что же ему сказать. По этому взгляду Кольский понял, что Самоцветов не
может скрыть всех эмоций в связи с произошедшим в доме Евдокимова. Это
подогрело его интерес еще больше, однако он был разочарован.
- Видите ли, Евгений Дмитриевич, - заговорил гость, и голос его был
холоден, - я не могу разглашать на эту тему никакой информации, но две
вещи я вам скажу. Первая, я не знаю, где находится сейчас Кудрин, и не
хочу этого знать. И еще: я не советую вам с ним связываться. Оставьте
его в покое, и, даст Бог, все обойдется.
Самоцветов взял чашку, и Кольский заметил, как дрогнула его рука.
- Он настолько страшен?
- Вы видели труп начальника службы безопасности Евдокимова?
- Он такой же, как труп Евдокимова, - кивнул Евгений Дмитриевич.
- Вот вам и ответ.
- Что же, вы мне больше ничего не расскажете? Я знаю ваш тариф. Полу-
чите в три раза больше за любую информацию.
Самоцветов поставил чашку, промокнул салфеткой губы и поднялся со
словами:
- Поверьте, я рад вам помочь, но не могу.
- Но ведь Евдокимов - ваш заказчик - мертв. Почему вы не хотите пора-
ботать на меня?
- Я вообще хотел бы побыстрее забыть обо всей этой истории, - веско
сказал гость, и Кольский понял, что больше он ничего не добьется.
Попрощавшись, Самоцветов ушел, а Кольский остался ни с чем.
5.
Лежу в бреду. Температура периодически зашкаливает за сорок, и в та-
кие моменты я проваливаюсь в другой мир.
Передо мной огромный зал, потолка которого я не вижу. В нем один за
другим стоят четыре человека. Между каждым из них не меньше десяти мет-
ров. Последняя в этом ряду знакомых мне лиц - Полная Луна, за спиной ко-
торой огромная дверь. На полу начерчены круги, рисунки и буквы, некото-
рые из которых выведены на сензаре, и я их понимаю. Это имена.
С улыбкой, как к старому, доброму знакомому, я направляюсь к Ветру
Небес - он ближе всех ко мне, но внезапно невидимая стена заставляет ме-
ня остановиться.
Молодой Император смотрит на меня тяжелым, испытующим взглядом, и я
понимаю, что мне предстоит пройти какую-то проверку. Еще бы знать, в чем
она заключается. Я озираюсь вокруг, но не вижу ничего, что могло бы слу-
жить подсказкой, ничего, кроме пустых стен, потолка и разрисованного по-
ла. Вопросительно смотрю на Ветра, но он молчит, будто бы меня уже и нет
рядом.
- Добрый день, Ветер Небес, - произношу я, но слова падают в пустоту.
Человек - не человек, а вроде и не манекен, глаза-то живые.
Я пытаюсь что-то придумать, но что?
Сажусь на пол и еще раз внимательно оглядываю всех, кого вижу. Меня
удивляет, что старик, как самый мудрый, стоит не впереди и не сзади. Я
сдвигаюсь вправо на метр, чтобы бывший художник не закрывал мне обзор, и
узнаю того, кого поначалу даже не стал разглядывать - знакомый мне
мальчик. Сейчас его лицо удивительно одухотворено. Он не стоит на месте,
как остальные, а задумчиво перемещается на известном только ему ограни-
ченном пространстве, покусывая иногда согнутую фалангу указательного
пальца, и о чем-то напряженно размышляет.
Вспомнив кровавую сцену на кухне, я улыбаюсь и качаю головой - вот же
маленький ублюдок, так надо мной посмеяться. В ответ на мою мысль он по-
казывает мне язык, но так быстро, что через секунду я уже не знаю - про-
изошло ли это на самом деле.
Женщина в этом построении, очевидно, занимает последнее место по ка-
кой-то особой причине. Но причины этой я не знаю. Попахивает метафизикой
и прочей дребеденью.
Способность восприятия затуманивается, из чего я делаю вывод, что
температура тела растет, и в какой-то миг меня ослепляет темнота, а по-
том я снова оказываюсь на прежнем месте около Ветра Небес, но уже не
чувствую своего земного тела. Теперь я весь здесь, в этом зале.
Фигура Ветра оживает, он говорит:
- Приступим! - и манит за собой.
Меня охватывает невообразимая легкость, возникает ощущение всемогу-
щества, и я сознаю, что могу летать. Мы вырываемся из-под купола зала и
устремляемся в небо.
Внезапно Ветер замедляет полет и говорит:
- Не спеши! Ты можешь забыть о себе, это может убить твою целост-
ность.
Я приостанавливаюсь и удивленно смотрю на него.
- Какую целостность?
- Как ты думаешь, из чего ты состоишь? - отвечает он вопросом на воп-
рос.
- Из тела, мозга, нервов, - перечисляю я, но понимаю, что несу штам-
пы, известные даже ребенку. Ветер не раздражается, а говорит, напротив,
очень терпеливо.
- А жизнь?
Спрашивает он это, столь пронзительно глядя мне в глаза, что я сооб-
ражаю - жизнь в его понимании что-то гораздо более существенное, чем все
мои представления об этом. Молодой Император видит мое замешательство,
но его-то он и добивался:
- Думай! Все, что ты перечислил, подвержено распаду, как всякая мате-
рия, лишенная жизненного принципа.
Летать почему-то уже не так хочется. Мысли тяготят. С ужасом я заме-
чаю, что не вижу ни своих рук, ни ног - у меня нет тела. Что же я такое?
Как я существую? Мы снова возвращаемся в зал.
- Откуда ты знаешь, что существуешь?
Этот вопрос меня смешит, я теряюсь от его нелепости и поэтому не
знаю, как ответить.
- Я же есть.
- Докажи!
Мое сознание мечется в поисках ответа...
Надо мной склоняется Полная Луна.
- Леша, как ты себя чувствуешь? - Ее голос заботливый и... нет, это
не ее голос, это Василиса.
Я вымученно улыбаюсь.
- Ничего. Пойдет.
- Хочешь чего-нибудь?
- Угу, не болеть.
Я вижу, что она в смятении, и спрашиваю:
- Что-нибудь случилось?
- Странно, был врач, посмотрел тебя. Даже возили на "скорой" в
больницу, но совершенно ничего не нашли, даже гриппа. Утверждают, что ты
совершенно здоров.
- А температура?
Она смотрит на меня задумчиво и говорит:
- А у тебя и не было температуры.
- Как не было? - пытаюсь я оживиться, что фактически не удается сде-
лать.
- Не было, не было, - бормочет она, как заклинание. - Ты, наверно,
просто переутомился со всей этой историей. Вот нервы-то и шалят.
- А обмороки?
- Обмороки? - она удивлена. - Нет никаких обмороков, ты просто спишь
вот уже сутки и разговариваешь во сне. Правда, еще потеешь все время.
Я и вправду чувствую испарину на лбу. Да, что-то не так с головой.
- Похоже на то, что ты бредишь, - заканчивает она диагностику, - вот
я и позвала врача. Съешь чего-нибудь?
Это последнее, что я слышу перед провалом в то, что она называет
сном...
- Я воспринимаю информацию и перерабатываю ее, - отчитываюсь я перед
Ветром Небес.
- Это хорошо! - кивает он. - Летим!
Мы опять поднимаемся в небо, и он показывает мне мир, которого я сов-
сем не знаю. Точнее, у меня такое ощущение, что я его уже видел ког-
да-то, но забыл. Я вижу странные города, где дома больше привычных мне
во много раз, я вижу...
Падение начинается столь стремительно, что я даже не отмечаю его на-
чала. Но падаю я не на Землю, и не в зал, и не в свою кровать, а куда-то
внутрь себя. Мимо проносятся цветные звезды, а потом, как в калейдоско-
пе, один за другим сменяются земные миры. И я снова просыпаюсь.
- Дай чего-нибудь съесть, - прошу я мою прекрасную сиделку.
Она подает бульон и кусок хлеба. Я проглатываю все это и откидываюсь
на подушку, сознавая, что все во мне переменилось. Я помню себя от Адама
до Алексея Кудрина, но не могу об этом думать, нельзя. Объем полученной
информации столь велик, что, пожелай я ее проанализировать, или даже по-
говорить об этом, моя голова взорвется. Я уйду туда, в прошлое, и уже
никогда не смогу вернуться. Это можно только принять как данность, кото-
рая есть опыт моего "я".
Просто я стал больше, что ли, там, внутри, больше. Многое понял, о
чем прежде и не думал.
В комнате раздался смешок:
- Боится!
- Конечно, боится, - подтвердил кто-то.
Маша и Пернатый Змей снова здесь.
- А чего боится?
- Ясно чего: самого себя!
- Хи-хи-хи! Вот страх-то Господень! Что ж он о смерти-то собственной
подумает?
Дети исчезают, а я думаю о смерти. Ведь я умирал много раз.
Увиденные мною жизни не умещаются в голове. Там не хватает места для
противоречивой информации о том, что я был и минералом, и Богом одновре-
менно. Первое сознание абсолютно тупо, второе сознание просто абсолютно.
И как?
Как это все запихнуть в себя? Я захныкал как ребенок, что вылилось в
легкий стон.
Василиса положила руку мне на лоб, и я с наслаждением сосредоточился
на ее прохладе и мягкости.
Но порадоваться жизни мне не дали. В комнату вползала огромная змея.
Я не видел ничего внушительнее и одновременно красивее этого земноводно-
го. Она не спешила, нет. Медленно, с сознанием собственной значимости в
этом мире, она втягивала бесконечное тело в маленькое пространство "хру-
щевки". Ее голова приблизилась к моему лицу, а на полу по всему перимет-
ру стен, сворачивались все новые и новые ее кольца. Кончилось это тем,
что мы с Василисой оказались погребенными под всей ее массой. Я хотел
встать, но не мог, не было сил. Тогда вздумал кричать, но мощное тело
змеи тут же закрыло мне рот, а два огромных зуба приблизились к моим
глазам. Стало нечем дышать. Я понимал, что ничего не могу сделать....
- Как ты думаешь, человек всесилен? - Серебряный Медведь спокойно
смотрит на меня, его змея не беспокоит.
- Нет!
- Тогда, чего же ты переживаешь?
- Я хочу жить!
- Но ведь змея сильнее тебя! Ты не можешь с ней справиться!
- Что же, просто умереть, без борьбы?
Старик изумлен или делает вид, что изумлен, поскольку его глаза воз-
бужденно блестят:
- А ты можешь бороться? Тогда борись!
Я в недоумении. Что же не так? Старик прав в обоих случаях. Если я не
могу бороться - значит, должен умереть, но умирать я тоже не хочу. Но и
сил, чтобы выжить, у меня нет. Значит - смерть, несмотря на жалкое соп-
ротивление и вопящее желание жить! Это несправедливо!
- Хо-хо! Несправедливо? - старик чему-то рад. Я бы тоже не отказался
порадоваться вместе с ним, но нечему. Меня утешает только то, что где-то
там, на Земле, все замерло как фотокадр. Никто не шевелится: ни змея, ни
Василиса, ни я. А может, это здесь для меня мгновения растянулись в ве-
ка, а там все продолжается?
В века? Меня удивляет эта мысль, а старик начинает хохотать громче и
исчезает.
Точнее, это я оказываюсь... змеей. Да, теперь я сама змея, а мое род-
ное тело лежит там, свернувшись в комок страха. Я уползаю, успокаиваясь,
и принимаю себя самого таким, каким я когда-то был...
Рука Василисы поглаживает мой лоб, а меня колотит озноб.
- Успокойся, Лешенька. Не надо так кричать. Ну?!
- Я кричал? - спрашиваю я, а зубы выстукивают джигу.
- Ох, наконец! - вздыхает она с облегчением. - Я уже снова хотела
звонить в "скорую".
Я вижу, что под глазами у нее опять появились синяки, как тогда, пос-
ле бессонной ночи. Еле двигаю рукой, чтобы погладить ее ладонь. Слабость
чудовищная.
- Не надо "скорую", радость моя, - говорю я, - это пройдет.
- Пройдет, - вторит она и снова вздыхает, - когда?
- Ты бы поспала.
- Поспала? Ты бы видел себя и слышал. Безумие какое-то! - На ее гла-
зах появляются слезы. Я пытаюсь ее успокоить, но вижу, что в этом нет
необходимости.
Василиса смотрит на меня глазами безбрежного океана, и я тону в нем.
- Как ты думаешь, любовь может быть вечной?
- У любви много лиц, - автоматически откликаюсь я.
В синеве появляются облака, гладь океана покрывается рябью:
- Значит, невечна!
- Ну, я не знаю, - говорю я, понимая, что сказал не то, что она хочет
слышать. - Это сложно: испытывать вечно одно и то же чувство. Мы ведь
живем в мире перемен.
- Но мы живем?
Я гляжу на нее, и до меня доходит, что это не Василиса.
- Мы?
В этом биноме Ньютона, составленном из слов, таится огромный смысл. Я
сам с трудом понимаю его, хотя и разразился мудрым местоимением.
На меня обрушивается абсурдность всяких слов и мыслей, всякого су-
ществования и чувств.
Мы? Кто - мы? Полная Луна и я?
Разве ж мы живем? Кого-то из нас нет, и физически не может быть ря-
дом, нас разделяют тысячи лет. Но ведь это не так: мы говорим, мы видим
друг друга, наконец, мы знаем друг о друге.
Я чувствую, что окончательно тупею. Мир перемен... Перемен в чем?
- Может быть, ты права, и вечная любовь существует.
Внезапно я оказываюсь перед дверью, она распахивается, на меня обру-
шивается невероятный свет, я слышу голоса, необычную музыку, вижу ка-
кие-то фигуры, и... прихожу в себя.
Василиса спит рядом, широко раскинувшись под одеялом. На улице темно.
Несколько минут я пытаюсь сообразить, что из того, что я видел и слышал,
правда. Так ничего и не решив, встаю и выхожу в другую комнату. Включаю
телевизор и нажимаю кнопку телетекста.
Факт, меня не было двое суток.
В спальне раздается шуршание, по коридору шлепают шаги, и входит моя
любовь. Оценив мое состояние долгим взглядом, она произносит с улыбкой:
- Так ты говоришь, вечная любовь все-таки существует?
6.
Игорь Юрьевич Лаврентьев проснулся в десять часов утра в своем заго-
родном доме и поглядел на часы, но не смог рассмотреть ничего путного.
Взгляд застилала полная и абсолютная пелена толщиной в полсантиметра.
Слабой своей рукой он протер глаза, но цифры на электронном табло отча-
янно двоились. "Семь не семь, - вяло поразмыслил он, - наверное, все-та-
ки семь. А пусть будет семь!", - принял он государственное решение и
снова уснул.
Проспав еще два часа, он, наконец, сумел разглядеть показания часов,
отчего сильно возмутился.
"Мать вашу итить! У меня ж сегодня валютчики и Самоцветов!".
- Соловьев! - заорал он, но голос хрипел, сипел и дальше спальни вряд
ли просочился. Прокашлявшись, он повторил процедуру крика, и на этот раз
его многодецибелловый вопль должен был быть услышан даже на улице. Впро-
чем, дожидаться Соловьева он не стал, а вскочил с кровати и, выбежав за
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг