толковали все, все негодовали, рассказывали, какие беды обрушиваются на
тех, кто уклонился включить "вышестоящего соавтора" в свои статьи или
заявки:
неповышение в должности, сдвиг в хвост квартирной очереди, плохое
обеспечение темы и т. п.
Но это было застарелое, привычное карманное негодование. Привыкли
втихую возмущаться: пока так делали все и все помалкивали, это казалось
нормальным.
Когда же Вася Колесников выступил - и выступил крепко, с фактами ничем
не оправданных соавторств директора, его заместителя по научной части,
главного инженера, - и тем поставил себя в нравственно более высокую
позицию, то очень многие почувствовали искреннее и острое, как рана,
возмущение... против него. Как, он ставит себя выше других, принципиальнее
других?!
И Васю начали прорабатывать. Скрытое возмущение Петра Ивановича тоже
обратилось против него. Он выступил с вдохновенной речью, в которой убедил
себя и других, что все не так: пусть руководящие товарищи не сидят за
приборными стендами, не ведут непосредственно темы, по которым их включают
соавторами, все равно они помогают своим опытом, идеями, советами,
организацией дела, обеспечиванием, участием в обсуждении нерешенных
проблем... словом, все правильно. После него еще несколько человек
выступили в таком же духе. Васе пришлось туго.
Нашему, ныне выросшему, мальчику, как обычно, легко удалось убедить
себя, что он был прав. Однако в глубине души он чуял, что совершил
свинство, и все эти месяцы напряженно ждал, когда же и Колесников подложит
ему свинью. А тот все не подкладывал и не подкладывал. Даже наоборот:
предложил сотрудничество обеих лабораторий по перспективной теме, ^что наш
мальчик бдительно отклонил..."
Девушка пришла, села по приглашению Петра Ивановича на краешек стула
возле стола. Она была красивая - и это было не в ее пользу: могли пойти
разговоры.
На каком курсе она занимается? На втором? Только-то... Весь вид Петра
Ивановича показал, что этого явно недостаточно, чтобы работать у него
лаборантом. А по какой специальности? Электроника? Это тоже было явное "не
то". У нас, видите ли, высокие напряжения. До полумиллиона вольт.
Беседа заняла три минуты. Девушка извинилась и ушла в отдел кадров -
увольняться.
"Да, все как по-писаному... - подумал озлобленно Петр Иванович. - Кто
его знает. Береженого бог бережет..." И вдруг перед ним снова возникли
доверчивые и почтительные глаза этой девушки. Ведь она же верила ему!
Верила, что он действительно заботится об интересах исследований и что
именно поэтому не может принять ее. В ее глазах он выглядел этаким научным
полубогом-справедливым, все понимающим, порядочным...
Волна презрения к себе вышвырнула его из-за стола, бросила в коридор,
понесла на первый этаж. Лаборантка Васи Колесникова открывала дверь отдела
кадров.
- Девушка! - крикнул Петр Иванович. - Подождите. Давайте ваше заявление.
Вот... - Он тут же на подоконнике написал нужные слова. - Ступайте
переоформляйтесь. В штат... - Девушка смотрела на него с удивленной
улыбкой. - И не думайте, что ваш новый начальник с придурью. Дело в том,
что у меня с Колесниковым... - Петр Иванович осекся, махнул рукой. - Э, да
он-то в этом как раз совершенно не виноват. Вот так-то... - Он заглянул в
заявление. - Вот так-то, Валя. Двигайте.
Лаборантка пошла в кадры, Петр Иванович, закурив, направился в
лабораторию.
"Да, запутался я... Надо позвонить Колесникову, что взял я его Валю,
хоть лучше будет думать обо мне. Э, все это не то! Что подумают обо мне, о
моем поступке? Что скажут о нем те, кто ничего не скажет и ничего не
подумает, потому что заняты собой в том же направлении мыслей? Сколько сил
я трачу на решение этой "проблемы"! Не в этом же дело... Итак, ее тоже
зовут Валей, и она тоже красивая. Но и Валя не та, и я не тот".
IV
...Вдруг одна мысль ожгла его, будто удар кнутом: жена!!! Она говорила,
что сегодня у нее отгул, а он оставил книгу дома! Она вчера и позавчера
любопытствовала, чем он так увлекся, и наверняка сейчас эту проклятую
фискальную "Книгу жизни" читает!
Петру Ивановичу на минуту стало так нехорошо, что он прислонился к
коридорной стене. "Как же это я оплошал, не унес с собой? Что теперь
делать?.. Скорей! Может, еще не поздно".
Он заскочил в лабораторию, схватил пальто и шапку, одеваясь на ходу,
выбежал из института, помчался к стоянке такси. "Если она только начала
читать, - соображал Петр Иванович, тихо злобствуя на водителя, который
осторожно вел машину по оледенелой улице, - то отберу. Вырву из рук. Пусть
лучше такой скандал, чем... А если она уже прочитала все? Или хоть большую
часть? Тогда конец..."
Петр Иванович лихорадочно перебирал в памяти, что писала книга о его
затянувшейся и после женитьбы связи с Валькой, о других женщинах (среди
них были и знакомые Люси), о мимолетных командировочных утехах. И дело
даже не в самих этих грешках-жена узнает, что совершал он их не по
сердечному влечению и не потому, что ему это было позарез нужно, а для
бахвальства перед собой и другими, чтобы небрежно молвить потом в мужской
компании: вот, мол, у меня было... Узнает, какого нервного напряжения
стоил ему этот торопливый разврат. Тогда все. Презрение до конца дней.
Разрыв. Такого не прощают.
"Выходит, развод? Так сразу, вдруг? Из-за того, что черт догадал меня
купить в Москве с лотка эту книжку..." Петр Иванович ощутил прилив лютой
злобы на автора, скрывшегося под псевдонимом Неизвестных, на лоточника, на
всех, кто устроил эту дьявольскую затею и сокрушил налаженную машину его
жизни. "Ну, попались бы вы мне!.."
В квартиру он вошел с замиранием сердца и слабой надеждой: может,
ничего и не случилось, жена забыла о книге из Москвы, занимается
хозяйством? Но из гостиной в прихожую донеслось слезливое сморканье. "Так
и есть. Плохо дело..." Петру Ивановичу захотелось повернуть обратно.
Кот Лентяй сидел на стойке для обуви, смотрел на Петра Ивановича; по
выражению глаз кота было ясно, что он видит хозяина насквозь и что ему,
Лентяю, он тоже противен. "Все бы выкручивался, - брезгуя собой, подумал
Петр Иванович. - Умел так жить, умей и ответ держать. Другие ни при чем,
автор своей жизни ты сам. Что ж... чем фальшивить друг перед другом еще
долгие годы, лучше объясниться сразу, да и концы!" Он шагнул в гостиную.
Сын, к счастью, еще не вернулся из школы. Жена в халатике сидела на
кушетке, на коленях книга, в руке дрожала дымком сигарета. "Совсем плохо",
- подумал Петр Иванович. Глаза у Людмилы Сергеевны покраснели, набрякли
веки, нос разбух - вид был настолько непривлекательный, что Петр Иванович
не ощутил даже жалости.
Не решаясь что-нибудь произнести, он разделся, переобулся в домашние
туфли, сел за стол. Несколько минут прошли в тягостном молчании.
- Я все-таки не понимаю, - услышал он наконец сырой вибрирующий голос
жены, - как же так? Что это все означает? И откуда вдруг это все? Почему?!
Очень мило с твоей стороны, ничего не скажешь. Ты мог бы со мной сначала
поговорить... мог бы хоть предупредить! А не так - камнем по голове. Как
же это все! Как нам теперь жить?! И как ты только мог!.. О-о-о... - Она
зарыдала, пригнувшись к валику кушетки.
Петр Иванович закурил, молчал. Ему хотелось подойти, погладить
вздрагивающую спину жены, но он не решался. "Может, удастся как-то
объясниться?-соображал он. - Но что сказать, что придумать? Что теперь
скажешь! В том и штука, что теперь все яснее ясного: произнесены слова,
смысл которых не затемнить другими словами".
- Ну, успокойся, будет, - молвил он наконец. - Что же теперь поделаешь.
Я, право, не хотел...
- Что-не хотел? Что?!-вскинулась Людмила Сергеевна. - Не хотел излишних
объяснений, поэтому состряпал и подсунул мне эту... это?! - Она схватила
книгу, потрясла, отшвырнула. - Если не хочешь жить со мною, то можно было
бы и без этого... без собирания сведений, без хлопот с типографией!..
("Любопытный поворот темы, - ошеломленно отметил Петр Иванович. - Кто
это собирал сведения, хлопотал с типографией - я, что ли?") Да и зачем все
в кучу валить: и то, что я травилась спичками в школьные годы, и что меня
не любил отец... и мама тоже не очень, и как меня подловили на продаже
золотого кольца. До этого-то тебе какое дело? Зачем копаться!
Только теперь Петр Иванович начал понимать, что жена вовсе не нападает
на него, а защищается.
- Если хочешь развестись, достаточно было сказать-и все, и пожалуйста,
и дело с концом! Незачем собирать... "обличающий материал"! - Она
рассмеялась нервно и зло. - А Андрюшку я тебе все равно не отдам. Если ты
думаешь использовать... про Иннокентьева, то... во-первых, у нас с ним
ничего такого не было, а во-вторых... во-вторых... все равно не отдам! И
все! -Она снова заплакала.
- Погоди, Люсь, о чем ты? - пробормотал Петр Иванович. - Спички
какие-то, папа с мамой, Иннокентьев... да там ничего этого нет!
- Как нет? Как это нет! - Она схватила книгу, перелистнула страницы и
прочитала с утрированно драматическими интонациями: - "Она было средней
дочерью, и родители не слишком любили ее. Мать любила сына и отца, отец -
сына, младшую дочь и одну женщину на стороне... Не ценили
учителя-посредственна. Не пользовалась успехом у мальчиков, потом - у
парней. Постепенно зрела обида на жизнь: ведь не хуже других, просто всем
везет, а ей нет... Когда исполнилось шестнадцать лет, попыталась
отравиться спичками: просто так, от скуки и неудовлетворенной
мечтательности. Но не получилось, только испортила на" год желудок..." -
Она захлопнула книгу. - Ах, как это все увлекательно и безумно интересно!
Как это тебе важно было узнать! И о том, что вышла замуж за того, кто
взял, - за тебя... Ну вот, узнал. Удовлетворен, да? Эх, какой же ты
все-таки... - И Людмила Сергеевна отшвырнула книгу, как будто швыряла не
книгу.
- Постой, Люсь, - Петр Иванович все более овладевал собой. - Ты в своем
непременном стремлении во всем винить меня явно перегнула палку. При чем
здесь ты? Ведь книга-то... не о тебе! Вот смотри, - он поднял книгу,
раскрыл на первой странице, - здесь же написано: "Жил-был мальчик..."
- Какой мальчик, при чем здесь мальчик! Там написано: "Жила-была
девочка..."
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. .
. . . . . . . . . . .
И ранее, чем Петр Иванович окончательно понял, что к чему, он
почувствовал невыразимое, огромное, как счастье, облегчение. Человека
осудили и приговорили, сейчас казнят: оглашен приговор, делаются последние
приготовления; скучая, покуривает врач, готовый освидетельствовать;
осужденный уже простился с жизнью - как вдруг: "Да вы что, братцы, с ума
сошли! Это же наш Петр Иванович, хороший парень! Развяжите его. Вот так!"
"Так вот оно что! Вон, оказывается, какая это штука! Ну и ну! Вот это
да! А я-то, дурак..."
Он сел на кушетку рядом с женой, обнял ее за плечи, притянул к себе.
Людмила Сергеевна попыталась вырваться, но не настолько энергично, чтобы в
самом деле вырваться.
- Успокойся-ка. Ну, чего ты запсиховала, глупышка? "Разводи-иться",
"Как ты мо-ог!"... Чуть что, сразу я виноват. Разобраться надо сначала.
- Что это за книга, можешь ты мне объяснить?
- Могу. С нашим удовольствием. Понимаешь, эта книга... это, собственно,
никакая не книга. Это... ну, прибор такой, что ли. Он возбуждает память
нашего подсознания, она становится настолько отчетливой и обобщаемой, как
будто все выражено словами. И получается впечатление, что человек читает
книгу о самом себе... Ты ведь не прочла в этой "книге" ничего такого, чего
бы и сама не помнила, верно?
- Да-а...
- Вот видишь! Иначе и быть не могло. И я тоже - только о том, что знал
и помнил. И каждый человек "прочтет" здесь то, что он знает и помнит, то
есть все о себе и кое-что (именно то, что и было ему известно) о других. И
ничего более! - с удовольствием закончил Петр Иванович.
- Вот оно что-о... - протянула жена. Она с иным интересом рассматривала
книгу. - Смотрите, что выдумали! Как это делается?
- Ну... кибернетика с примесью телепатии - что-то в этом роде. Видимо,
первую опытную партию выпустили в обращение.
- Значит, и ты прочёл... только о себе? - Жена осторожно посмотрела на
него.
-Да.
- Бедненький, тебе, наверно, тоже досталось? - Она погладила его по
волосам.
- Ничего... - рассеянно ответил Петр Иванович, думая о другом.
("Травилась спичками, надо же! Господи, и что мы за народ такой - люди, и
чего мы такие крученые-верченые? Вот о том, что она встретила в магазине
Марьмихалну, да как Марьмихална была одета, да куда намеревается поехать
летом отдыхать, это я от нее всегда знаю. А что травилась да почему
травилась, так бы, пожалуй, и не узнал...") - Ничего, - повторил он. -
Жизнь сложна. У всех и у каждого сложна. И незачем это мусолить.
Все-таки фамилия Иннокентьев жгла память Петра Ивановича. "Какой
Иннокентьев, что за Иннокентьев? - размышлял он, укладываясь спать, - И
что у них было? Когда?.. А ведь что-то было серьезное, раз она даже
испугалась, что могу воспользоваться фактом и отнять Андрюшку. Эх,
напрасно я ей все открыл с перепугу. Нужно было сделать вид, что я о ней
все знаю, и выудить у нее потихоньку. Тогда бы я действительно о ней
знал-а она обо мне нет! Вот дал маху... - Он досадливо покосился на
книжную полку. - А все потому, что меня эта чертова книженция привела в
полное расстройство. Собственно, даже и не она. Просто сей "прибор"
пробудил что-то во мне - какие-то чувственные, дословесные представления о
совершенное, истинном, справедливом. Они есть в каждом человеке. Они самый
суровый наш судья; судья, который все запоминает, учитывает любое - пусть
не понятое, не высказанное, только почувствованное - несовершенство,
фальшь, неправду... Страшный судья!"
Но это были спокойные академические мысли. Главное-то Петр Иванович
теперь знал.
V
А несколько дней спустя на "Книгу жизни" нарвался Андрюшка: рылся на
книжных полках.
- О, этой у нас не было! Пап, это ты из Москвы привез? Можно, я почитаю?
Первым движением Петра Ивановича было отнять у сына опасную "книгу".
Детям до шестнадцати... Но он тут же одумался, внимательно посмотрел:
мальчик с худым лицом и уклончивым взглядом стоял перед ним "Что я .о нем
знаю? Что он знает о себе? Но... постой, постой!" Петр Иванович перебрал в
памяти: что в его "Книге жизни" было сказано о родителях? Ничего
предосудительного - во всяком случае в Андрюшкины годы; тогда он все в
матери, в отце, а затем и в отчиме принимал как должное.
- Что ж, почитай. - Посмотрел на сына и повторил многозначительно: -
Почитай, почитай...
Рано утром Петр Иванович ушел на работу. С сыном он встретился лишь
вечером.
Андрюша с ногами сидел на диване в его комнате, искоса поглядывал то на
книгу, лежавшую рядом, то на отца. Глаза у него были красные, выражение
лица несчастное и затравленное, "Так, - отметил Петр Иванович, - и ему
перепало на орехи".
- Ну, сын, - произнес он, садясь на другой край дивана и устремив на
Андрюшку проницательный взгляд, - прочитал?
- П-п-прочитал...
- Н-да-а... - протянул Петр Иванович, нагнетая атмосферу. ("Ох, нечисто
у Андрюшки!") -Что же это ты, а? Как же ты дошел до жизни такой?
- Пап, да я... я только один раз! - покаянно захлюпал маленький
грешник. - Я не хотел, а Левка с Сашкой стали смеяться, и я... - И он,
понимая, что теперь ему никогда и ни в чем не оправдаться, опустил голову.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг