таким массивом психик мы не властны. А здесь все по-свежему... Так, теперь
по делу. В расследовании никаких съемок, записей, протоколов - только
поиск причины. И идут лишь те, кто там действительно необходим. Это уж
командуйте вы, Иван Владимирович.
Тот кивнул, повернулся к четырем поисковикам:
- Все слышали? За дело!
Я тоже берусь за дело: достаю из вертолета портативный видео-маг и,
подойдя к обрыву, снимаю тех четверых, удаляющихся по зеленому склону к
месту катастрофы. При обратном прокручивании они очень выразительно
попятятся вверх. Мне надо наснимать несколько таких моментов - для старта.
Потом, озабоченный тем же, я подхожу к Багрию и говорю, что хорошо бы
заполучить с аэродрома запись радиопереговора с этим самолетом до момента
падения.
- Прекрасная мысль! - хвалит он меня.- Но уже исполнена и даже сверх
того.
Не суетись, не толкись здесь - отрешайся, обобщайся. Зацепку нашел,
продумал? Просвет?.. Ну, так удались вон туда,- он указывает на дальний
край обрыва,- спокойно подумай, потом доложишь. Брысь!
И сам убегает по другим делам. Он прав; это обстановка на меня
действует, атмосфера несчастья - будоражит, понукает что-то предпринимать.
Я ухожу далеко от палаток и вертолетов, ложусь в траве на самом краю
обрыва, ладони под подбородок - смотрю вниз и вдаль. Солнце поднялось,
припекает спину. В зеркальной воде Оскола отражаются белые облака.
Чутошный ветерок с запахами теплой травы, земли, цветов... А внизу впереди
- пятно гари, искореженное тело машины. Крылья обломились, передняя часть
фюзеляжа от удара о землю собралась гармошкой.
Те четверо уже трудятся: двое поодаль и впереди от самолета кружат по
архимедовой спирали, останавливаются, поднимают что-то, снова кружат. Двое
других подкапываются лопатами под влипшую в почву кабину; вот поставили
домкраты, работают рычагами - выравнивают. В движениях их чувствуется
знание дела и немалый опыт.
...Каждый год гибнут на Земле корабли и самолеты. И некоторые вот так
внезапно: раз - и сгинул непонятно почему. По крупному - понятно: человеку
не дано ни плавать далеко, ни летать, а он хочет. Стремится. Вытягивается
из жил, чтобы быстрее, выше, дальше... и глубже, если под водой. И платит
немалую цену - трудом, усилиями мысли. А то и жизнями.
В полетах особенно заметно это вытягивание их жил, работа на пределе.
Например, у Армстронга и Олдрина для взлета с Луны и стыковки с
орбитальным отсеком оставалось горючего на 10 секунд работы двигателя
"лунной капсулы".
Десять секунд!.. Я даже слежу за секундной стрелкой на моих часах, пока
она делает шестую часть оборота. Если в течение этого времени они не
набрали бы должную скорость - шлепнулись бы обратно на Луну; перебрали
лишку - унесло бы черт знает куда от отсека. Так гибель и так гибель.
Или вот в той стыковке "Ангара-1", на исправлении которой отличился
Славик:
попробуй оптимально израсходуй тонну сжатого воздуха - да еще управляя
с Земли. А больше нельзя. "Запас карман не тянет". Черта с два, еще и как
тянет: запас это вес.
Так и с самолетами. Аксиома сопромата, возникшая раньше сопромата: где
тонко, там и рвется. А сделать толсто, с запасом прочности - самолет не
полетит. Вот и получается, что для авиационных конструкций коэффициенты
запаса прочности ("коэффициенты незнания", как называл их наш лектор в
институте) всегда оказываются поменьше, чем для наземных машин. Стараются
чтобы меньше было и незнания, берут точными расчетами, качеством
материалов, тщательностью технологии... А все-таки нет-нет да и окажется
иной раз где-нибудь слишком уж тонко. И рвется. Тысячи деталей, десятки
тысяч операций, сотни материалов - попробуй уследи.
И тем не менее уследить надо, иначе от каждого промаха работа всех
просто теряет смысл.
...Там, внизу, приподняли кабину - сплюснутую, изогнутую вбок. Один
поисковик приходил сюда за портативным газорезательным аппаратом, сейчас
режут. Вот отгибают рейки, поисковик проникает внутрь. Я представил, что
он может там увидеть,- дрожь пошла между лопаток. Э, нет, стоп, мне это
нельзя!
Немедленно отвлечься!
Поднимаюсь, иду к палаткам. Хорошо бы еще что-то поймать на свой
видеомаг.
О, на ловца и зверь бежит... да какой! Сам генеральный конструктор
Бекасов, изнывая от ничегонеделания и ожидания, прогуливается по меже
между молодыми подсолнухами и молодой кукурузой, делает разминочные
движения: повороты корпуса вправо и влево, ладони перед грудью, локти в
стороны. Ать-ать вправо, ать-ать влево!.. Как не снять. Нацеливаюсь
объективом, пускаю пленку. Удаляется. Поворот обратно. Останавливается
скандализированно:
- Эй, послушай! Кто вам позволил? Я снимаю и эту позу, ошеломленное
лицо, опускаю видеомагнитофон:
Извините, но... мне нужно.
- А разрешения спрашивать - не нужно?! Кто вы такой? Уж не
корреспондент ли, чего доброго?
- Нет...- Я в замешательстве: не знаю, в какой мере я могу объяснить
Бекасову, кто я и зачем это делаю.
- Тс-с, тихо! - Артур Викторович, спасибо ему, всегда оказывается в
нужном месте и нужное время.- Это, Иван Владимирович, наш Саша, Александр
Романович. Он отправится в прошлое, чтобы исправить содеянное. Ему делать
можно все, а повышать на него голос нельзя никому.
- Вон что!..- Теперь и Бекасов в замешательстве, ему неловко, что
налетел на меня таким кочетом; смотрит с уважением.- Тысячу извинений, я
ведь не знал.
Пройтись так еще? Могу исполнить колесо, стойку на руках - хотите? Ради
такого дела - пожалуйста, снимайте.
- Нет, спасибо, ничего больше не надо.
Конечно, занятно бы поглядеть, как знаменитый авиаконструктор
проходится колесом и держит стойку, но мне это ни к чему: эти движения
симметричны во времени; только и того, что в обратном прокручивании колесо
будет не справа налево, а слева направо. А его ходьба с поворотами да
ошеломленное лицо - это пригодится.
- Са-ша! - Багрий полководческим жестом направляет меня обратно на
обрыв.
Иду. Почему, собственно, он нацеливает меня на годовой заброс? А ну,
как сейчас выяснится, что это диверсия, взрывчатку кто-то сунул... Тогда
все меняется, заброс на сутки, даже на часы?.. Нет. Второй самолет упал
так, вот в чем заковыка. Одной конструкции и с одного завода. Слабина
заложена при изготовлении, а то и в проекте.
Снова ложусь над обрывом в том месте, где примял траву. Стало быть,
будущее для меня - в прошлом. Год назад... это были последние недели моей
работы в том институте. Я сознавал, что не нашел себя в микроэлектронике,
маялся.
Даже раньше времени ушел в отпуск. А сразу после отпуска меня зацапал
Багрий-Багреев, начал учить драить и воспитывать. Так что эти отрезки моей
жизни наполнены содержанием, менять которое накладно... Отпуск? О, вот
зацепка: шесть дней на Проне - есть такая река в Белоруссии. Шесть дней,
которые я хотел бы пережить еще раз. Только целиком-то теперь не
придется...
Первые дни - финиш заброса, последние - просвет. Даже не последние, а
все три дня от момента встречи с Клавой пойдут под просвет. Да, так: там с
ней у нас все началось и кончилось, никаких последствий в моей дальнейшей
жизни это не имело - содержание этих дней можно изменить.
Жаль их, этих трех дней, конечно. А ночей так еще больше. Впрочем, в
памяти моей тот вариант сохранится. А то, что из ее памяти он исчезнет,
даже и к лучшему. И для меня тоже: снимается чувство вины перед ней.
Все-таки, как говорят в народе, обидел девку. Обидел, как множество мужчин
обижает многих женщин и девушек, ничего нового - а все нехорошо.
V. ЦЕЛЬ ТРЕБУЕТ ГНЕВА
Похоже, что эти четверо внизу что-то нашли: собрались вместе,
осматривают, живо жестикулируют. Двое с найденными предметами быстро
направляются вверх, двое остаются там, собирают свои приборы.
Я тоже поднимаюсь, иду к палаткам: наступает то, что и мне следует
знать досконально. Двое поднимаются из-за края косогора: первым
долговязый, немолодой, с темным морщинистым лицом руководитель поисковой
группы, за ним другой - пониже и помоложе. Оба несут серые обломки,
аккуратно обернутые бумагой.
Бекасов прогуливающийся все там же, при виде их резко меняет
направление и чуть не бегом к ним:
- Ну?
- Вот, Иван Владимирович, глядите,- задыхающимся голосом говорит
старший поисковик, разворачивает бумагу.- Этот из кабины достали, этот
выкопали под правым крылом. А. этот,- он указывает на обломок, который
держит его помощник,- в трехстах метрах на север от самолета валялся. И
ступицы будто срезанные.
- Ага,- наклоняется он,- значит, все-таки винты!
-Я тоже подхожу, гляжу на обломки, это лопасти пропеллеров - одна целая
и два куска, сужающиеся нижние части.
- Да винты-то винты, вы поглядите на излом.- поисковик подает Бекасову
большую лупу на ножке.
Тот склоняется еще ниже, смотрит сквозь лупу на край одного обломка,
другого - присвистывает:
- А ну, все под микроскоп!
И они быстрым шагом направляются в шатер; я за ними. Возле входа курят
и калякают главный инженер Николай Данилович, нач-цеха винтов Феликс
Юрьевич и Лемех. При взгляде на то, что несут поисковики, лица у первых
двух сразу блекнут; главный инженер даже роняет сигарету.
- Похоже, что винты,- говорит на ходу Бекасов.
- Что - похоже? Что значит: похоже?! - высоким голосом говорит Феликс
Юрьевич, устремляясь за ним в палатку.- Конечно, при таком ударе все винты
вдребезги, но это ни о чем еще не говорит...- Однако в голосе его - паника.
В палатку набивается столько людей, что становится душно; на лицах у
всех испарина.
- Сейчас посмотрим! - старший поисковой группы крепит зажимами на
столике металлографического микроскопа все три обломка, подравнивает так,
чтобы места излома находились на одной линии; включает подсветки. В
лучинках их изломы сверкают мелкими искорками-кристалликами.
Поисковик склоняется к окуляру, быстро и уверенно работает рукоятками,
просматривает первый обломок... второй... третий... возвращает под
объектив второй... Все сгрудились за его спиной, затаили дыхание. Тишина
необыкновенная. Я замечаю, что средний кусок лопасти почти весь в чем-то
коричнево-багровом. Засохшая кровь? Это, наверно, тот, что достали из
кабины.
Поисковик распрямляется, поворачивается к Бекасову:
- Посмотрите вы, Иван Владимирович: не то надрезы, не то царапины - и
около каждой зоны усталостных деформаций...- и уступает тому место у
микроскопа.
- Какие надрезы, какие царапины?! - Феликс Юрьевич чуть ли не в
истерике. - Что за чепуха! Каждая лопасть готового винта перед
транспортировкой на склад оборачивается клейкой лентой - от кончика до
ступицы! Какие же могут быть царапины?!
- Да,- глуховатым баском подтверждает главный инженер. - А перед
установкой винта на самолет целостность этой ленты мы проверяем. Так что
неоткуда вроде бы...
- Ну, а что же это по-вашему, если не надрез?! - яростно поворачивается
к ним Бекасов.- У самой ступицы, в начале консоли... хуже не придумаешь!
Глядите сами.
- Позвольте! - начальник цеха приникает к объективу, смотрит все три
обломка. Это очень долгая минута, пока он их смотрит. Распрямляется,
поворачивается к главному инженеру; теперь это не мужчина "кровь с молоком"
- кровь куда-то делась, лицо белое и даже с просинью; и ростом он стал
пониже.- О боже! Это места, по которым отрезали ленту...
- Как отрезали? Чем?! - Бекасов шагнул к нему.
- Не знаю... Кажется, бритвой. Кто как...- И голос у Феликса Юрьевича
сел до шепота.- Это ведь операция не технологическая, упаковочная, в
технокаре просто написано: "Обмотать до ступицы, ленту отрезать".
...Даже я, человек непричастный, в эту минуту почувствовал себя так,
будто получил пощечину. Какое же унижение должен был пережить Бекасов, его
сотрудники, сами заводчане? Никто даже не знает, что сказать,- немая
сцена, не хуже чем в "Ревизоре".
Завершается эта сцена несколько неожиданно. Лемех выступает вперед,
левой рукой берет Феликса Юрьевича за отвороты его кримпленового пиджака,
отталкивает за стол с микроскопом - там посвободнее - и, придерживая той
же левой, бьет его правой по лицу с полного размаха и в полную силу; у
того только голова мотается.
- За Диму... за Николая Алексеевича!.. За этих...- Голос Петра
Денисовича перехватывает хриплое рыдание и дальше он бьет молча.
У меня, когда я смотрю на это, мелькают две мысли. Первая: почему Артур
Викторович не вмешается, не прекратит избиение, а стоит и смотрит, как все?
Не потому что жаль этого горе-начальника, нет - но происходит
эмоциональное укрепление данного варианта в реальности, прибавляется
работа мне... Багрий не может этого не знать. Вторая: раз уж так, то
хорошо бы запечатлеть видеомагом, чтобы обратно крутнуть при старте -
шикарный кульминационный момент. И... не поднялась у меня рука с
видеомагом. Наверно, по той же причине, по какой и у Артурыча не
повернулся язык - прервать, прекратить.
Бывают ситуации, в которых поступать расчетливо, рационально -
неприлично; эта была из таких.
- Хватит, Петр Денисович, прекратите! - резко командует Бекасов.- Ему
ведь еще под суд идти. И вам,- поворачивается он к главному инженеру,-
ведь и ваша подпись стоит на технокарте упаковки? - он уже называет
главного инженера по имени-отчеству.
- Стоит...- понуро соглашается тот.
- Но я же не знал!.. И кто это мог знать?!..- рыдает за микроскопом
начцеха, отпущенный Лемехом; теперь в его облике не найдешь и признаков
молока - спелый. Хороши бывают кулаки у летчиков-испытателей.- Хотели как
лучше!..
Я специалист по прошлому, но и будущее этих двоих на ближайшие
шесть-семь лет берусь предсказать легко. И мне их не жаль. ...Хоть по
образованию я электрик, но великую науку сопромат, после которой жениться
можно, нам читали хорошо. И мне не нужно разжевывать, что и как
получилось. Сказано было достаточно: "надрез" и "усталостные деформации".
Конечно, надрез на авиале, прочнейшем и легком сплаве, из которого делают
винты самолетов, от бритвы, обрезающей липкую ленту, не такой, как если
чикнуть ею по живому телу,- тонкая, вряд ли заметная глазу вмятина. Но
отличие в том, что на металле надрезы не заживают - и даже наоборот.
Нет более тщательно рассчитываемых деталей в самолете, чем крыло и
винт; их считают, моделируют, испытывают со времен Жуковского, если не
раньше.
(Сейчас в конструкторских бюро, наверно, их просто подбирают по
номограммам; считают только в курсовых работах студенты авиавузов.) Ночами
ревут, тревожа сон окрестных жителей, стенды с двигателями или
аэродинамические трубы, в которых проверяют на срок службы, на надежность
в самых трудных режимах винты разных конструкций; по этим испытаниям
определяют и лучшие сплавы для них. Лопасти винтов полируют, каждую
просвечивают гамма-лучами, чтобы не проскочила незамеченной никакая
раковинка или трещинка.
А затем готовые винты поступают на упаковку: центрирование укрепить
каждый в отдельном ящике, а перед этим еще обмотать лопасти для сохранения
полировки клейкой лентой. Последнее, наверно, не очень нужно,- "хотели ж
как лучше".
О, это усердие с высунутым языком! И резали эту ленту, домотав ее до
ступицы, тетки-упаковщицы - кто как: кто ножницами, кто лезвием, а кто
опасной бритвой... когда на весу, когда по телу лопасти... когда сильней,
когда слабей, когда ближе к ступице, когда подальше - а когда и в самый
раз, в месте, где будут наибольшие напряжения. Не на каждой лопасти
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг