тала неловкость от мысли, что букет предназначается ей. Я же сразу уви-
дел Кохановера, и у меня мгновенно пропало желание дарить Коре цветы.
- Здорово, Маэстро! - заорал Кохановер. - "Мой первый друг, мой друг
бесценный..." Офелия, это мой одноклассник, цвет отечественного кораб-
лестроения.
Я неловко подал Коре цветы, пробормотав, что букет мне нужен на ве-
чер, и попросил поставить его пока в вазу с водой. Кора, слегка удивив-
шись, выполнила мою просьбу. Я встал у стойки, скорее всего с идиотским
видом, и все думал, правильно ли я поступил, и неловко водил руками по
благородному дереву, как шахматист, только что сделавший поспешный ход и
не решающийся взять его назад.
Кохановер стоял прямо перед Корой, облокотившись о стойку и повернув-
шись вполоборота ко мне. Физиономия его раскраснелась, волосы растрепа-
лись. Время от времени он поводил глазами в сторону Коры и непристойно
мне подмигивал. "Трещал" он при этом без умолку.
- Ты только подумай, Маэстро, - разглагольствовал Кохановер. - Вот
эта песенка, которая только что отыграла... Офелия, милая, заведи ее,
пожалуйста, снова...
Кохановер называл Кору Офелией; еще в старшем классе школы за ним во-
дилась слабость: поддав, он любил "пошекспирить".
- Вот эта самая песенка, - продолжал Кохановер, - написана двадцать
лет назад, а теперь это уже классика! Мы с тобой уже жили на белом све-
те; говорили, пели, ели, а этой песенки еще не было. А теперь это уже
классика! Ты понимаешь, что это значит, старик?
Я не понимал.
- Это значит, старик, - объяснял Кохановер, одновременно делая знак
Коре налить нам еще водки, - это значит, старик, что мы с тобой - люди
исторические! Не в гоголевском смысле, - что с нами, де, случаются раз-
нообразные истории, а в самом прямом, - потому что на наших глазах вер-
шится история!
Теперь я понимал. Кохановер нес чушь, - весьма забавную, и при иных
обстоятельствах я бы с удовольствием составил ему компанию, но сейчас он
явно нравился Коре, и меня это злило. И я ушел. А потом долго жалел, что
оставил их, подозревая, что у них что-то было.
Цветы я "забыл". Я страшно распереживался; неделю не наведывался в
рюмочную, а когда наконец пришел, Кора явно удивилась и по-моему даже
обрадовалась, но ничего не сказала, а только поблагодарила меня за "ос-
тавленные по рассеянности" цветы. Она улыбалась даже приветливее обычно-
го, и я твердо решил пригласить ее куда-нибудь, но почему-то отложил это
на "попозже", а "попозже" уже напился, и вел себя так глупо, что на сле-
дующий день вспоминал об этом со стыдом и не успокоился, пока вновь не
появился в рюмочной и не увидел, что Кора совсем не переменилась в своем
отношении ко мне.
Все же и в тот день я ничего не предпринял. Так проходили дни и неде-
ли, а наши отношения не развивались, и это меня тяготило и постоянно ом-
рачало мне настроение.
Как-то, размышляя о грустном, я ехал в метро. В полупустом вагоне я
вдруг увидел Кохановера. Он сидел рядом с молодой женщиной, которая, как
я сразу определил, отнюдь не являлась его знакомой. Прежде чем я бросил
на них взгляд, Кохановер уже заметил меня и теперь жестами приглашал
сесть рядом. Я занял свободное место напротив них.
- Офелия; а это мой однокашник, дон Горацио, - представил нас друг
другу Кохановер.
"Офелия" улыбнулась.
- Горацио, - продолжал Кохановер, - я объяснял Офелии, что все мужчи-
ны делятся на талантливых и бездарных. Бездарных - подавляющее
большинство. Это они проложили дороги, изобрели поезда и составили для
них расписания. Они определили скорость света и сконструировали граненый
стакан. А талантливые - они все поэты. Бездарные классифицировали поэ-
тов, подразделили их на реалистов и прочих; но поэты - они всегда поэты,
они не бывают реалистами, они все фантазеры и романтики. Бездарные счи-
тают поэтов бездельниками, а самих себя - творцами, не понимая при этом,
что сами они сотворены поэтами. Все на свете сотворено поэтами.
"Офелия" улыбалась - благосклонно, но иронично.
- И женщины сотворены поэтами, - продолжал Кохановер. - Во времена
Шекспира не было Офелии; он ее выдумал. И такова волшебная сила ис-
кусства, что с тех пор все женщины неосознанно стремились походить на
Офелию...
Я был поражен: такой "клей"!
- И вот сегодня Офелия существует, - заключил Кохановер и положил ру-
ку на обнаженное плечо "шекспирова творенья".
- Но-но, вы же не Гамлет, - игриво сказала "Офелия", слегка отстраня-
ясь, но не отодвигаясь.
- Нет, я не Гамлет, я другой, еще неведомый избранник! - с жаром
воскликнул Кохановер.
Блеск Кохановера базировался как на таланте, так - и не в последнюю
очередь - на хорошем знании классики. Причем знание это не являлось у
Кохановера лишь добросовестно заученным уроком, - он действительно любил
Шекспира, Байрона, Пушкина, Лермонтова, Гете, умело их цитировал и пе-
рефразировал. Врожденное поэтическое чувство несомненно служило ему хо-
рошим подспорьем, и когда изменяла память, природное дарование помогало
Кохановеру находить те единственно верные слова, которые употребил до
него классик. Таким образом, под маской простоты скрывался огромный та-
лант и глубочайший профессионализм.
Но как естественно это выглядело!
- Вы - поэт? - спросила "Офелия".
- Да, я - поэт! - гордо отвечал Кохановер, вдохновленный очевидным
успехом: монолог быстро перерастал в диалог.
- А можно почитать ваши стихи?
- Разумеется. Я сам почитаю их для вас.
- Когда?
- Сегодня вечером. Почему бы нам не отправиться сейчас ко мне?
Кохановер даже не назвал свою фамилию. В лицо она его, очевидно, не
знала, но имя-то наверняка слышала. Впрочем, это было бы грубовато; я не
остался бы в таком восхищении от описываемого эпизода, если бы "Офелия"
знала, что имеет дело со знаменитостью.
"Офелия" колебалась.
- А вы пойдете? - обратилась она ко мне.
Я неуклюже сослался на занятость.
- Нам пора. - Кохановер встал и подал "Офелии" руку. - Я живу у Древ-
них развалин.
"Офелия" последний раз нерешительно взглянула на меня и поднялась.
У Древних развалин они сошли, а я поехал дальше - восхищенный и оза-
даченный. Все оказывается очень просто, и лишь используя собственную за-
комплексованность в качестве строительного материала, я расставил неви-
димые барьеры на своем пути. Вдохновленный блистательным примером Коха-
новера я решил немедленно отправиться в рюмочную и пригласить Кору в
"д`Арманталь" на ее ближайший выходной день. Я выбрал именно "д`Арман-
таль", поскольку хорошо знал это заведение, а потому полагал, что там
буду чувствовать себя увереннее, чем в любом другом месте. Придя к тако-
му решению, я вышел из метро, не доехав до Зеленой аллеи одну остановку,
чтобы прогуляться пешком, а заодно зайти в бар и довести себя до необхо-
димой для решительных действий кондиции.
Для начала я выпил две рюмки коньяку и подумал было этим и ограни-
читься, но одна мысль задержала меня в баре. Мне вдруг захотелось по
возможности сократить сегодняшний разговор с Корой; просто договориться
о встрече и уйти. Когда эта мысль пришла мне в голову, было десять часов
вечера, а рюмочная на Зеленой аллее закрывалась в полночь. Я провел в
баре еще час, здорово напился и вышел на улицу, основательно пошатыва-
ясь. Теперь умнее всего было бы, конечно, отправиться домой; я даже
мельком подумал об этом, но мне неудержимо хотелось довести задуманное
до конца, да и - чего греха таить! - просто увидеть Кору, а потому, вый-
дя из бара в одиннадцать, в четверть двенадцатого я уже ломал кусты си-
рени в Северном парке.
Помнится, мне пришлась тогда по душе идея наломать в парке сирени.
Пьяная романтика в стиле Кохановера выглядела в тех обстоятельствах иск-
лючительно уместной. Несомненно, я испытал бы некоторое разочарование,
появись в этот момент в парке полиция, но, как известно, бог всегда с
пьяными, и все кончилось благополучно, если не считать того, что я до
крови исцарапал руки и разорвал на себе рубаху.
Без четверти двенадцать, пьяный, оборванный и "истекающий кровью", я
впервые предстал перед своей избранницей в героическом обличье. Кора пе-
репугалась, раскраснелась (впервые я видел ее такой), кинулась мне
навстречу, выхватила у меня из рук сирень, тут же небрежно разбросала
цветы по поверхности ближайшего столика и принялась за мной ухаживать.
Она прекрасно поняла, что сирень предназначалась ей, что поранился я ра-
ди нее, но это ее нисколько не смутило.
Кроме нас в рюмочной не было ни души; Кора промывала мне раны, мы хо-
хотали, целовались, я пригласил ее в "д`Арманталь", и она легко согласи-
лась пойти туда со мной в ближайший понедельник.
В понедельник мы встретились в метро, и я с удивлением подумал о том,
что впервые вижу любимую девушку за пределами ее рюмочной. В тот день
многое было впервые. Удивился лиловый кельнер Флоризель: впервые я при-
шел в "д`Арманталь" не один. Удивилась Кора: ни один из ее прежних пок-
лонников не оказывался на поверку завсегдатаем столь дорогого ресторана;
Кора понятия не имела, к какому классу общества я принадлежу. Удивился и
я, заметив, что Кора кокетничает даже с Флоризелем.
Последнее обстоятельство меня несколько покоробило, и я расстался в
тот вечер с Корой довольно холодно, о чем жалел уже в ближайшие дни. Ко-
нечно, я вел себя глупо и непоследовательно; прямо из "д`Арманталя" сле-
довало отвезти Кору в ночной клуб или отель, а теперь благоприятный мо-
мент был упущен и следовало начинать все сначала. Теперь мне смешно об
этом вспоминать, но тогда все казалось сложным (а может это и было неп-
росто!), и еще добрый месяц я ежедневно приходил в рюмочную и не решался
ничего предпринять.
В недобрый час меня посетила идея развлечься с Корой в Ливадии. Ко-
нечно это было сущим идиотизмом - следовало просто пригласить ее на ночь
в отель. Но я ухватился за идею с Ливадией; причем долго не мог решиться
обратиться к Коре с таким предложением.
В конце концов я решил объясниться по телефону - так мне показалось
проще. Я позвонил Коре, сказал, что зарезервировал номер в хорошем отеле
в Ливадии, и предложил ей взять недельный отпуск и поехать туда со мной.
И все, конечно, оказалось просто: и язык у меня не отвалился, и Кора
сразу же согласилась.
Август в Армангфоре - пора дождей, а мы с Корой полетели в Ливадию,
где у соленого моря на согретом щедрым солнцем белом песке выстроились
рядами отели-казино, ежегодно принимающие десятки миллионов туристов со
всех концов света. Этот город по праву носит неофициальный титул всемир-
ной столицы развлечений; я бывал в нем неоднократно и каждый раз любил в
него возвращаться - дивиться его стремительному росту, находить все но-
вые и новые удовольствия. И все же никогда я не прилетал в Ливадию в та-
ком приподнятом настроении как в августе ... года; мне было двадцать
семь лет и меня сопровождала самая желанная женщина.
Дома я без труда получил недельный "отпуск"; оглядываясь назад, могу
не без известных подозрений отметить, что Лиса никогда особо не тяготи-
лась моим отсутствием. Впрочем, тогда я об этом даже не подумал; повто-
ряю: я прибыл в Ливадию, исполненный самых радужных надежд. Если бы я
мог предвидеть, как скоро "прольется холодный душ"...
Из аэропорта (в полете - шампанское, гаванские сигары; Кора, естест-
венно, впервые путешествовала первым классом) такси-кэб "с ветерком"
примчал нас в самый романтичный отель Ливадии - "Замок короля Артура".
Окруженный фонтанами, этот отель своим строением действительно походил
на старинный рыцарский замок; в него мы и вошли под звуки чарующей музы-
ки и сразу очутились в огромном холле-казино, вид которого привел Кору в
неописуемый восторг.
В казино стоял непрерывный разноязыкий гул, звенели монеты, суетились
тысячи людей, полуобнаженные красавицы всех рас разносили горячительные
и прохладительние напитки. Разноцветными огнями переливалась реклама:
сам король Артур приглашал вас за Круглый Стол отведать сочный кусок го-
вядины; знаменитый Мерлин выпускал гусей из пустой корзины и одновремен-
но метал тузов из рукавов своего элегантного современного костюма; леди
Гиневра, щедро демонстрируя необъятную грудь, зазывала однако лишь на
icecream; зато рыцари Круглого стола дружно гремели стопарями; к ним мы
первым делом и присоединились.
Мы весело провели вечер, но первая же ночь прошла куда менее роман-
тично. Голая в постели, Кора оказалась куда менее привлекательной, чем в
моих мечтах. Ее ноги без обтягивающих колготок выглядели бесформенно,
полная грудь оказалась рыхлой, вислый живот порос короткими черными во-
лосками. Испытав вполне понятное разочарование, я все же долго и добро-
совестно с ней возился. Не вдаваясь в излишние подробности, признаюсь,
что в ту ночь с трудом исполнил свои "отпускные" обязанности и уснул,
убаюканный не столько усталостью, сколько алкоголем.
Утром меня разбудил телевизор. Было уже поздно; близился полдень. Ко-
ра сидела на кровати и манипулировала кнопочками дистанционного управле-
ния. Вид у нее был опухший и - с моей точки зрения - не слишком привле-
кательный. Преодолевая легкое отвращение, я поцеловал ее; она принужден-
но улыбнулась. Она показалась мне разочарованной или, по меньшей мере,
озабоченной; она явно ожидала от меня большей страсти и теперь не без
оснований волновалась за наше ближайшее будущее.
Нужно было вставать и идти похмеляться. Я подумал, что один исполнил
бы это лучше. Я уже жалел, что взял Кору в Ливадию. Я начал понимать,
что моя любовь к ней являлась лишь миражом психологического свойства.
Кора принадлежала к другому общественному классу, и, следуя известным
предрассудкам, я не должен был иметь с ней ничего общего. Роман с ней
привлекал меня как запретный плод, ибо содержал в себе некий обществен-
ный вызов, в котором я в ту пору, очевидно, нуждался. И все это было бы
хорошо, если бы не лишило меня объективности восприятия. Прекрасно, ког-
да человек вопреки предрассудкам своего класса влюбляется в девушку из
другого сословия. Прекрасно - если влюбляется естественно. Иное дело,
когда подогреваемый инстинктом противоречия по отношению к своему непос-
редственному окружению, он бросается за первой же юбкой лишь потому, что
подсознательно усматривает в этом искомый общественный вызов. Здесь важ-
но понимать - что первично, а что вторично. Задним числом я осознал, что
Кора прельстила меня не столько своими объективными добродетелями,
сколько - и прежде всего - тем, что встретил я ее в момент исканий и не-
удовлетворенности, в пору стремления вырваться за границу душивших меня
рамок и условностей, - а она как раз и была за границей, она родилась и
выросла там, и в такой, как она, я в ту пору больше всего нуждался. Ко-
нечно, сыграли свою роль и ее улыбки, и ее соответствие некоторым моим
низменным вкусам, но, в общем, на ее месте вполне могла оказаться и дру-
гая, ничего исключительного Кора из себя не представляла.
Я лежал, собираясь с силами и мечтая о пиве или, на худой конец, о
шампанском. Чуть потная Кора сидела рядом и смотрела телевизор. От нее
воняло перегаром и чем-то еще. По одному из локальных (отельных) каналов
раз за разом повторяли один и тот же рекламный ролик: под проникновен-
ную, поистине волшебную музыку знаменитый Мерлин демонстрировал свои фо-
кусы. Сочетание этой музыки и красочных фокусов заворожило меня, и я на
время забыл про похмелье. Особенно меня поражало, как Мерлин поминутно
вытряхивал женщину из халата: она танцевала вокруг него под все ту же
музыку, а он, легко и пластично поворачиваясь за ней следом, вдруг хва-
тал ее за ворот, встряхивал, и она удивительным образом исчезала, а он
кланялся, стоя с пустым халатом в руке. Это было удивительно и непости-
жимо. Я подумал, не сходить ли на шоу Мерлина, и даже сказал об этом
вслух - отчасти искренне, в основном же - чтобы хоть что-нибудь сказать.
Кора охотно кивнула и улыбнулась. Я вздохнул с некоторым облегчением и
отправился в ванную.
Приподнятое настроение, разумеется, ушло безвозвратно, но апатию и
подавленность - вместе с головной болью - снял первый же утренний бокал
пива. Похмелившись, мы искупались в море, и, нагуляв таким образом аппе-
тит, я с удовольствием расправился с огромной яичницей, заказав еще
впридачу дюжину устриц. Кора почти не отставала. Мы снова пили пиво; за-
тем отправились смотреть фонтаны.
Обедали мы в "Магеллановом облаке". Чтобы избежать в ближайшую ночь
близости с Корой или хотя бы сделать ее менее обременительной, я решил
напиться. Кора не протестовала (она еще не успела устать от этого), и
под рыбную закуску в прохладном ресторане я с наслаждением пил водку. За
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг