Л. Сейфуллина.
ВИРИНЕЯ.
I.
На сорок девятом году жизни Савелия Магару растревожил бог. Сразу,
хваткой за сердце нежданной. В нехороший полночный час проснулась баба
Савельева, глянула кругом по избе и охнула испуганно:
- Что-й-то ты, Савелий? Лик у тебя больно темен. Я и то проснулась,
чисто в бок кто толкнул. Гляжу: и свет в избе не в час, и тебя на крова-
ти нет. Чего ты? Животом заскучал, что ли?.. Аль еще как занедужил? Вон
тамо-ка, на божнице, вода свяченая...
Савелий глянул сурово из-под лохматых бровей потемневшими серыми гла-
зами, широкой рыжей бородой повел, передохнул так, что большие крепко
сбитые плечи всколыхнулись. Прервал глухо:
- Не мешай! Виденье мне сейчас было. Неизвестного имя и какого перед
богом чину - мученичьего ли, али преподобинского - не знаю, угодник мне
явился... Стоит вот тут, будто, у стола и кличет сердито: Савелий Егоров
Магара! Хил и росточку малого, немудрящий такой, а голос - ничего. Голо-
сом на земского схож. Я со сну-то спервоначалу и не разобрал, что от бо-
га это. Думал по земному делу расход. Тишком себе в бороду изругался
крепко: что ты, думаю, пралик тебя зашиби, как это на меня земского на-
несло? А внутре-то уж чую, что не земский. Чисто лед по кишкам, захоло-
дал снутра, и по коже прямо пупырями дрожь.
Не столько самые слова, сколько обилие этих слов испугало старуху.
Неохотлив он на разговоры, тяжелый у Магары язык. А тут вон как высказы-
вает.
- А-а-ах, мамыньки! Свят, свят, свят! Владыко, царь небесный, госпо-
ди!.. Слышь-ка, а може-то не угодник, а Стрепишихи-мордовки навод. Чело-
век ты перед богом не заслужоный, не молитвенник. С чего к тебе угодник
затрудится пойдет? Помолись да прочитай молитву хорошу. Вот: "Да воск-
реснет бог, и расточатся"...
Савелий цыкнул сердито:
- Не верещи поганым бабьим языком! Тише ты! Молодых в передней горни-
це разбудишь. А это дело тайное пока. Тебе сказал потому, что с тобой
все грехи мои вместе нажиты. Угодник, тебе говорю. Богово имя поминал и
приказал мне молиться с натугой, старательно. Бог в меня перстом ткнул.
С того и холод внутре. Три раза виденье было.
Старуха заахала, кофтенку накинула, платком голову прикрыла и закрес-
тилась часто, испуганно:
- Божа матушка, троеручица! Господи, батюшко! Свят, свят!..
- Погоди, не мешай! Не лезь бабьей плотью вперед, не погань мою мо-
литву. Сичас сам молиться зачну.
Встал, тяжело согнул большое тело, упал на колени и бил поклоны до
солнца восхода.
С той ночи и повредился сердцем мужик. Оно и раньше у Магары тяжелое
было. Глаз редко веселый был и смеяться не умел. Гмыкал глухо в короткий
веселости миг. А года в три раз накатывало: вином по долгому сроку заши-
бался. Во хмелю буйствовал. Крутил, ломал, бабу и детей своих жестоким
боем бил. Старшей дочери слух перешиб. Так и осталась на одно ухо глу-
хая, да пугливая. Часом заговаривается вроде дурочки. Но отводил срок и
остальное время правильно жил. Люди уважали за крепость хозяйственную,
за добычливость. А теперь совсем по-другому все поворотил. Большое хо-
зяйство на зятя, за младшей дочерью в дом взятого, бросил. Глядя поверх
головы зятевой, сказал ему веско и строго:
- Ты меня теперь по хозяйству не замай. Как хочешь верти. Хочь еще
копи, наживай, хочь по ветру развей, коль кишка не вытянет. А мне теперь
не то указано! Молитву строгую и пост должен справлять, в грех меня не
вводи с расспросами.
Дочерям, в другие села замуж отданным, дали весть. Они спешно с
мужьями приехали. Баб в избу набилось, не продохнешь. Судить, рядить,
ахать принялись. Савелий грозно ногой топнул, закричал сердитым зыком и
ушел из избы. За селом землянку себе сложил. Зимой в ней молился, а ле-
том на камне под горой. Пропитанье скудное, по его приказу, семья ему
носила.
В нижней Акгыровке сперва дивились, а потом почитать Магару стали.
Главное дело, и перед богом хорошо: замолит за своих-то однодеревенцев,
и перед людьми лестно. Первый угодник из мордовско-русской части деревни
Акгыровской. В округе люди богом зашибались и до Магары. Но больше сек-
танты да кержаки до веры лютые. На горе, в той же Акгыровке. А нижняя
Акгыровка насчет крестин, венчанья, похорон, во грехах исповеди исполня-
ла, что требовалось, но с прохладцей. Без ретивости. Курайгинского при-
хода были, за пятнадцать верст село. И рекой без моста отделено. Свою
церковь не поставили, а в кержацкую моленную на гору не пойдешь. Когда
река мешала, когда по крестьянскому делу недосуг. В церковь не попадали
подолгу. Курайгинский поп с амвона в строгом проповедном слове баб акгы-
ровских на весь приход ославил:
- Молитву очистительную после родов не на сороковой день, как по ус-
таву положено, а ко вторым родинам приезжают брать.
Так и ходила нижняя Акгыровка по богову делу в последнем счету. А тут
вдруг сразу: старатель перед богом свой. И в соседние волости далеко о
Магаре слух прошел. С каждым годом в молитвенном деле он все больше ук-
реплялся. На третьем году молитвы, когда на камне от коленок Савельевых
даже отметины углубленьем обозначились, стал ему бог в виденьях во вся-
ких являться. Предсказывать Магара начал. Один раз в село в праздник
пришел, на улице старикам объявил:
- Небо трясется! Вам не видать, а мне открыто. Народу больно много на
земле развелось: дышат и трясут. Виденье мне было: колготит народ, на
подводах на многих куды-то едет, пехом друг за дружкой тянет, с бабами,
с ребятами, с барахлишком со своим. А царь белый, русский, нашинской,
сидит на престоле, ногами о пол сердито стучит. Не иначе, война будет,
чтоб отбавить народ.
И вот через два на третье лето предсказанье Магары вспомнили акгыров-
цы.
Отыграла заря багровым огнем, указав тем цветом ветер на завтрашний
день. Но темень ночная в тихости расползалась над землей. Плыла прохлада
от реки. Тянула с собой на деревню дымок костров приречных жителей, на
воле сготовивших летний свой ужин. Пахло во дворах парным молоком, све-
жим сеном и дегтем от колес. Народ с вечерней разминкой готовился лечь
на покой. Замирали в постепенных переходах от шумливого дня к затиханью
в ночи звуки во дворах и избах. Вдруг, вздымая по улице тяжелую на
подъем вечернюю пыль и яростный собачий лай, проскакал на маленькой за-
паренной лошаденке длинноногий мужик. На скаку он махал палкой с красным
лоскутком. Старостиха со двора увидала. За мужем в избу кинулась:
- Ай-да скорей! С красным лоскутом верховой из волости. Стало, за
рекрутами. Господи, батюшка, что это нежданно-негаданно...
Всю ночь беспокоился народ в низине и на горе у кержаков. К старости-
ной избе, в нижней Акгырке, фонарей нанесли. Колыханье слабых огней в
густой июльской темноте было беспомощным и тревожным. Мигали в окнах
лампы и светцы непривычные в летние ночи в избах. Светил жар неурочно
затопленных бабами печей. По деревне ширился, нарастая, разноголосый
шум. Визгливый бабий крик, терпкое причитанье старух, заливистый плач
перепуганных суматохой детей, глухие возгласы стариков и крепкая брань
молодых мужиков.
Кержаки на горе к конторе, где жил инженер с постройки железной доро-
ги, сбились. У него по проволоке разговор через трубку на стене был.
Разъяснял:
- Германия получит достойное возмездие! Оч-чень скоро получит!
А в нижней части расспросить было некого. Школа с заколоченными став-
нями стояла, - учитель на лето уехал. Староста, сдабривая крепким перцем
ругательных слов неохотливую медлительную возню свою, шарил в сундуке.
Служебную бляху искал.
Старостиха тонким жалобным голосом, со всхлипом, нарочного кривогла-
зого расспрашивала:
- А с кем война-то? Далеко ль угонют?
Кривоглазый, почесывая запотевшую спину, отвечал неопределенно:
- Ровно с Ерманией, а хорошень не разобрал. Некогда было! Старшина
сам меня с крыльца толконул, чтоб без роздыху гнал. Видишь, дело-то ка-
кое повернулось: чтоб завтра к полдням в город призывники нашинские. А
до городу двести верст. Ни то к полдням, и к ночи не поспеть. Хоть при-
каз и на подставных подводах везти. Ну, наши мужицки каки подводы! Да
еще в летню пору, в рабочую!
- Где поспеть! В волость-то тольки-только могут к завтрему, к полдню.
- Ну, так и норовят. Но чтоб в волость обязательно!
- И с роду не видано, не слыхано: без проводин перед царской службой,
без разгулки.
И завыла горьким голосом:
- Сыночек ты мой, Митенька! Роженый, хоженый, да куды тебя забирают в
ночну пору чижолую? Да на кого ж ты спокинешь супругу молоду-у свою и
наследничка своего - дите малое? Сестер, братьев, отца-батюшку и мене,
родительницу твою горьку-ую...
Страстное, короткое рыдание прервало старухин, тягучий, по обычаю,
плач. Настасья билась головой в грудь Митрия, вцепившись пальцами в его
опущенные плечи. Митрий смешно поводил шеей, будто теснил воротник. Ста-
рался оторвать бабьи руки и нарочито сердитым голосом унимал:
- Отцепись! Завы-ыли! Чего раньше смерти отпеваете? Ну-к, собирай на
стол. Печь-то выстывает. Айда-те, пеките чего там затеяли!
Староста с натугой поднялся от сундука, поглядел на сына замутневшими
глазами и буркнул:
- Буде, бабы! Айда, давай выпивку. Там сколь-то было? На царску служ-
бу с песнями, с гульбой провожать, а у нас один вой.
Но ни песен, ни гульбы в эти проводины не было. Уходили без удалости,
без храбрящего хмеля царской водочки. Кабака казенного в селе нет, а у
шинкарок на всю деревню мал запас оказался. Не дал буйного в напасти ве-
селья. Из печек, не в час затопленных, тоже не сладки подорожники вышли.
Бабы в горькой слезе стряпали, плохо доглядывали.
Солнце встало, подводы со дворов двинулись. Народ на улицу высыпал.
Появился в деревне Магара. В длинной домотканной рубахе до колен, в ста-
рых грязных портах. Встряхивал сердито блеклой рыжиной волос с мутной
сединкой, шел с подводами сбоку. Далеко по дороге надрывный бабий вой
стоял. Старик Федот бадожком по дороге стучал, шел рядом с Магарой. Го-
ворил ближним на подводах:
- Поди, не на долго война! Ничего не слыхать было. Про стары войны
загодя слух приходил. Солдатов с этакой спешкой не сбирали. Это так, по-
ди, для нутреннего усмирения под царя. Не войте, бабы, как я смекаю,
скоро мужики воротятся!
А Магара зычным голосом, далеко слышно по подводам, объявил:
- На долго война! Народу хресьянского много в русском царстве разве-
лось, земли не хватат! Пока весь лишок царь не переведет, война не кон-
чится.
II.
И опять по слову по Магариному вышло. Вторая пашня подходит, а здоро-
вые мужики царевым делом маются. В своих хозяйствах бабы, старики, из
молодых только телом неправильные, да чужаки нанятые. Которые из богатых
откупались-было, но позабирали и их. Хоть не на самую войну, а все от
дому.
Повитухе Мокеихе акгыровские бабы позавидовали. Вернулся к ней сын по
весне. Невысок, узкоплеч, щеки в обтяжку, перхает часто, как давится. А
все свой мужик, для хозяйства как никак старается. И не то, что без ру-
ки, без ноги. Хиловат, а без видимого повреждения. Низенькая, пухлая
бабка Фекла, соседка Мокеихина, часто, вытирая рукой ласковые слюнявые
губы, говорила ей слащаво через плетень:
- И жить тебе, бабка, только бога благодарить. Сын пришел целехонек,
и слуху нет, что заберут. А уж всех позабирали, всех! Старики остались,
да совсем трухлявые. Твой-то еще хорошо пыжится. И кралю вон каку без
венца заполучил. Ничего, значит еще сок в мужике живет! А то из наших
деревенских молодого-то и не увидишь. Все седые, да недоросточки. Когда
рази эти казенные жеребцы, анжинеры, дороги постройщики, пройдут, аль
пленные, астрийцы эти хилявые. А нашинских соколиков нет. Не-ет! В дру-
гих деревнях хучь подранки крепкие, а у нас тоже наперечет. Васька-то,
сказывают, на дорогу нанялси? Ай так, на раз взялси за дело?
Мокеиха, снимая старенькие порты с плетня, неохотно ответила:
- На раз. С бумагой какой-то в участок пошел.
В избу поторопилась уйти. Знала и боялась, что на Вирку-молодуху со-
седка разговор переведет. Не охота покор людской слушать.
Забурлила в степных логах вода. Не берет конь дорогу. Но по холмам
есть для пешеходов узкие ненадежные тропочки. Польстился Васька на хоро-
шую плату. Письмо от инженера с постройки в участок за восемь верст по-
нес. Десятку инженер посулил. Деньги у господ не лежат тишком в кармане,
легко шевелятся. Не то что мужичьи несворотные. Очень просто, к десятке
еще и прибавит чернявый этот барин. Как начали дорогу строить, вся окру-
га от них пользуется. Но что-то больно долго Васьки домой нет. Инженеру,
видно, и впрямь дело срочное. Сам на Васькин двор пришел. Мокеиха в окно
увидела, из избы навстречу выбежала. Поклонилась искательно в пояс и пе-
вучим голосом спросила:
- Поди, из-за моего из-за сына потревожились? Ах, ты, господи батюш-
ка! Забота вам, видать... По нашей по улице в эдаку грязищу ходить и му-
жику-то не охота. Вот грех-то: нету еще его, нет! Уж не гневайтесь!
Инженер хмыкнул и форменную фуражку досадливо на голове подвигал.
Старуха еще ласковей успокаивать принялась:
- Он скоро... Вот, вот вывернется! Он у меня шустрый, зря валандаться
не станет. Мигом обернет! Ноженьки-то молодые, резвые.
Инженер прикусил черный ус, помедлил и сердито сказал:
- Не скажу, чтоб очень резвые. Или утром долго проспал? Если б вышел
на рассвете, как обещал, так уж вернулся бы.
- И ни-ни, ни нишеньки, никак не проспал. И не сумлевайтесь, право
слово, не проспал. Ране петухов вышел. Как можно проспать, коли хорошему
человеку посулился?
И уже искренней, голосом посуше, погрубей добавила:
- Сам, поди, обернуться торопится: издрог, измок и не емши.
Василий не только ответ от начальника участка, еще табаку должен при-
нести. Инженеру очень хотелось курить, а ни табаку, ни папирос нет. В
этой дыре и купить нельзя. Поэтому он злее, чем хотел, старуху оборвал:
- Как придет, немедленно пусть ко мне.
И осекся. Женщина во двор вошла. Измельчал народ. Красивость женская
стала мелка и лукава. От одежды, от старанья зависит. А эта и в узких
для нее, линялых обносках городских сановита. Безразличный на них со
старухой взгляд кинула. У инженера этот взгляд больших, но не круглых, с
жаркой золотинкой, глаз странно в сердце отдался. Точно давно его глаза
встретить такой вот взгляд желали. Сразу и надолго, с удивительной щемя-
щей радостью запомнил легкую смугловатость, румянец редкой, неяркой
краски, губы такие же неяркие, будто не целованные, строгость четких
бровей и тускловатую рыжинку коричневых гладких волос. Ноги со двора не
пошли. Замялся. Нерешительно, почти смущенно, сказал:
- Я, пожалуй, у вас подожду. Вероятно, он скоро придет.
Старуха неохотно отозвалась:
- А как желаете! Дело-то уж к ночи, должен прийти.
Из избы опять та женщина вышла. Полное ведро помоев вынесла. Сказала
недружелюбно:
- Посторонись, барин, оболью.
Старуха спохватилась:
- Ну, дак в избу нето пожалуйте. Не красно у нас, да чего же на дво-
ре-то стоять? Айда-те, заходите.
Чувствовал, что лучше бы уйти, но безвольно за старухой в жилище во-
шел. Негромко и с запинкой спросил:
- А это что же... Дочь ваша, что ль?
Старуха поджала губы. Сказала сухо:
- Сынова баба.
И, не сдержав злобной горечи, добавила:
- Невенчанная. Так держим. Антипа кержака слыхали? Его племянница. Из
такого-то дому, на нашу хилость позарилась. К Ваське сбежала. В городу
без закону три года валандались. Нынче только недели две как сюда обер-
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг