не оглядываться на шум шагов за спиной... Я видела: никого не боявшимся кметям
было не по себе.
- Да где ж они там! - не вынеся, смерил палубу Деревянной ногой
измучившийся Плотица. Вот тогда я вылезла из-под полога и отряхнула с меховых
штанов снег. Я сказала:
- Позволь, я схожу гляну, что с ними стряслось. Воины заворчали, а кормщик
сжёг меня взглядом:
- Вот что, девка...
Я сказала сквозь зубы:
- Я в другом месте девка, а здесь я кметь. И пусть тот лает на меня, от
кого я на лыжах не убегу. Ядовитый Блуд засмеялся:
- Всё верно, Плотица, даже тебе её не догнать.
Дружный хохот на миг разогнал обступившие тени... Плотица оглядывался, не
зная, гневаться или шутить, а я твердила своё:
- Меня Лешие знают, и Болотники, и Водяной. Я тут ёлку от ёлки ощупью
ведаю. Схожу и приду, не впервой небось... Да ничего со мной не случится!
- Одна, что ли? - насторожился Блуд.- Одну не пущу!
- Нет, брат, - покачала я головой. - Ты здесь не родился. Пойдёшь, оба
пропадём.
- Говорят, в Самхейн парни девками рядятся,- подал голос кто-то из воинов.
Я сказала:
- А пробовал ты, Плотица, просунуть руку в кувшин? Твоя застрянет, моей
просторно покажется.
- Выдерет мне бороду воевода...- простонал кормщик. Как был бы он рад,
если бы тот вдруг вернулся да и ухватил его за честную бороду. Он попросил
почти: - Подождём.
- Чего ждать, - сказала я с досадой, но села послушно. Тридцати храбрецам
непросто смириться, что девка никчёмная выполнит дело им не по могуте. Ночь,
когда нечисть рыщет на воле, чужая чёрная ночь в стонущем от ветра лесу. Но в
этой ночи за меня встанут Лешие, ещё не слёгшие в спячку, растопырят сухие
сучья деревья, Болотник даст пробежать, а погонится кто, продышит лунки во
льду, схватившем трясину... Я здесь своя.
Я достала кошель и вытряхнула кольчугу, завещанную Славомиром. Надёжная
была кольчуга, хороший заслон и от нечисти, и от шальной стрелы. Я надела её
под тёплую куртку и затянула ремень. Привязала за спину меч, надела тетиву на
дедушкин лук, пристегнула чехол с топориком. Вынула лыжи.
- Перун храни тебя, дитятко,- сказал наконец Плотица. Обнял меня. И
поцеловал в лоб: - Поспешай!
Я шла на лыжах ночным заснеженным лесом, и луна то пряталась в тучах, то
обливала деревья зеленоватым мертвенным светом. Всё это уже было со мной. Много
раз я так возвращалась зимой после охоты. Я держала руку у пояса, на рукояти
длинного боевого ножа. Никто не застанет меня врасплох.
Я бежала по следу и не боялась его потерять, несмотря на начавшуюся
позёмку: лыжи Гренделя продавили снег до травы, до зелёного густого
брусничника. К тому же воевода и кметь не удалялись от берега, чтобы не
заблудиться...
Довольно скоро я нашла место, где они попали в засаду.
Я выбралась на поляну, и позёмка обняла мои колени, сухо шурша... Я
увидела человека, наполовину вросшего в кровавый сугроб, и сердце остановилось.
Мне кинуться бы - но взяла своё вкоренившаяся воинская привычка. Сперва я
уверилась, что нету новой засады, и лишь тогда подошла.
Это был Грендель, совсем мёртвый и неподвижный. Опрокинутый навзничь, он
держал меч в левой руке, потому что правой не было по плечо, он сражался им ещё
какое-то время, и на лице застыла не мука, не ярость битвы, а счастье. Он
наконец ушёл с побратимом. Он положил жизнь за единственного человека, которого
любил...
Ужас вздёрнул меня с колен, метнул по сугробам - искать зарубленного
воеводу. Но не было воеводы. Лишь жуткие пятна крови по всей поляне до берега.
Волосы приподняли шапку, я в два прыжка подлетела к краю камышей, ожидая
увидеть его сапоги торчащими из дымной чёрной воды... Нет. Тоненький
припорошённый ледок у прогалины в прибрежных ракитах был цел, только посередине
протоки темнел узкий, длинный пролом, словно бы туда метнули с размаху что-то
тяжёлое...
Я опять нагнулась к следам, луна мне помогала. Вот здесь стоял воевода,
расшвыривая врагов. Его обложили, как вепря, которого злобная свора рвёт со
всех сторон, пока хозяин подбегает с копьём. Сколько их было? Не меньше
десятка, и они отлетали визжащими псами, ломая с треском кусты. Вот здесь он
свалился, и золотая полоска вдоль лезвия вспыхнула в сумерках прощальным огнём,
проламывая лёд посередине протоки... Я окинула взглядом деревья: осины да ёлки,
берёз не было... Вот глубокие борозды и опять кровь, где его тащили по снегу...
Что же дальше? Связали верёвками, заперли в холодной клети? Или утешили раны,
за стол с собой посадили, как он их в Нета-дуне сажал?
Колени дрожмя дрожали, так властно звал меня ясно видимый след. Я
превозмогла себя и возвратилась к мёртвому Гренделю. Если бы он протрубил в
рог, может, мы ещё услышали бы. Но когда приспело время трубить, побратим уже
шёл к нему в серебристых струях позёмки, и Грендель не вспомнил о роге и не
разобрал, что кричал ему воевода... рванул зубами кожу щита и со смехом кинулся
на врагов, и пена шла изо рта, замерзая на бороде... больше не будет обидно
задирать меня и надсаживать ворот рубахи, почёсывая волосатую грудь...
Если бы воевода сразу послал меня на вороп, я бы ныне вернулась уже на
корабль и рассказывала, что делалось в деревне и где ждёт засада на берегу...
Луна померкла за тучами, а когда забрезжила снова, звериный охотничий нюх
остерёг меня, предупреждая, и я оглянулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как
возле края поляны, между кустов, из позёмки и лунного света бесшумно выткался
волк. Глаза у него горели, как две свечи. Могучий, стремительный зверь в
серо-серебряной шубе смотрел на меня, принюхиваясь и держа на весу переднюю
лапу. Переднюю правую.
Ночь перед Самхейном, когда нет невозможного... Язык высох в гортани, имя
так и не выговорилось. Я поникла на оба колена, протягивая руки. Молчан.
Молчанушка... Сейчас вздыбит шерсть на загривке и попятится, огрызаясь, не
признавая меня...
Мне показалось, он очень медленно взмыл над сугробами и поплыл ко мне над
струящимся снегом, над змеями летучей позёмки... ударил лапами в грудь,
опрокинул, вмял в снег и со щенячьим визгом принялся умывать языком. Я что было
сил обняла его, я вжималась лицом в родную тёплую шерсть, слезы лились ручьём.
- Мне-то оставь хоть поцелуй, - прозвучал рядом голос, знакомо привыкший к
весскому говору. Ярун стоял надо мной, уперев руки в колени. При нём был меч в
ножнах и лук, а из-под полы глядела кольчуга. Так снаряжаются не на охоту.
- Ты откуда здесь?..- спросил побратим, когда кончили ломать рёбра друг
другу.
Не было времени для долгих бесед, но я всё-таки помянула о гибели
Славомира и о рождении сыновей:
- Вождь жалел, что прогнал тебя... и она тоже жалела.
Я не называла имён, чтобы не подслушал кто-нибудь, незримо подкравшийся по
сугробам. Молчан стоял рядом, прижавшись боком к бедру. Я не знаю, чего больше
принесла Яруну моя короткая повесть, радости или горя.
- Дядька твой загодя лесом ушёл, к кузнецу, - сказал он, когда я поведала
о Гренделе и о двухдневной погоне.- Мои упредили.
Он, оказывается, вправду взялся учить молодых ребят ратному делу. И выучил
на славу. Быстроногие парни вмиг принесли весть о чужом корабле, и Ярун тотчас
разослал их по жилым дворам: бабам прятаться в крепи лесной, охотникам с луками
и топорами - к нему. Поутру соберутся, где оговорено, пойдут теребить
пришлецов. Сам Ярун побежал взглянуть на нашу деревню, где, как донесли,
причалил корабль, а потом, увидев лыжню, решил посмотреть, куда это незваные
гости ходили. Вот так мы и встретились.
А Молчан с осени жил у него, сам пришёл, вспомнив былую дружбу. Жил и
Куцый, но Куцый теперь отлёживался под лавкой - лютый волк изорвал отважную
лайку, загрыз бы совсем, не подоспей, не ударь клыками Молчан...
Мы посовещались, не вернуться ли за Плотицей и остальными, но передумали.
Решили вызнать сперва, что поделывали новогородцы - гребли к выходу из разлива,
думая заслониться Нежатой и вождём, или сидели все вместе у честной печи,
торгуясь о замирении?..
Мы бежали ночным заметённым лесом, и громадные ели раскачивались и
стонали, а частые звёзды дрожали и прятались в небесах, потому что с моря
надвигалась метель. Позёмка усиливалась, снежные волны катились через поляны, и
перед нами не было больше лыжни, любой след немедленно заносило. Молчан
отворачивал морду от ветра и по временам наступал на пятки моих лыж.
Луну закрывало всё чаще, и, когда мы выбрались наконец на опушку, над
старой пожогой колыхалось белое одеяло. Мир дрогнул перед глазами, а сердце
заколотилось у горла, когда я увидела избы и позади них Злую Берёзу. Ветер,
мчавшийся с моря, смыкал и размыкал её ветви, как пальцы воздетой, ищущей
что-то мёртвой руки... Потом я разглядела корабль возле берега и людей. По пояс
в позёмке они спускались вниз к лодье, потом всходили назад.
- Добычу таскают, - сказал побратим. Добычу, подумала я. Сестрёнок меньших
приданое. Я отмолвила:
- Сведать надо бы, что замышляют.
Великого умения не потребно, чтоб подползти, таща лыжи, лечь в двух шагах
и послушать, что говорят. Мы разделились больше на случай прознать всё-таки о
вожде. Мало ли - обронят словечко, припомнят схватку в лесу... Хотелось
надеяться. Не Ярун услышит, так я.
Скоро я пласталась вдоль края берегового обрыва. В светлом меховом
полушубке и таких же штанах меня не просто было заметить. Я поглядывала сквозь
несущийся снег на макушку Злой Берёзы над тыном. Дерево раскачивалось на чёрном
ветру, и душа, заключённая в корявом стволе, плакала человеческим голосом.
Летящие иглы впивались в лицо, когда я поднимала голову посмотреть, прищуренные
ресницы не могли защитить глаз... Нет, Оладья не сунется искать погибели в
море. Скоро уже опрокинется над разливом сплошная стена клубящейся мглы, и ночь
перед Самхейном перемешает небо и землю... Тучи разорвались вдалеке, и я
увидела у самого небоската громадный катящийся вал. Метель надвигалась.
Я проползла ещё немного вперёд и вновь выглянула из-за края откоса. Я
увидела плечи и голову сторожа, ходившего с копьём туда-сюда у ворот. Он
кутался в мохнатый плащ и старался держаться к ветру спиной. Вряд ли он заметит
меня, даже если повернётся. Он не поворачивался. Он пятился, потом вновь шёл
назад, к Злой Берёзе и воротам. Я вжалась в землю, когда рядом со сторожем
явило себя ещё двое парней. Они перемолвились, но ветер отнёс слова, и тогда я
приподнялась на локтях, думая увидеть ворота... и ужас вошёл под рёбра, как
ледяное копьё.
Передо мной возвышалась, царапая небо ветвями, Злая Берёза, а у Берёзы,
как белое изваяние, стоял нагой привязанный человек. Мне сперва показалось,
снег на нём уже и не таял. Летящее пламя позёмки окутывало его, половина тела
пряталась в непроглядной тени, но не узнать Мстивоя было нельзя. Недвижимый,
беспомощный, он был по-прежнему столь грозен и горд, что молодой сторож его
боялся и не мог того утаить!
Погибельная ярость выдернула из ножен мой меч и почти подняла меня в
нерассуждающем зверином прыжке... спас Молчан. Заворчал еле слышно, напрягся
рядом со мной, я опамятовалась и снова втиснулась в снег.
Двое всходили на берег по тропе. Я немедленно узнала Оладью, оружного
тяжёлым копьём. А перед ним шёл - Нежата! Шёл, как сонный, ниже сильных плеч
свесив непокрытую голову. Нёс в каждой руке по ведру, ведёрки качались, водица
выплёскивалась на сапоги.
Оладья остановился подле Мстивоя, что-то сказал ему и засмеялся. Вождь
медленно повернул голову, и тут только до меня как следует дошло, что он
умирал, что он был почти уже мёртв. Он с видимым трудом разжал зубы, чтобы
ответить. Я не слышала, что он ответил. Оладья перевернул копьё и ударил его в
живот концом черенка. Варяг дёрнулся всем телом, но не вскрикнул. Нежата
ссутулился ещё больше, втянул голову в плечи и остался смирно стоять.
Оладья повернулся к нему, парень было замешкался, затоптался на месте...
блеснуло жало копья, и он подошёл и одно за другим вылил на Мстивоя оба ведра.
Кто предал женщину, тот когда-нибудь предаст и вождя. Мстивой ничего ему не
сказал. Последний, третий запрет поил его кровью Злую Берёзу. Новогородский
вожак толкнул в спину Нежату, пошёл с ним к воротам.
- Прислал бы кого, слышь, Оладья! - прокричал сторож, и голос показался
знакомым. Он добавил простосердечно: - Погреться бы!..
- Не будешь борт подставлять, - прогудел Оладья оборотившись, и я
окончательно вспомнила сторожа: это был Вихорко, кормщик. Из-за его оплошности,
как я узнала потом, снежный заряд снёс мачту и мало не опрокинул корабль, и
Оладья учил молодца, приставил стеречь казнимого...
С подветренной стороны Злой Берёзы в несущейся тьме таился Ярун. Я не
видела побратима, но знала - он там. Он лучше меня слышал все речи, но не мог
пасть на сторожа наверняка и так, чтобы тот не поднял переполоха...
Я заставила себя чуть отползти и посмотреть на корабль. Там ещё копошились
три человека, но прямо сейчас наверх они не пойдут. Я сунула в зубы Молчану
ремни лыж, и он тотчас вспомнил, как, бывало, таскал их за мной, даже хвост
дрогнул в снегу. Я подождала, чтобы Вихорко вновь попятился против ветра и на
время остановился. И поднялась у него за спиной.
Я хлопнула его по плечу, и он обернулся. Мгновенно узнал меня и всё понял,
и ужас распахнул белёсые рыбьи глаза, а рот начал раскрываться для крика... Мой
нож скользнул по его шее, и крик захлебнулся, не прозвучав. Вихорко сразу обмяк
и осел, не попытавшись ударить, и его кровь прожгла снег до земли.
Мой побратим уже рубил обледенелые путы. Всякий миг нас могли заприметить.
Я сдёрнула с убитого хороший меховой плащ. Ярун отодрал от дерева и подхватил
неподъёмное, негнущееся тело - с клочьями кожи, оставшимися на белой коре, с
клочьями берёсты, примёрзшими к коже... Молчан щетинил загривок и свирепо
рычал. Помогая ножом, я срывала с Вихорко полушубок, сапоги, тёплые меховые
штаны... Ярун уложил варяга на плащ. Ствол Берёзы до самых корней был тёмен от
крови. Мы молча схватили плащ за два конца и кинулись напрямик через поле,
туда, где спасительный лес был ближе всего. Мелькнула шалая мысль: догола
облупить бы этого Вихорко да поставить вместо вождя...
Мы услышали крики, но не обернулись, ни я, ни побратим. Мы бежали и
волокли плащ через рытвины и канавы. Вождь так и не промолвил ни звука, и не
было времени глянуть ему в лицо, припасть ухом к груди. Может, душа его так и
осталась подле Берёзы, пригвождённая третьим нарушенным гейсом... Мы бежали с
каким-то почти хмельным яростным вдохновением. К свисту позёмки начал
примешиваться свист стрел, но резкий ветер мчал стрелы мимо. Или кто-то мешал
целиться, отводил глаза, потому что это была особая ночь...
И всё же нас настигали. Угрозы и брань, доносимые ветром, делались ближе,
я различила голос Оладьи: вот уж кто нипочём не даст уползти однажды
затравленному зверю, сомкнёт зубы на горле и будет висеть... Мы не успеем
скрыться в лесу. Мы погибнем. И я, и побратим, и воевода, если только он был
ещё жив. И Молчан...
Мы остановились за первыми низенькими, пушистыми сосенками и вытащили луки
из налучей. Я только прикрыла неподвижного варяга плащом. Так мы и не сумели
спасти его, лишь продолжили муку. Я бросила на тетиву боевую стрелу с гранёной
узкой головкой, способной пробить навылет кольчугу. Оладья бежал впереди,
размахивая мечом,
- За вождя тебе, - сквозь зубы сказал побратим. Две наши стрелы
одновременно взвились против ветра, канули вниз и ударили Оладью в лицо. Он
упал, отброшенный навзничь, и не поднялся. Ватажники на время замешкались.
А снежный вал шумел уже над разливом. Скорей бы. Хотя немножко скорей
закрыл бы луну...
Ярун схватил мою руку, в глазах были сумасшедшие огоньки.
- Дай стрел, - сказал он отрывисто. - Уведу их! Я вытащила из тула сколько
захватила рука. Ярун прыжком повернулся на лыжах и нырнул в сосенки,
пригибаясь, пропал, как и не бывало его. Высоченные ели поднимались у меня за
спиной. Как бы я ни прятала варяга, нас найдут. Частыми гребнями прочешут
опушку, вытащат и убьют.
- Меч дай...- сказал вдруг воевода. Он силился приподняться, глаза были
лютые, и одна щека располосована от переносья до уха.- Девка глупая... беги...
Я дала ему меч - вложила в левую руку, потому что на правой были сломаны
пальцы. Он не сумел удержать, поник снова на снег, глаза потухли. Молчан щерил
волчьи клыки, в горле яростно клокотало. С ним сразу не сладят, он даст мне
время дважды взметнуть ножом. Второй раз вождю в плену не бывать. Да и мне
незачем.
Вот новогородцы двинулись к нам через старое поле. Я пала на колени рядом
с Мстивоем и обняла его, поднося руку к ножнам... И почти сразу один из
преследователей вскрикнул, обидно уязвлённый в бедро пониже кольчуги.
Ярун, не прячась, стоял у края опушки и выпускал стрелу за стрелой,
бранясь во всё горло. Новогородцы заслонились щитами и принялись отвечать.
Боковой порывистый ветер мешал и им, и Яруну но потом побратим схватил себя за
бок и согнулся. Вновь выпрямился. Попытался натянуть тетиву... Уронил стрелу и
побрёл, шатаясь, почти свалился за сосенки.
Я слышала, как они совещались. Я положила руку на голову Молчану. Меня
колотило.
Один из преследователей побежал к тому месту, где скрылся охотник. Вот
нагнулся и радостно закричал, найдя кровь на снегу. Потом в его щит воткнулась
стрела, пущенная ослабевшей рукой. Тут уж почти два десятка вооружённых мужчин,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг