комнате несколько замысловатых танцевальных па. Когда-то он танцевал с
удовольствием и очень даже неплохо, но те дни, как и почти всё хорошее в
его жизни, давно миновали. Ни на танцы, ни на вечеринки он больше не
ходил, и партнёрши всё чаще были, как вот теперь, воображаемыми...
Чайник между тем закипел.
- Вкусный мант - тёплый мант! - зловеще пробормотал следователь.
Бесплотная дама осталась без кавалера: Панаморев снял с кипящего
чайника крышку, устроил поверх решетку от вентилятора и стал выкладывать
на неё свою будущую трапезу - греться над паром. Предприниматель-калмык,
наверное, схватился бы за сердце, но что поделаешь, если настоящий
манты-каскан далеко, а кушать хочется?.. Пока еда дозревала, Антон
Григорьевич вернулся в своё рабочее кресло и взял в руки тоненькую
папочку, только сегодня переданную ему операми.
"...В семнадцать часов тридцать восемь минут хозяйкой дома номер 57 по
улице Песчаной Сорокиной К. Е. был обнаружен труп пожилого мужчины..."
Почерк оперуполномоченного уголовного розыска сам по себе был
криптограммой хоть куда. И, что характерно, исключением не являлся. Антон
Григорьевич мрачно подумал о том, что следственные действия по праву
начинались уже на стадии расшифровки протоколов и прочих бумаг, написанных
здешними операми "от руки".
"...Предположительно наступила от удара тупым тяжелым предметом по
голове.
При жизни труп, очевидно, находился в стадии сильного алкогольного
опьянения - от тела исходит сильный винно-водочный запах. Документов и
денег в карманах убитого не обнаружено..."
Манты оттаяли, залоснились от жира. Антон Григорьевич встал, переложил
их на обколотую тарелку со старинной надписью "Общепит", заварил себе из
того же чайника крепкий чай и вернулся к столу.
Тоненькая папочка легла дожидаться в сторонке, а первый мант наконец
отправился туда, где ему давно уже пора было быть.
Панаморев сегодня сам выезжал по этому вызову... Опера, явившиеся
оформить бытовую смерть, обнаружили травму черепа и сразу вызвали
следователя. Песчаная - это вблизи ипподрома, куда некоторые ненормальные
ходят смотреть скачки. Судя по всему, этих ненормальных там вчера было
множество. Отзвуки спортивных событий вовсю ощущались даже в седьмом часу
вечера, когда милицейский "Уазик"
доставил Панаморева к дому гражданки Сорокиной. Там и сям гомонили
компании подвыпивших болельщиков, до сих пор что-то не до конца выяснивших
по поводу сегодняшних скачек. Одна из таких компаний, шедшая мимо, без
проблем (если не считать проблемой ужас и горестное изумление при виде
мёртвого тела) опознала убитого пенсионера. В нём сразу определили одного
из завсегдатаев ипподрома...
Говорили, будто сегодня он порядочно выиграл... первый раз за всю его
жизнь...
вот, стало быть, доигрался...
Антон Григорьевич нахмурился и сосредоточенно отхлебнул горячего чая.
Что жизнь - жестянка, он понял уже давно. С детства объяснили. А во что
сразу не въехал - нашлись добрые люди, растолковали. Доходчиво и
по-простому...
Второй, а следом за ним и третий мант быстренько отправились догонять
первый. Несколькими глотками Антон Григорьевич допил чай. Свернул газетную
скатерть. Закурил новую сигарету.
Папочка снова легла посередине стола.
...В канаве на Песочной, неестественно подогнув ноги, лежал пожилой
мужчина. Если бы не эти странно подогнутые ноги, Сорокина вряд ли бы что
заподозрила - мало ли пьяных мужичков на родной улице дрыхнут что ни вечер
в канавах!.. Однако даже очень пьяный человек, надумав поспать, всё же
как-то укладывается, устраивается поудобней, а тут... Да ещё в сочетании с
довольно приличной одеждой... Словом, женщина насторожилась и позвонила по
телефону.
Явилась милиция и обнаружила тут же, в канаве, программку сегодняшних
скачек, гордо и не очень понятно именовавшихся "ипподромными испытаниями".
Какие такие испытания?.. Написали бы хоть "состязания"... Слово
"испытания" чем-то не нравилось Антону Григорьевичу, чем-то неприятно
цепляло его. Стоя над канавой, он повертел программку в руках, потом хмуро
огляделся, засёк поблизости компанию лотошников - и безжалостно стащил
мужичков с небес на грешную землю, заставив знатоков скаковых лошадей
подойти и взглянуть на труп. На чём всё их веселье, понятно, сразу же
кончилось.
Программка, судя по всему, выпала из кармана убитого, когда грабители
обшаривали тело в поисках денег. Панама развернул её под фонарём,
присмотрелся... Против кличек некоторых лошадей стояли пометки - всякие
замены и перестановки, случившиеся в последний момент. Антон Григорьевич
машинально отметил про себя, что почерк у погибшего был аккуратный, а
пометки он привносил, явно особых душевных волнений по этому поводу не
испытывая.
Только против клички "Заказ" неожиданно иссякшая шариковая ручка вместо
аккуратной записи продавила судьбоносное "10 р"...
Голова убитого была беспомощно повёрнута в сторону, а глаза остались
открытыми, и в них, остановленное смертью, всё ещё стояло неподдельное
удивление...
Точно такое, как в тех, других глазах, что смотрели на маленького Тошку
из опрокинутого автобуса...
Сигарета кончилась. Панама встал, заварил себе ещё чаю. Последний мант
сиротливо возвышался над чайником, поблескивая вспотевшими от пара боками.
Есть Антон Григорьевич его не стал.
"...При осмотре места происшествия установлено следующее: тело
обнаружено под забором, в канаве слева от сарая. Труп лежит вертикально,
уточняю, горизонтально - параллельно оси симметрии..."
"Во дают опера, - усмехнулся про себя Антон Григорьевич. - Кивинова
начитались. "Труп лежал на Зине Портновой головой к Маршалу Казакову..."
Дело выглядело глухарём. Ни свидетелей, ни очевидцев. Поди найди того,
кто в многотысячной толпе ипподрома наметил своей жертвой пенсионера,
сорвавшего большой куш и на радостях крепко "принявшего". Безоглядную
радость старика видели многие. Может, не тысячи, но уж сотни - это как
пить дать. Если даже подошедшие на место происшествия тотошники вспомнили,
как он вприсядку плясал...
"...Коснулось счастье тебя крылом..." - пришла Панаме в голову строчка
из какой-то песни. "...Предположительно наступила от удара тяжелым тупым
предметом по голове..." Да уж... жизнь бьёт ключом, и всё гаечным, и всё
по голове...
Панама посмотрел в темноту за окном и выругался - тихо, но с большим,
выстраданным чувством. Ипподром!.. Дивное место, где расцветали махровым
цветом самые сокровенные стороны человеческих душ. Народ здесь постоянно
тянуло на подвиги, не дававшие остаться без куска хлеба милиции и
прокуратуре... Да какой народ!.. В программке, почему-то именовавшей
скачки "испытаниями", среди прочего значилась и фамилия главного спонсора,
от одного вида которой... Антон Григорьевич мотнул головой, запрещая себе
углубляться в воспоминания, разжал в карманах стиснутые кулаки и вздохнул.
Испытания, блин!.. Точно надо будет выкроить время, заняться и обязательно
разгрести эту помойку. Испытатели...
Хмурясь, он сунул тощую папочку в сейф, затворил окно, подхватил сумку
- и вернулся с порога комнаты, чтобы забрать с чайника скользкий, остывший
по второму разу мант. Не пропадать же добру...
Городская прокуратура находилась в здании старинной постройки. Толстые
стены делали своё дело, и кабинет, точно погреб, круглые сутки хранил
какое-то подобие прохлады. По сравнению с которой на улице была атмосфера
только что выключенной духовки. Панама шагнул с крыльца в жаркую
обволакивающую темноту и привычно подумал о том, что отпущенный ему на
этом свете отрезок времени уменьшился ещё на двадцать четыре часа. Не то
чтобы его так уж сильно огорчал сам этот факт; тошно было отбывать свой
срок на земле. За последнее время, правда, он и к этому уже попривык...
Здание прокуратуры выходило на круглую площадь, по которой пролегал
маршрут городского троллейбуса. ("У нас пятьдесят три марки троллейбуса, -
шутили сайчане. - Пятьдесят первый, пятьдесят второй и пятьдесят
третий...")
Соответственно, на газоне в середине площади кольцом стояли высокие
металлические столбы, к которым крепились растяжки троллеев. По столбам
карабкались густые стебли плюща, превращавшие стальную конструкцию в
сплошной ворох зелени. Достигая растяжек, стебли устремлялись по
горизонтали, и из-за этого столбы даже днём казались великанами с
крестообразно раскинутыми руками.
В темноте впечатление усиливалось многократно. Панама никогда не
интересовался, что думали на сей счёт другие жители Сайска, виделось ли
кому-то ещё то отчётливо страшноватое и трагическое напряжение, которое на
этой площади всякий раз заставляло вздрагивать его самого. Он не считал
себя впечатлительным человеком, просто переживание казалось слишком
интимным, чтобы допускать в него кого-то ещё. И он был, в общем, рад, что
окно его кабинета выходило в другую сторону и хоровод распятых чудовищ не
попадал в поле зрения при каждом взгляде наружу...
Антон Григорьевич поднял голову, посмотрел в усеянное крупными южными
звёздами небо и принял закономерное решение напиться. Чтобы хоть на
какое-то время всё провалилось, сгорело синим огнём и заросло лопухами...
Идти домой было недалеко. Жил он здесь же, почти в центре Сайска -
всего в пяти кварталах от прокуратуры. На центральном проспекте, бывшем
Ленина, а ныне Потёмкинском, светились аккуратные шарики фонарей,
курсировал общественный транспорт, сновали машины с явным преобладанием
иномарок и даже работали кое-где уличные кафе - белые пластмассовые
кресла, музыка, шашлыки... Но стоило свернуть за угол, и сразу
вспоминались пресловутые "потёмкинские деревни", а также то, что
"Потёмкин" - это, вообще говоря, от слова "потёмки". Ибо сквозь убогий
лоск центральных фасадов мощно выпирала небритая физиономия уездного
"города Мухосранска", как про себя величал его Панама. Исправные фонари
здесь попадались не чаще двух на версту, газоны зарастали могучим
чертополохом, а листва высоких пирамидальных тополей от пыли и сухости
шуршала, как жестяная.
Но веяние реформ добралось и до серых задворок "потёмкинской деревни".
Впереди, словно путеводный маяк, светились яркие неоновые буквы: "24
ЧАСА", а чуть ниже - "Магазин-супермаркет". Гордое наименование относилось
к малюсенькому магазинчику, устроенному в бывшем подъезде. Хоть киношников
привози, пародию снимать про особенности национального капитализма!..
Вечерний маршрут прокуратура - "супермаркет" - квартира был привычен до
тошноты. Панама подошёл к магазину и только тут заметил в пятне света из
витрины нечто для себя новенькое. А именно человеческий силуэт. На оконной
нише полусидела женщина лет сорока с небольшим, одетая, что называется,
"бедненько, но опрятно". Руки безвольно лежали на коленях, голова скорбно
склонялась к груди. В такой позе можно сидеть бесконечно долго. При
наличии определённой тренировки, конечно, - но кто говорит, будто хлеб
насущный даётся нищим легко?.. Панама присмотрелся. "Рабочее место" было
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг