ним ощущение тайны и то, какими новыми и непривычными становились знакомые
улицы и дома... Проснувшись и выглянув из повозки, он от души понадеялся, что
господин не прикажет ехать дальше: стёртые ноги Каттая хоть и зажили благодаря
мази, однако оставались ещё нежными, отдых пришёлся бы им кстати... Но нет -
Белир уже взнуздывал и седлал лошадь хозяина. Путеводная колея дороги была
отлично видна, она не даст заблудиться, и Тарким объявил, что не намерен терять
даже часть дня, пригодную для путешествия:
- А то мало ли какую задержку пошлёт нам назавтра Лунное Небо! Ещё не
хватало вправду угодить на обратном пути в снегопад, ибо как можем мы
доподлинно знать, который день будет свыше для этого избран!
Книги книгами - а десяток дней Тарким всегда держал про запас. И
разбазаривать попусту этот запас вовсе не собирался, понимая, что тут ценой
может стать жизнь.
Немного позже Каттай завладел миской каши и двумя деревянными ложками и
направился, обходя лагерь, туда, где вчера стояла двухколёсная клетка. Она
никуда не делась за ночь. Возле неё Каттай заметил Таркима и Харгелла. Оба
смотрели себе под ноги, разыскивая что-то в траве.
Каттай подошёл к надсмотрщику и шёпотом спросил его:
- Господин мой, что потерял наш почтенный хозяин?
Сперва Харгелл хотел отмахнуться от услужливого мальчишки, но всё же
решил, что зоркие глаза юнца всяко не помешают в поисках, и ответил:
- Ключ от клетки. Должно быть, вчера выронил из кошеля.
...Ключ. Маленький железный ключ, тронутый ржавчиной и утративший
способность блестеть. С обрывком конопляной верёвки, привязанным к колечку...
Мысленно Каттай сразу увидел его. Он поставил миску и, отойдя на несколько
шагов в сторону, вправду поднял ключ из травы:
- Вот он, мой господин. Двое мужчин подняли головы, Тарким взял ключ и
удивлённо кивнул, а Харгелл хмыкнул:
- Уж не ты ли стибрил его и теперь подбросил, чтобы заслужить похвалу?
Каттай отчаянно покраснел и ответил не надсмотрщику, а самому Ксоо
Таркиму:
- В доме прежнего господина ничтожного раба часто хвалили за то, что он
находил пропившие вещи...
Харгелл недоверчиво мотнул бородой, но больше ни в чём подозревать Каттая
не стал И ушёл вслед за Таркимом. Каттай подобрал миску и ложки и подошёл к
клетке.
Волчонок так и трясся от холода, глаза у него были красные, опухшие от
бессонной ночи и слез, и одно ухо, побагровевшее, казалось вдвое больше другого
- Харгелл съездил-таки его палкой, доказывая свою ярость. Щенок выглядел ещё
хуже. Он посмотрел на протянутую миску и отвернулся, еле заметно покачав
головой. Пёсий вой не прошёл ему даром. Разбитые губы запеклись двумя чёрными
бесформенными струпьями, неспособными касаться даже остуженной пищи. И уже было
видно, что один передний зуб ему вышибли. Харгелл? Или..?
Каттай принёс Щенку большую кружку воды. Тот медленно выпил её, а потом
вдруг сказал по-сегвански:
- Спасибо.
Волчонок давился и хлюпал носом, но всё-таки съел всю кашу один.
Всё утро, пока солнце, пробившееся сквозь облака, не разогнало туман,
Каттай ехал на козлах рядом с возницей. Седоусый сегван показался мальчику
странно задумчивым. Его настроение передавалось коням, а может, всему виной был
туман: мохноногие гривастые лошадки шагали ещё неторопливей обычного, и
чмоканье возчика не добавляло им прыти. Коников взбадривало лишь резкое
щёлканье кнута, проносившегося над одинаковыми рыжеватыми крупами. На жёстких
щетинках грив оседали капельки влаги.
- Дядя Ингомер, тебя что-то тревожит? - спросил наконец Каттай (возчик был
из свободных, но разрешал называть себя просто по имени, потому что Каттай ему
нравился). - Ты тоже боишься, что снег ляжет раньше обычного? "Если другие
кажутся невесёлыми, постарайся разузнать о причине, - говорила мать. - Может
статься, истина не столь ужасна, как представляют иные. А если она и вправду
страшна, ты хоть будешь знать, чего следует опасаться..."
- Снег!.. - буркнул возница, - Ты когда-нибудь бывал в горах, паренёк?
- Нет, - сознался Каттай.
- Здесь, на равнине, снег выпадает только затем, чтобы без следа растаять
под солнцем, когда приходит весна. В горах же зима стоит круглый год, лишь
становится то крепче, то мягче. Там снег пополняет тела ледяных великанов. Эти
великаны коварны и охочи до жестоких забав...
Каттай, правду молвить, лёд-то видел только по праздникам Зимнего
Солнцеворота, когда на базарной площади от щедрот шулхада народу раздавали
"сладкую радость" - битые круги подслащённого замороженного молока. Готовили
его, говорят, где-то далеко, в горах нардарского пограничья, а ко двору
доставляли на быстрых лодках, несомых течением полноводной Гарнаты. Друзья
отца, могучие каменотёсы, дружным клином шли в давку и щедро делились
удивительным лакомством. Поэтому всё связанное со льдом и морозом было для
Каттая окрашено сладостью. И даже теперь, когда он попробовал вообразить
ледяных пеликанов, они представились ему изваянными из молочно-белых искрящихся
глыб, пахнущих праздником.
- Если хочешь побольше узнать о снеге и холоде, спроси у нас, островных
сегванов! - продолжал Ингомер. - Мы-то всё знаем об этом проклятии мира. Мы
живём на севере, и у нас, чтобы встретить ледяных великанов, не нужно
подниматься за облака. Это оттого, что наши острова расположены совсем рядом с
Краем земли, там, где на неё опирается небо. Небо над Островами - как наклонная
крыша, видишь?.. - Сегван сложил две ладони, чтобы Каттаю было понятней. -
Облака застревают под ней, и из них всё время сыплется снег...
- И умножаются великаны, - тихо проговорил Каттай.
- Вот именно, умножаются. И ещё распухают, точно обжора, который заедает
пиво блинами. Этот обжора скоро перестаёт влезать в своё прежнее платье, так?
- Так. - Каттай вспомнил супругу прежнего господина, вечно примерявшую
свой девичий поясок: подобных поясков ей теперь понадобилось бы штуки четыре.
- Ну а великан, разрастаясь, может заполнить собою весь остров, и под его
тяжестью остров начинает тонуть в море, как болотная кочка, на которую
наступили ногой. Говорят, прежде Падения Тьмы наши края были благодатны и
изобильны. У нас выращивали пшеницу, и я сам однажды нашёл в земле бивни
слона... совсем такого, как водятся в Мономатане, только мохнатого. А теперь
половину островов поглотил лёд, а на остальных растёт только ячмень, да и того
не всякий год наскребают даже на пиво!
Каттай задумался о том, почему Ингомер не сказал "даже на хлеб". У него-то
дома выразились бы именно так. Ну, может, добавили бы: "...и виноград уродился
годным лишь на изюм"...
- Остров, где я вырос, называется островом Розовой Чайки. Я видел его на
картах, которые каждое утро рассматривает хозяин, но сомневаюсь, чтобы его ещё
можно было найти, путешествуя на корабле. Хотя это был не маленький остров...
Наш двор стоял в вершине залива, где к морю выходила хорошая пахотная долина.
Когда мой дед был молодым, там рос лес. Потом сосны перестали приносить шишки,
а корни у них загнили, поскольку земля больше не хотела оттаивать летом. Когда
родился мой отец, мёртвый лес уже перевели на дрова, а в долину высунул пятки
ледяной великан. Когда родился я, ледяная стена была в одном поприще от забора,
огороды превратились в болото, а деревья вырастали крохотными, ещё меньше, чем
здесь. Когда мне было столько зим, сколько тебе, мой род решил последовать за
другими, покинувшими острова, и уехать на кораблях за море, в счастливый край,
который ваши племена поделили на страны, а у нас его называют попросту Берегом.
Уходить решили весной. За зиму великан проломил пятками тын и приблизился к
самому дому. А потом ночи стали короткими, но морозы не прекращались. И морской
лёд оставался по-прежнему прочным. Тогда мы поняли, что лето не наступит
совсем. Когда великан начал разрушать дом, мы вытащили ил сараев корабли и
поволокли их через ледяные поля на катках, надеясь добраться до чистой воды.
Это был страшный путь, паренёк...
- Я понимаю, - проговорил Каттай ещё тише прежнего.
- Ты? Что ты можешь понимать! - возмутился сегван. - У вас здесь только
поливай - подсолнечная лузга прорастёт!..
"Если услышишь речи спесивца - лучше смолчи, - говорила мать. - Но когда
доведётся беседовать с человеком понимающим и разумным, не бойся объяснить ему
его заблуждение. Если, конечно, он не слишком важный вельможа..."
Ингомер был Каттаю не ровня, но уж точно не из родовитых господ, и мальчик
отважился пояснить:
- Когда прежний шулхад насытился днями, он велел приготовить себе
Посмертное Тело. Ты, может быть, видел их в Саду Лан, что разбит к востоку от
города...
Ингомер, пребывавший мыслями на далёком острове Розовой Чайки, не сразу
сообразил, о чём толкует мальчишка:
- Какой-какой ещё сад?..
- В нашем городе иные зарабатывают деньги, показывая его приезжим. Если ты
не был там, то побывай, когда возвратишься. Там много цветов и деревьев и
высятся Посмертные Тела, в которые помещают земные останки шулхадов. Мастера
вытёсывают их из красивого и прочного гранита, который ломают в десяти днях
пути от столицы. Изваяние должно соответствовать величию и мощи правителя,
чтобы после его смерти от народа не отвернулась удача. Никакая повозка не может
выдержать каменного веса, и множество рабов везёт Посмертное Тело, как вы везли
корабли, - на катках. Туда проложена дорога, но каждый раз что-то случается, и
один или два раба гибнут. У нас говорят, это хорошо: они добавляют свою кровь к
мощи шулхада... - Каттай вздохнул и осенил себя знаком Ущербной Луны: - В
прошлый раз там погиб мой отец... да вознесёт его душу Лан Лама на Праведные
Небеса.
Ингомер помолчал, подумал и ответил:
- Значит, ты вправду способен уразуметь, о чём я говорю. - Но сразу
ревниво хлопнул себя по колену: - Только нам пришлось хуже! У нас под ногам был
лёд, а поверх льда - глубокий снег. Иногда плотный, а иногда - как рыхлый
песок. И ещё торосы, которые приходилось либо обходить, либо прорубать. Сначала
мы тащили пять кораблей, потом оставили два - только чтобы всем поместиться.
Самую большую "белуху"... и боевую "косатку", ибо тому, кто бросит "косатку",
незачем называться сегваном. Вот так мы шли, паренёк... Туман казался серым
коконом, окутавшим караван. Он нехотя расступался, открывая дорожные колеи, и
вихрился по сторонам повозки, желая снова сомкнуться. Скрипели деревянные
колёса, глухо топали копытами неторопливые кони, изредка звякала позади цепь и
слышалась ругань ссорившихся рабов... Ссоры, впрочем, не затягивались и в драку
не перерастали - Харгелл был начеку. И двумя короткими палками управлялся не
менее ловко, чем одной длинной.
- У тебя погиб отец, а у меня - старший брат, - всё ещё ворчливо
проговорил Ингомер. - Многие не дошли до чистой воды и не увидели Берега, и он
в том числе. Он был сильным и красивым парнем и, знаешь, из тех, кто, если
несут дерево, хватается не за верхушку, а за комель... Ну да ты понял, о чём я
говорю.
Каттай кивнул.
- Вот он и надорвался однажды. А у него был охотничий пёс... Настоящая
сегванская лайка, островная, их, сколько я знаю, пробуют разводить и на Берегу,
но там им не житьё: одно-два поколения, а потом паршивеют и вымирают... У нас
собакам редко дают имена, только самым лучшим, так вот, немного было равных
этому псу. Его звали Быстрый. Когда мой брат не смог больше идти, я впряг
Быстрого в саночки, и он два дня вёз брата по снегу, а на третий день мой брат
умер. В том походе мы не давали умершим погребального костра, потому что никто
не знал, сколько ещё осталось идти и сколько потребуется дров. Вот и брата мы
похоронили просто во льду.
Тут Ингомер угрюмо замолчал и долго не произносил ни слова, и Каттай не
решался спросить его, к чему он затеял этот рассказ.
- Мы завалили тело и двинулись дальше, - наконец сказал Ингомер. - Но
Быстрый с нами не пошёл. Я хотел увести его, но он меня не послушал. Кое-кто
говорил, будто он, тоже надорвался, пока тащил санки, но я-то знал, что это
было не так. Он лежал на могиле и смотрел нам вслед, а потом завыл. Мы шли
медленно, потому что приходилось копать и утаптывать снег для корабельных
катков. Мы долго-долго слышали его вой...
Ингомер вновь замолчал, хмуря брови и мрачнея всё больше,
- А чего ради я тебе всё это рассказываю, - проворчал он затем. - Нынче
ночью я видел во сне брата и с ним Быстрого. Была метель, и Быстрый бежал в
упряжке, а брат сидел на саночках и махал мне рукой... - Ингомер несколько раз
согнул и разогнул корявые пальцы, что-то подсчитывая: - Сегодня четвёртый день
седмицы, день нашего громовержца Туннворна, и, во имя Его трёхгранного кремня,
сон должен быть вещим!.. И зачем только я нанялся в эту поездку?..
Он помолчал ещё, потом переложил кнут из руки в руку и мотнул кудлатой
седеющей головой:
- А всё из-за того, что тот парнишка-венн в клетке, Хёгг его задери, вчера
выл ну точно как Быстрый. Аж мурашки по спине поползли! Я-то думал - ни с чьим
его голос не перепутаю!..
В середине дня туман наконец разошёлся, а вечер задался тихим и солнечным.
Самоцветные горы, приблизившись, уже не казались в темнеющем небе мазками
пепельной кисти. Они громоздились вещественно и тяжеловесно, заполняя и
стискивая горизонт, и надо всем господствовали три высоченных зубца - Большой,
Южный и Средний. В лучах заходящего солнца они были невероятно красивы. Вершины
горели холодным алым огнём, ниже этот пламень становился малиновым и постепенно
остывал до глубокого пурпурного, чтобы затем перейти в непроглядную черноту,
кутавшую предгорья. Рабы, перешёптываясь, смотрели на это завораживающее диво.
Ни у кого не было охоты скорее познакомиться с ним вблизи. Ксоо Тарким и
Харгелл знали, что с этого времени следует ждать отчаянных попыток побега, и
Харгелл велел младшим надсмотрщикам держать ухо востро.
Он как раз делил их на стражи, когда Каттай, призванный Таркимом, подбежал
к хозяйскому костру.
- Мой милостивый господин звал своего ничтожного..?
- Да, звал. Послушай-ка внимательно, мальчик. В котором кулаке у меня
камешек?
Это было совсем просто. Каттай никогда не ошибался, когда мама подзывала
его: "Ну-ка, в какой руке у меня печенье, сынок?.."
Он ответил:
- В левом кулаке, господин. Только, с твоего позволения, не камешек, а
монетка. Серебряная...
- Маленький паршивец видел, как ты её прятал, - недоверчиво заявил Таркиму
Харгелл.
Но торговец рабами лишь покачал головой.
- Теперь отвернись, Каттай. А ты, Харгелл, сам проследи, чтобы он не
подглядывал.
Нарлак ничего не делал наполовину. Он встал перед Каттаем и втиснул его
лицо себе в живот, в полу заскорузлой кожаной куртки, с густо пропахшей пылью,
дымом и потом. Каттай едва мог вздохнуть, а уж о том, чтобы подсматривать, и
речи не шло. Когда Харгелл наконец его выпустил, перед Таркимом лежал большой
пёстрый платок, расстеленный на траве.
- Под ним кое-что спрятано, - сказал торговец Каттаю. - Укажи мне, где это
лежит и что это такое. Не прикасаясь к платку! И снова Каттай ответил без
запинки, ни на мгновение не задумавшись:
- Там ничего нет, господин мой. Если только тебе не было угодно укрыть
дохлого жука, лежащего вот тут, и норку, вырытую земляным червём, - вон там...
Тарким переглянулся с Харгеллом; мальчику показалось, будто на лице
господина промелькнуло радостно-тревожное выражение. Ни дать ни взять Тарким
обнаружил нечто столь редкостное и удачное, что сам себе боялся поверить.
Каттай даже подумал: неужто Лунное Небо наделило хозяина свойством всё время
что-то забывать и терять и он радуется невольнику, умеющему найти любую
пропажу?.. Было бы воистину хорошо, если бы "под это дело" (как выражался дядя
Ингомер) милостивый господин Тарким решил оставить его при себе... Каттай
подумал и всё-таки решил, что на растеряху его нынешний хозяин нисколько не был
похож. Наоборот: всякая вещь у него занимала своё, раз и навсегда определённое
место. Такой нигде не позабудет не то что кошелёк с деньгами или родительский
амулет - даже щепочку, которой чистил в зубах...
- Проведи его кругом лагеря, - велел торговец Харгеллу, - и вернись.
Белир! Быстро сюда!.. Да лопату с собой захвати...
"Значит, - идя рядом с надсмотрщиком, гадал про себя Каттай, - господин
хочет, чтобы я делал для него что-то иное. Но что?.."
Ему представилась палатка, поставленная на рыночной площади. Люди платят
по денежке и входят туда, а он, Каттай, угадывает, у кого в кулаке лежит
позолоченный орешек. Это была бы хорошая и сытая жизнь...
Когда они с Харгеллом вернулись к костру, возле ковра, на котором возлежал
Ксоо Тарким, возвышалась кучка песка. Упыхавшийся Белир сидел в сторонке на
корточках, рядом стояла воткнутая лопата. Видно было, как тщательно он гладил
ею песок, делая кучу со всех сторон одинаковой.
Каттай подошёл, и Тарким нетерпеливо обратился к нему:
- Можешь мне рассказать, что зарыто в песке?
Он очень волновался. Каттай понял: его ответ был важен для господина.
Мальчик невольно напрягся, и за лобной костью стало сгущаться тёмное облачко
боли. Такого с ним ещё не бывало. Он зажмурился и протянул ладони вперёд.
Хозяин каравана дёрнулся было - "Не прикасаясь!.." - но всё-таки промолчал. И
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг