"Вотог утедзв ок..." - "Ко взлету готов", "Взлет разрешаю"), после паузы
рулит хвостом вперед к перрону аэровокзала. Хороша машина, смотрится -
даже и хвостом вперед. И неважно, что это не тот БК-22 (достал Артурыч,
наверно, видеозапись репортажа об открытии рейса) и не те пассажиры
хлынули из откинутой овальной двери на подъехавшую лестницу -
быстро-быстро пятятся вниз с чемоданами (я поставил рукоятки на
"ускоренно")... все это было так же. Сейчас многое уже неважно, обратное
прокручивание стирает качественные различия с видимого. Пяться, сникай,
мир качеств!
Я чувствую себя сейчас пловцом- ныряльщиком в потоке времени, реке
своей памяти. В глубину, в глубину!..
И вот уже не на экранах - в уме, обратные ощущения сегодняшнего утра: я
бреюсь - из-под фрез электробритвы появляется рыжеватая щетина на моих
щеках; я курю первую сигарету - и она наращивается! Идет в ощущениях
обратное движение пищи во мне и многое другое шиворот-навыворот... только
всё это то, да не то, обычного смысла не имеет. Я вырвался из мира (мирка)
качеств на просторы Единого бытия - и теперь не существо с
полусекундным интервалом одновременности, а вся лента моей памяти по самый
ее исток. Дни и события на ней'только зарубки, метки: одни глубже, другие
мельче - вот и вся разница.
...Далее было все, о чем предупредил Артур Викторович, и много сильных
переживаний сверх того - все, о чем трудно рассказывать словами, потому
что оно глубже и проще всех понятий. Я увернулся от Сциллы всепоглощающего
экстаза-балдежа глубинных откровений в себе, настырно и грубо вникая в
природу его; так сказать, поверил алгеброй гармонию с помощью
шуробалагановского вопроса: а кто ты такой?!
И постиг, и холодно улыбнулся: радость и горе, все беды и неудачи
человеческие были простенькими дифференциалами несложных уравнений. Что
мне в них!.. Так меня понесло, чтобы ударить о Харибду отрешенности и
отрицания всего. Но я вовремя вспомнил о цели, о гневе, о
противоборствующих вселенских процессах выразительности и смешения, в
которых ты ничто без гнева и воли к борьбе, без стремления поставить на
своем - щепка в бурлящих водоворотах. И, поняв, приобщился к мировому
процессу роста выразительности.
Хорошо приобщился: понял громадность диапазона выразительности во
Вселенной - пустота и огненные точки звезд, почувствовал громадность
клокочущего напора времени, несущего миры со скоростью света... и даже что
созидательные усилия людей - одно со всем этим; малое, но той же природы.
И то порождение ума и труда людей, ради которого я пру, бреду, лечу
обратно, от следствий к причинам, тоже принадлежит к звездной
выразительности мира.
Мне нужно отнять его у процесса смешения.
И была ясная тьма, тишина, полет звезд. А потом адские звуки: топот,
гик, ржанье... И опять ясная тишина ночи.
VI. ДЕНЬ ВО ВТОРОЙ РЕДАКЦИИ
Звезды над головой. Темная стена леса позади. Я сижу на наклонном
берегу, на чем-то белом; пластиковая простынка - постелил на траву от
росы. Внизу гладкая, но подвижная полоса, размыто отражающая звезды,-
вода. Река.
Изредка слышны всплески рыб - негромкие, подчеркивающие тишину.
Светящиеся стрелки часов показывают начало двенадцатого. Да, но какой
день?
Были две похожие ночевки подряд: на Басе, потом на Проне. (А имеет ли
значение, какой день? И все дни? Вся эта смешная, мелкая конкретность?..
Это отзвуки только что пережитого сверх-заброса; мне еще долго
возвращаться в человека, в свой полусекундный белковый комочек.)
Ни огонька до горизонта. Там, внизу, должны быть кусты и пойменный луг.
А звезд-то наверху, звезд - сколько хочешь! (Пустота и огненные шары звезд
- картина выразительного разделения материи, которая всегда у нас перед
глазами... Не надо об этом.)
Вдруг тишину разрывает ржанье, гик, топот многих копыт за рекой. Кто-то
гонит лошадей, завывая, улюлюкая в ночи. Я даже вздрагиваю - и
успокаиваюсь:
теперь все ясно, я уже на Проне. Конец второго дня моего путешествия.
(И тот раз я вздрогнул от гвалта, подумал, что, наверно, мальчишки так
гонят табун в ночное. Но теперь я знаю, что хулиганит довольно ветхий
старичок: утром он перегонит лошадей на эту сторону, попросит у меня
закурить.)
И снова тишина, изредка нарушаемая лошадиным фырканьем. Прежнее чувство
ребячьей жути охватывает меня, как всегда при ночевке на новом месте: за
спиной лес - кто-то из него выйдет? Рядом дорога к броду - кто-то по ней
пройдет или проедет?.. Хотя и знаю теперь, что до утра никто не проедет и
не появится.
"Тогда и "теперь" - различия не по времени, по знанию. Я не раз
вспоминал свой поход по Проне, мечтал как-нибудь пройтись здесь еще. А
теперь получится даже интереснее: путешествие не только по прежним местам,
но и по тому же участку 4-мерного континуума - все события, все
происшедшее со мной как бы включается в пейзаж. (Меня все еще заносит:
континуум... слово-то какое противное! Дети, услышав такое, говорят: "А я
маме скажу!") Немного жаль, что я слишком точно попал, к кануну дня
третьего... и последнего теперь; меня лошадиный бедлам "приземлил" здесь.
Первые два дня были хороши - дни простого бездумного счастья: я шел по
лугам и вдоль кромки леса на высоком берегу, купался в чистой теплой воде,
глядел на рыбешек, лежа на обрыве над круговертью, бескорыстно
прикармливая их кусочками хлеба. Сейчас конец июня, время сенокоса;
колхозники на лугах ставили стога - шлемы древнерусских витязей - и
холодно смотрели на мою праздную фигуру в белом чепчике и с рюкзаком на
одном плече; я на них, впрочем, так же - людей и в городе хватает.
Место для ночлега я выбрал, как всегда предпочтя красоту удобствам:
копны здесь нет. Я уже отужинал, сварив на костерке из шишек суп из
половинки горохового концентрата, а затем чай. Пора укладываться.
Вытягиваюсь на пластиковой простынке, рюкзак под голову, укрываюсь
пиджаком, закуриваю, пускаю дым к звездам - и мысленно редактирую
завтрашний день.
...Принцип - вариации реальности должны отличаться как можно меньше
одна от другой - не исключает для нас возможности исправлять в забросах
свои промахи и глупости; попутно, разумеется, не отвлекаясь от основной
цели. У нас была дискуссия на этот счет - с привлечением произведений А.
Азимова "Конец Вечности" и Р. Брэдбери "И грянул гром"; но мы решили, что
почтенные авторы, доказывая, что от переложенного с полки на полку ящика с
инструментами могут на века задержаться космические полеты. или что от
раздавленной в каменноугольном периоде бабочки может в современных
Соединенных Штатах получиться фашизм,- перегнули. Связь причин и следствий
далеко не так поверхностна и не столь жестка. Да и так подумать: мы
отправляемся в прошлое, чтобы исправить ошибки, дурь людей и стихий -
зачем же делать исключения для собственных!
А в походе по новой местности без ляпусов не обходится. Перво-наперво
утром, умываясь возле брода, я забуду мыло и мыльницу... Забыть и на этот
раз? Да.
Это не требует движений да и мыльница слова доброго не стоит; пусть
лежит на песочке. Дальше: выпадает обильная роса, я буду идти по лугу в
кроссовках, пока они не раскиснут - и только потом догадаюсь снять их.
перекинуть, связав шнурками, через плечо, чтобы сушились. Теперь я сразу
их понесу на плече, пойду босиком.
Часах в трех пути отсюда, за линией высоковольтной передачи, нелегкая
занесет меня внутрь многокилометровой подковообразной старицы - и
заболоченной, какую не переплывешь; я буду долго блуждать внутри подковы:
сначала пойду влево, через пару километров передумаю, поверну вправо...
кошмар. Полагаю, что от того, что я теперь обогну ее издали справа,
едва завидев кайму кустов, у американцев тоже исторических потрясений не
случится.
Потом, в одиннадцатом часу, будет привал у того родникового ручья. Там
все пусть останется без изменений: я буду лакомиться водой (ах, какая там
вода!), ладить костер для горохового супа и чая - но приплывут два рыбака,
живо отговорят меня, и я буду есть с ними уху из только пойманных подустов.
Ах, какая будет уха: жирная, вкусная, с лучком - и в волю... еще и с
собой мне рыбину дадут! У меня заранее слюнки наворачиваются.
Еще часа через два пути я выйду к бывшему болоту - осушенному полю в
крупных кочках. С бугра оно будет видно целиком: небольшое, с километр до
сосенок на песках; и хотя дорога его огибала трехкилометровым извивом, я
рассужу, что она для колесного транспорта, а у меня-то ведь ноги... и
попрусь напрямик.
Этот-"прямой" километр мне будет стоить восьми: на кочках я не сделаю
двух одинаковых шагов кряду, перепрыгну, сначала перекидывая рюкзак, с
десяток дренажных канав - да еще взопрею от жары и тяжелой работы, и
вокруг лица будет виться туча мух, кусачих тварей... Так что дудки, на
этот раз пойду в обход.
А еще три часа спустя, перед деревней .на высоком берегу я встречу двух
девушек... и дальше начнется вариант. Жаль прежнего, который перейдет в
категорию нереализованной возможности,- но я здесь по делу, а не для
своего удовольствия, по серьезному делу.
А теперь спать!
Под утро посвежело, продрог. Развел костерок из сбереженных сухими в
целлофановом мешочке еловых шишек, взбодрил себя крепким сладким чаем. На
восходе солнца через реку перебрел на эту сторону табун со старичком на
белой кляче впереди. Он угостился у меня сигаретой, крепко обложил своих
животных и исчез с ними на лесной дороге. А я собрался, перешел брод на
луговую сторону и двинул босиком по росе. Кроссовки болтались за спиной.
Солнце поднималось в ясном небе. Коварную старицу я заметил издали,
взял вправо. Вышел к широкому плесовому изгибу Прони: туман плыл над
гладкой водой, под обрывом на том берегу водоворот медленно кружил
хворостину. Мне нужно теперь на тот берег. Техника переправы нехитрая:
разделся догола, одежду и рюкзак в пластиковый мешок, завязал его концом
длинного шнура, другой конец его захлестнул петлей себе через плечо -
мешок в воду и сам туда же. До противоположного берега было метров
пятьдесят, но - так ласково приняла меня утренняя, туманящаяся от
запасенного тепла, чистая вода, что я плыл, буксируя мешок, вниз по
течению добрый километр - наслаждался.
Вышел, оделся, шел далее по высокому берегу мимо красно-ствольных сосен
вдоль полуобвалившегося, засыпанного хвоей бесконечного окопа времен войны.
Река вольно петляла по широкой пойме: уходила к деревне, серевшей
избами на другом краю ее, возвращалась, текла ровно внизу, потом вдруг,
совершив пируэт, описывала загогулину, похожую на человечское ухо, снова
возвращалась. Я шел, дышал чистейшим воздухом, вникал в посвистывание птиц
над головой, смотрел на реку и небо - благодушествовал.
Ах, Проня, радость моя - один я тебя понимаю! Географы скажут, что этот
поворот обратно ты совершила потому что такой уклон, уровень дна... как бы
не так! Это ты текла, текла и - бац! - вспомнила, что нужно что-то
поглядеть позади, у того края долины, или подмыть там берег с наклоненной
осиной или что-то еще - и пошла обратно. Сделала свое - вернулась. Я сам
такой, Проня, река моя, поэтому мы с тобой и свои в доску.
...Что-то в рюкзаке давило мне правую лопатку. Снял, развязал,
посмотрел: те полкирпича горохового концентрата, которые я так и не
употреблю. Э, приятель, мало того, что я тебя несу, так ты мне еще спину
давишь!..
Размахнулся с обрыва - желтый комок улетел на середину Прони. Кушайте
его вы, рыбы, поправляйтесь. А я уж лучше вас...
Но стоп! Я опережаю график. За этим поворотом реки начнутся заросли
орешника, а сразу за ними - тот ручей. Там мне надлежит быть в начале
одиннадцатого, а сейчас девять с минутами. Это из-за обхода той старицы -
да и вообще по знакомой дороге шагается быстрей. Самое время искупаться на
этом пляжике-мыске...
К ручью прихожу в 10.05. Чистейшая вода течет по ложу из песка и
камешков среди травянистых берегов с кустами; в километре отсюда, где ключ
выходит из земли, стоит деревянный крест, прикрытый по здешнему обычаю от
дождей углом из дощечек. Святая криница. Меня всегда удивляет чудо
родников: из земли - из грязи, собственно,- течет вода, чище, вкуснее,
настоящее которой не бывает... Становлюсь на колени на бережок, склоняюсь,
зачерпываю, ладонями, пью. Ох, вода! Сажусь, достаю из рюкзака алюминиевую
кружку, зачерпываю, пью еще. Ну, и вода! Вина не надо. Впечатление такое,
будто она не через пищевод и желудок, а прямо от рта расходится по всем
мышцам и клеткам тела, наполняет их бодрой свежестью. От холода ее слегка
заломило зубы.
Передохнул. Ну-ка еще кружечку. Эх, и вода.
Снизу по реке доносятся гупающие удары. Это приближается моя уха.
Рыбаки промысловые, от колхоза - они ставят сеть (сейчас за ближним
поворотом), разъезжаются в лодках и, ударяя по воде боталами, загоняют
рыбу. У них норма 30 килограмм в день. да и себе же надо... Давайте,
давайте, ребята!
Для декорума я все-таки вырезаю из ореха две рогульки и перекладину,
наполняю котелок водой, собираю немного хворосту, вешаю котелок... Уху-то
будем варить не здесь: вон, метрах в десяти, отогнут горизонтально целый
ствол от куста, под ним кострище; на ствол они повесят свой котел. "Здесь
наше стационарное место",- объяснит рыбак в очках и с зачатками
интеллигентности, любитель покалякать. Другой, небритый, будет помалкивать
да помешивать.
А вот и они, двое в клеенчатых фартуках. Выскакивают из лодок и первым
делом идут к ручью, умываются, пьют воду. Приближаются ко мне,
здороваются, садятся на бугорок рядом, закуривают, заводят разговор:
откуда да куда, где живу, кем работаю - прежний. Я отвечаю, спрашиваю сам
- и все медлю поджигать бумажку под хворостом, жду, когда начнут
отговаривать.
- Что варить-то собираетесь? - спрашивает рыбак в очках.
- Да горох... то есть чаек. (Чуть не оговорился.)
- Ну, это не еда. (Правильно.) У нас здесь стационарное место, всегда
уху варим. (Правильно!) И вас бы угостили... да что-то на этот раз
невезуха. Мы от колхоза, норма тридцать килограмм, да и себе же надо... а
и на завтрак не наловили. (Неправильно!) И куда рыба делась?
Только теперь я замечаю, что лица у рыбаков невеселые. Начинает
говорить второй, прежде молчавший.
- Я знаю, куда она делась: это любители прикармливают, сманивают. Ни
себе, ни людям. Он на прикорм лишних два хвоста поймает, а у нас из-за
этого верные места пустеют!.. Захватил бы такого... да надавал веслом по
одному месту.
- Ладно, пошли,- очкарик поднимается, кидает окурок; обращается ко
мне.- Если желаете, подождите нас часок. Мы сейчас вверх пройдемся, на уху
добудем. Никуда рыба из реки деться не может... Из подустов уха с лучком -
ух, объедение!
- Нет, спасибо - отвечаю я,- ждать не могу.
Рыбаки садятся в лодки, уплывают вверх. М-да... это меня надо бы веслом
по тому месту: мой гороховый концентрат все натворил. Ну, конечно! Он со
специями, раскис - и пошла от него вкусная струя в чистой воде. Вся
окрестная рыба устремилась туда - отведать или хоть поглядеть, чем так
вкусно пахнет. Рыбаки там возьмут свое, это факт. Вот так дал я маху!
Не кипячу я постылый чай, да и аппетит пропал. Для подкрепления сил
все-таки ем хлеб с сахаром (все, что осталось), запиваю родниковой водой;
она-то все равно на высоте, не хуже чая. Сижу здесь примерно столько
времени, сколько требуется, чтобы сварить и выкушать уху из подустов да с
лучком, а потом перекурить в приятной беседе; затем поднимаюсь и быстрым
шагом дальше. Мимо креста, грунтовой дорогой, вьющейся по высокому берегу,
откуда открывается отличный вид на долину, луга, рощи и на белые
выразительной лепки облака в синем небе. Но мне не до пейзажей, на душе
неспокойно.
Повесить такую пену! Думать же надо, помнить хотя бы, из-за какой малой
причины, приведшей к страшным последствиям, ты в забросе... Ну, это разные
вещи, успокаиваю себя, природа не техника, она из кожи вон не лезет,
вольна и избыточна, в ней от малости серьезных последствий не бывает. Так
что все ограничится тем, что я остался без ухи.
Убедив и успокоив себя, я выхожу на бугор, с которого открывается вид
на кочковатое экс-болото и дорогу в обход его. И... иду прямо. Трухнул. Ну
его к черту - может, на обходе по грунтовке меня уж укусит, комар
забодает, машина собьет (ни одной не видел за весь путь). И я снова ступаю
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг