Я не знаю, бросилась мне кровь к щекам или нет. Славная девочка
определённо решила, что я учёна была только метать топоры, что меня, из лесу
пришедшую, надо будет учить вдевать нитку в иголку... если не ложку в руке
держать...
Я торопливо склонилась над кузовом, скрыв от Велеты, какой он был страшный
внутри, черным-чёрный от ягод, грибов и просто от времени. Размотала холстину и
бросила на сундук два вышитых платья. Те самые.
- О-ой...- задохнулась Велета. Подхватила светец, стала рассматривать. Я
вдруг взволновалась и тоже как будто впервые, с ревнивым вниманием впилась
глазами в собственную работу. Велета отряхивала и гладила то одну, то другую
крашеную рубаху, расстилала пёстрые понёвы, расправляла пушистые кисточки
поясков, а я только видела где кривоватый стежок, где разошедшийся узел, да и
узор был невнятным, пустым, рождённым без выдумки и настоящей любви...
Велета подняла наконец голову:
- Это кто тебе такую радость спроворил? Я отвернулась и буркнула, пряча
досаду:
- Макошь ткала, пока я на полатях спала. Велета потянула меня за рукав:
- Макошь есть ваша великая Богиня, я знаю. Она любит искусниц... Ты
научишь меня так вышивать?
Кмети рассаживались на дубовых скамьях. Вождь оглядел стол и разломил
хлеб, начиная вечерю. Всё как в роду, где меньшие смирно ждут, пока возьмёт
ложку отец. Чему удивляться! Род будет всегда. Всегда будут сыновья и отцы,
хотя бы звали их кметями и воеводой. Или как-то ещё.
А позади верхнего стола была в стене узкая дверь, и её с обеих сторон
стерегли непреклонные лики Богов. Были они чем-то схожи с самим воеводой,
наверное, он их привёз из Варяжской земли, из прежнего дома. Мы знали, на его
родине старшим Богом был Святовит, зорко глядевший на все четыре стороны света.
Однако кмети-варяги чтили того же Перуна, что кмети-словене. И это его
священная храмина сокрывалась за спиной воеводы, и воевода хранил её крепче
всех вкупе грозных личин. А звалось святилище диковинным именем - неметон...
Мы, молодшая чадь, расторопно сновали за спинами, наполняли рога, подавали
мясо и хлеб. Вот она, служба отроческая, желанная!.. Что же: браного полотна с
наскоку не выткешь, учись сперва на рогожке...
Ярун оказался поблизости от меня, потому что наши наставники сидели рядом
с вождём.
В гриднице совсем не было женщин - я да Велета. Я всё поглядывала на неё и
дивилась. Её-то, нежную, что увело с беззаботных девичьих посиделок, пировать
усадило меж бородатых мужей?.. Вот обратилась к старому Хагену, передала
мисочку со сметаной. Вот Славомир толкнул её в бок, хитрым глазом повёл на
запыхавшегося Яруна - Велета прыснула в кулачок... Брат-ровесник, способный
вовлечь несмышлёную в мальчишескую забаву, повести в лес за мёдом, не вспомнив
про жестоко жалящих пчёл. Потом она повернулась к Мстивою. По летам он мог быть
ей отцом. И смотрел, как отец на единственное дитя, порождённое, выношенное,
вскормленное,- и не догадай судьба потерять... Мне казалось, я вот-вот что-то
пойму, но тут Хаген позвал:
- Сядь, дитятко. Будет уж бегать, да и проголодалась поди.
Я решила: расслышал урчание в моём животе и пожалел несчастную девку.
Яруна небось никто не ясалел, взялся за гуж - тяни, пришёл служить в отроках,
ну и служи. Ещё я испугалась, не загордился бы кто, не погнал из-за стола...
откуда знать, может, Хаген испытывал, знаю ли обхождение, чту ли старшинство...
Я перелезла через скамью. Осторожно взяла хлеба, взяла жареной вепревины.
Разрезала луковку. Начала есть.
- Ну вот!.. - неожиданно засмеялся старик. - Теперь ты совсем наша, теперь
тебя даже Бренн не прогонит. Слышишь, Бренн?
Вождь посмотрел на нас мельком и ничего не сказал, а я с испугу закашляла,
подавившись куском. Я поняла, что премудрый дед меня спас.
Даже дух, вылетевший из тела, ещё может вернуться, пока не вкусит пищи в
Кромешной Стране: лишь тогда он по-настоящему принадлежит ей. Я села с воинами
за стол и отведала хлеба. Теперь мне осмелятся показать путь, только если я
совершу что-нибудь страшное, стыдное... запятнаю великим бесчестьем саму себя и
дружину!
Кмети вокруг пили и ели невозмутимо. Экая важность девка, чтобы из-за неё
всё забывать. Ели - ни дать ни взять как у нас после дня на корчёвке. Не
поднимутся, пока стоит на столе пища и живот не отказывается принимать. Я
задумалась: неужто они тоже вскакивали чуть свет доить мычащих коров, тянуть из
речной глуби самоловы-мерёжи? Нет. Они правили только своё ремесло и ели,
знать, впрок, припасали силу к летним походам...
Широкие окна гридницы были забраны на зиму красивыми резными досками.
Очага в хоромине не теплили - сидели в шубах и шапках, грелись питьём.
Славомиру был по душе красноватый густой мёд, который усердно подливал ему мой
побратим. Он пригубил его не однажды и стал было шумен, но встретился глазами с
вождём и сразу затих, даже нахмурился, отложил рог. Мстивоя слушались
беспрекословно. Иногда Даже прежде, чем он что-нибудь говорил.
Я решилась вновь посмотреть на Велету... Она давно кончила есть и вертела
в руках зеленоватую стеклянную чашу. Всё равно в поход её не возьмут. Да она и
не попросится.
Я метила в воины, но девичье неистребимо сидело внутри. Я сравнила себя с
Велетой и ужаснулась обжорству. Поспешно догрызла кусок и не потянулась за
новым.
- Плохо ешь, внученька, - сказал немедленно Хаген.- Что так?
Сколь внятны были ему малые приметы и шорохи, таящиеся от зрячих.
- Да так... - буркнула я смущённо. - Хватит уж, сыта...
- Налегай крепче, - посоветовал старец. И добавил с усмешкой: - У Бренна
пищами не утолстеешь.
Близко к вождю сидели степенные седоусые кмети: старградские вагиры,
вышедшие из-за моря, и наши словене - поровну. Против меня оказался как раз
один из таких, обветренный, муж, которому я сгодилась бы в дочки. Звали его
Плотица. Он был у нас летом и теперь смотрел с незлым любопытством, теплившимся
в маленьких зорких глазах. Он подмигнул мне, когда я отважилась поднять взгляд.
Правая нога у Плотицы была деревянная от самой середины бедра. Когда он стоял,
подбоченившись, во дворе или у корабельного борта, - увечья нельзя было
заподозрить; неведомый мастер гораздо вытесал ногу и спрятал её в хороший
сапог. Шагая, Плотица сильно хромал, когда же садился - негнущаяся нога смешно
торчала вперёд. Поговаривали, однако, будто немногие одолевали его в поединке,
с мечом или без меча. Он ходил кормщиком на корабле воеводы - вождь берёг
верную лодью и мало кому позволял брать в руки правило. Плотице он верил без
разговора.
- Эй, Плотица! - услышала я весёлый смех Славомира. - Отстёгивал бы ты,
что ли, свою кочерыжку! Небось уже все коленки девке оббил...
Надо ли говорить, как я перетрусила. Стол между нами был шире не надо,
коленок моих, понятно, ничто не касалось, но я приросла к дубовой скамье и,
помню, только подумала - отчего вождь не прикрикнул на брата, как он один
только и мог? Между тем вся длинная гридница повернулась к Плотице, предвкушая
ответ. Хромой воин не торопясь дожевал мясо... запил его, тщательно расправил
усы... и наконец произнес:
- Твоя правда, живой ногой тут бы сподручней... А впрочем, болячка тебе,
я, кроме ноги, ничего ещё не отстёгиваю. И меня с моей деревяшкой ещё не метало
через борта, как тебя тогда по весне!
Обвалившийся хохот едва не смахнул меня со скамьи. Матёрые кмети ложились
грудью на стол, заскорузлыми ладонями тёрли глаза. В том числе Славомир, и было
похоже, досталось ему поделом. Наверное, вправду забавно летел он в студёную
воду, обманутый коварной волной...
Потом я не раз ещё слышала за этим столом, как могучие воины -
размахнутся, дубовую дверь пробьют кулаком! - словно бы ни с того ни с сего
принимались безудержно хвастаться, бросая чуть ли не вызов друг другу. Или, как
нынче, пускали в ход поношения и подначки, которые у мелких людей тотчас
выдернули бы ножи из ножен. Сравнение мужей - вот как звалась такая игра.
Гордые и умевшие мстить без всякой пощады, они состязались в умении отражать
шуткой ранящие слова... и всё только затем, чтобы дать друзьям позабавиться,
похохотать от души. Попробовал бы кто напомнить стрыю-батюшке Ждану, как он
лебезил перед грозным вождём!
Когда воины ушли спать в дружинную избу, а мы соскоблили мясо с костей и
убрали столы, я отправилась знакомым путём в горницу, что так щедро решила
делить со мной сестрёнка вождя. Осторожно открыла дверь - мало ли, спит! - и
едва не ступила на девку-подлёточку, угнездившуюся при пороге.
Сестра воеводы ждала меня со светцом, и я изумлённо спросила:
- Это кто тут у тебя?
- Чернавушка, - отвечала она, изумившись не менее моего.
А девчоночка высунулась из-под овчины и вразумила меня, недогадливую:
- А водички подать, яблочко сушёное поднести? А баснь рассказать, чтобы
спалось?
Я промолчала. Всяк домостройничай, покуда живёшь у себя, а в чужой избе
хозяина не учи. Велета через голову стянула рубашку, нырнула в нежный мех одеял
и указала на постель рядом с собой:
- Ложись!
Она и тут делилась охотно и радостно. Всякая ли так щедра даже с роднёй?
Всякая ли позовёт - не на один ночлег, на житьё! - незнакомую девку на голову
выше себя?..
Я забралась под одеяло, и чернавка, привстав, задула светец.
Мне приснился зимний ночной лес. На лыжах, но почему-то с кузовом клюквы,
я шла меж громадных заснеженных елей, едва озарённых дрожащей зелёной
звездой... С моря надвигалась метель.
Я шла домой. Я знала это во сне, хотя лес был незнакомый. Скоро увижу
старое поле, наш тын и Злую Берёзу, ищущую что-то обледенелой рукой.
Тут загорелись во тьме янтарные волчьи глаза...
- Молчанушка! - окликнула я мохнатого зверя.- Молчан!..
Протянула руки навстречу, ждала - ринется, увязая в рыхлом снегу, вскинет
лапы на плечи, задумает опрокинуть. Но Молчан только поднял шерсть на загривке,
оскалил страшную пасть и попятился, растворяясь в позёмке...
- Молчан! - крикнула я ещё раз. И пробудилась. Во сне раскрывается око
души и зрит невидимое наяву. Крепкое тело до срока прячет недуг, а заснёшь - и
помстится, что заболел. Бывает, во сне громким кличем кличет беда, прихватившая
кого-то в чужом далеко. Разгадаешь увиденное - быть может, узнаешь судьбу. Или
задумаешься, в себя глянешь поглубже. Не ведаю, что и важней.
Чего ради я не взяла Молчана с собой?.. Хромоту его пожалела? О себе
пеклась, о себе! Обиды копила.
На дядьку, на мать, на злую Белену. А как сама за счастьем пустилась,
бросила друга, прочь оттолкнула, чтоб не мешал.
Такие сны шлют хранители-Боги. Иного хлестнуть по рукам, отшибить охоту к
злодейству. Иного предупредить и спасти. А иного ещё - наказать, отплатить за
давнее малодушие, быть может, не ведомое никому. И толку нет ни с оберегов, ни
с жирного жертвенного гуся. Не молятся этому Богу, и у каждого он свой. Малый
или великий, смотря по тому, каков сам человек.
Я почти обрадовалась, когда извне с хриплой яростью прокричал рог. Старый
наставник меня упереживал накануне: по этому зову вся младшая чадь стремглав
летит из постелей во двор, на утреннюю потеху. Я замышляла спросить, какая
такая потеха, чего это ради велят бежать босиком, в исподней сорочке и
тоненьких полотняных штанах... но убоялась насмешек и не спросила. Дождусь
утра, сама посмотрю.
Вот - дождалась. Я прыгнула с лавки, стянула гашником новые, дважды
стиранные порты. Не стыд показаться. Вздела рубашку, спеша, помогая ртом,
завязала тесёмочки рукавов. Перешагнула проснувшуюся чернавку и кинулась вон.
Успела ещё услыхать, как Велета, невнятно пробормотав, повернулась к стене - и
сладко зевнула...
Ступеньки всхода были холодными, а на последних встретили ногу щекотные
иголочки инея. Мелькали тени людей, внешняя дверь раскрывалась и снова
захлопывалась. Крепенький предрассветный мороз в самой влазне схватил меня за
бока. Бедное тело, горячее и непонятливое спросонок, жалобно заскулило. А
ну-ка! - сказала я мысленно и толкнула тяжёлую скрипучую дверь.
Посередине двора горел весёлый костёр, а вокруг, на блестящем гладком
снегу, прыгали и по-птичьи взмахивали руками десятка два отроков, таких же, как
я, босых и раздетых. Старшие воины держались опричь. В меховых кожухах нужды
нету жаться к огню. Хагена я не приметила, но Славомир там был и подле
Славомира сам вождь. Ожидали последних, я смутно порадовалась, что последней
буду не я.
Морозец стоял не самый жестокий, но влагу дыхания схватывало у ноздрей. Я
заскакала, вливаясь в общую пляску. Дверь дома бухала то и дело. Порою
высовывались разом две-три мальчишеские головы и канючили:
- Славомир, ну Славомир!
Я знала уже, кто это такие. Пасынки дружинные, детские, как их ещё
называли. Сироты отдавших жизнь за вождя. Дети нынешних гридней, отосланные в
Нета-дун матерями. Эти будут воинами, их незачем испытывать, как нас, пришлых,
сторонних: отроки бывают и из рабов, детские - никогда. Я, привыкшая возиться с
сестрёнками, видела курносых насквозь. Заставь что-нибудь делать - не сделают,
с подзатыльниками будут делать и плакать, но запрети - в узел свяжутся, а
достигнут. Вот один, постарше и побойчее, ступил на снег разутой ногой...
- Я тебя!..- топнул немедленно Славомир. Детского ветром внесло обратно в
избу, а варяг оглядел двор - все ли на месте? - и увидел меня. Подошёл, хотя
вполне мог подозвать, и сказал дружелюбно:
- А ты почто? Иди досыпай,
Моё одеяло в горнице ещё небось не остыло. Я сказать не могу, в какую
мёртвую бездну кануло сердце при этих добрых словах. Я молчала, глядя в глаза.
Я по сей день не ведаю, что увидал на моём лице Славомир. Но увидал что-то и
отошёл, проворчал как будто смущённо:
- Смотри...
Толкотня во дворе не заняла долгого времени. Меньше, чем теперешний мой
рассказ. Вновь прокричал, позвал в темноту невидимый рог, и отроки гурьбой
помчались в ворота. Я порадовалась: быстрый бег греет жарче костра, жарче
мехов. Звёздное небо чуть мрело, суля нескорый восход. Я плоховато различала
сперва, куда мы бежали. Боялась впотьмах оступиться, ногу поранить. Но зимняя
темнота несхожа с осенней, в которой, как с выколотыми глазами, идёшь и не
ведаешь, во что стукнешься лбом. Вот пошла книзу дорога, вот зачернели,
отступая назад, береговые откосы, вознёсшие на гранитном хребте наш Нета-дун...
и внутренним чувством я угадала под собой лёд вместо земли. Море!
Мне было теперь совсем легко и тепло, даже босым ступням, и я не
завидовала Велете, нежившейся дома. Ни разу не бегавший по морозу лучше не
пробуй - сразу простынешь, - но если привык к холодам, жаре и дождю - то-то
радуется бегущее тело, а с ним ликует душа!
Неподалёку от берега была устроена прорубь. Отроки прыгали по одному,
вылезали и опрометью мчались по кругу, вопя и подбадривая друг друга. У воды,
доглядая, стоял неведомо как обогнавший нас Славомир. Вот помог выкарабкаться
узкоплечему пареньку, сам растёр полотенцем, достал из-за пазухи сухую
рубашку... Все прочие, я поняла, сушили порты на себе.
Мы с Яруном переглянулись. Мы водили знакомство с зимней водой. Оба
вваливались в полыньи и выплясывали у костров, у одежды, распяленной на
кустах... Славомир запоздало шагнул удержать меня, вытянул руку. Ха! Я
поспевала пригнуться на лыжах, на склоне горы, когда острые сучья нацеливались
под рёбра. Я окунулась добротно, оставив сухим лишь затылок и косищу,
намотанную на кулак. По поверхности плавали осколки битого льда. Я выскочила
без подмоги и торопливо отжала сорочку, скрутив её на животе. Славомир только
покачал головой. Вот вылез Ярун, и мы побежали. Подошёл воевода и бросил
товарищу:
- Пусть её. Рожоного ума нет, не дашь и учёного.
Мы долго носились в синеющей полутьме. Если по совести, это был не мороз,
четверть мороза. Ярун повернулся ко мне, хотел говорить, но тут кто-то из
отроков, плечистый наглыш, вытянул ногу, и мой побратим, непривычный к
подвохам, едва не посунулся лбом в утоптанный снег. Быть бы драке, не встань
подле обидчика Славомир. Он молча взял почти обсохшего парня за вышитый ворот
и, как щенка вдругорядь швырнул в дымную воду.
- Охолонь! - сказал строго, когда отрок вынырнул и, ошалело моргая,
схватился за край.- Тебе с ним одним щитом голову прикрывать!
Дом встретил нас теплом очагов, свежим хлебом и запахом горячего сбитня в
глиняных чашках. Что за благодать вылить в горло питьё, духовитое, сладкое,
натянуть вязаные носки и сесть у огня! Потом собрали столы, но не в гриднице, а
в самой дружинной избе. И опять я служила доброму Хагену и между делом
разглядывала людей и палату. Не то что вчера, вчера всё во мне было слишком
натянуто, ни взора, ни памяти, одна трепетная струна. Вели поподробнее описать
гридницу да сидевших, и не возьмусь. Ныне освоилась, поотошла от первого
страха. Да и вода омыла, очистила, заново оживила...
Так вот он, мой новый род. Будущие побратимы. Словене, корелы, весь и,
конечно, варяги, которых я научилась уже выделять не по отличию черт, не по
выражению - по отблеску выражения, присущему людям издалека. Не могу лучше
сказать. Кто хоть раз видал гостей из-за моря, поймёт сам.
Степенные мужи не спеша ели масляную овсянку, в очередь черпали из общих
мис, а потом честно клали ложки чашечками вниз, чтобы недобрый дух не лизнул. А
по стенам висело оружие и щиты, одни круглые, другие вытянутые, с острым нижним
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг