достаточно ли он сам совершенен, чтобы критиковать других? Обычные
сонные размышления, благодаря которым в науку прошмыгнула уже не одна
тысяча бездарей и пройдох.
Гарри кончил. Председательствующий прочел отзывы. Приятные отзывы,
ничего не скажешь (кто же станет неприятные представлять на защиту?).
Для меня серьезной неожиданностью было лишь то, что и Аркадий
Аркадьевич дал отзыв. Затем были выступления официальных оппонентов.
Известно, что такое официальный оппонент: он, чтобы оправдать свое
название, отмечает некоторые недоделки, некоторые несоответствия, "а в
целом работа соответствует... автор заслуживает...". Впрочем, не буду
грешить: оппонент из Москвы очень квалифицированно поиздевался над
всеми положениями диссертации и дал понять, что ее можно раздолбать,
но он сделал это настолько тонко и осторожно, что его вряд ли понял
сам Гарри; "а в целом работа заслуживает...".
И наконец: "Кто желает выступить?" Обычно к этому времени все
чувствуют отвращение к происходящему, никто ничего не желает,
диссертант благодарит - все.
Завлабораторией В. Кривошеин сделал глубокий вдох и выдох (к этому
времени я осознал, что скандал получится серьезный) и поднял руку.
Гарри Харитонович был неприятно поражен. Я, как и он, говорил 20 минут
и в развитие своих доводов передавал членам совета журналы,
монографии, брошюры, в которых излагались без ссылок на Хилобока
защищаемые им результаты; затем воспроизвел на доске его схему...
неважно, чего именно, тем более что единственным достоинством ее была
"оригинальность", и доказал, что поскольку... то схема на частотах
требуемого диапазона работать не будет. В зале стало шумно.
Затем выступил кандидат наук В. Иванов, прилетевший (не без моего
звонка) из Ленинграда. Он тоже уточнил приоритетные данные и разобрал
"оригинальную" часть диссертации; речь Валерки была исполнена эрудиции
и тонкого юмора. В зале стало еще бодрее - и пошло!
Мой старый знакомец Жалбек Балбекович Пшембаков стал уточнять у
Гарри: как же в схеме .N_2 осуществляется... (об этом тоже не стоит).
Хилобок не знал как, но попытался отбиться порцией разжижающей мозги
болтовни. За ним вступили в интересный разговор другие работники КБ. В
заключение выступил главный инженер КБ, профессор и лауреат... (его
фамилию не рекомендовано упоминать всуе). "Мне с самого начала
казалось, что здесь что-то не то", - начал он.
Словом, не помогла Хилобоку первая форма: раздолбали его
диссертацию, как бог черепаху! На Гарри жалко было смотреть. Все
расходились по своим делам, а он скалывал с доски роскошные ватманы -
и упругие листы, свертываясь, били его по усам. Я подошел помочь.
- Спасибо уж, не надо, - пробурчал Хилобок. - Что - довольны? Сами
не защищаетесь и другим не даете. Легко живете, Валентин Васильевич,
природа наделила вас способностями...
- Хорошенькое дело, легко! - опешил я. - Зарплата в два раза
меньше, чем у вас, отпуск тоже. А работы и забот сверх головы...
- Сами себе прибавляете забот-то, зачем вам было в это дело
вмешиваться? - Гарри, сворачивая листы, взглянул на меня многообещающе
и зло. - Об институте надо думать, не только о себе да обо мне... Ну,
да не здесь нам об этом говорить!
Это уж как водится. Но все равно: я сейчас себя удивительно хорошо
чувствую. Такое ощущение, что сделал если не более значительное, то,
несомненно, более нужное дело, чем наше открытие: прищемил гада.
Значит, можно? И не так страшно, как казалось.
Теперь и за будущее нашей работы как-то не так опасаюсь. Можно
одолевать и такие проблемы!
- А на работу это все-таки повлияло... - пробормотал
Онисимов-Кривошеин, наблюдая за "машиной-маткой". - Э, да что только
не влияет на работу!
"29 мая. Сегодня был вызван пред светлы очи Азарова. Он только
вернулся из командировки.
- Вы понимаете, что вы наделали?
- Но, Аркадий Аркадьевич, ведь диссертация".
- Речь идет не о диссертации Гарри Харитоновича, а о вашем
поведении! Вы подорвали престиж института, да как подорвали!
- Я высказал свое мнение.
- Да, но где высказали? Как высказали?! Неужели трудно понять, что
во внешней организации вы не просто инженер, который стремится
свести... э-э... научные счеты с кем-то (ну, Гарри накапал!), а
представитель Института системологии! Почему вы не высказали свое
мнение на предварительной защите?
- Я не знал о ней.
- Все равно вы могли даже после нее изложить свое мнение моему
заместителю - оно было бы учтено! (Это Вольтамперновым-то!)
- Оно не было бы учтено.
- Я вижу, мы не договоримся. Какие у вас планы на дальнейшее?
- Увольняться не собираюсь.
- Я вам этого и не предлагаю. Но мне кажется, что вам еще рано
руководить лабораторией. Ученый, работающий в коллективе, должен
учитывать интересы коллектива и, уж во всяком случае, не наносить ему
вред своими действиями. Полагаю, что на предстоящем конкурсе вам
трудно будет пройти на должность заведующего лабораторией... Вое. Я
вас не задерживаю.
Вот так. Сейчас по всему институту раздается оскорбленное
индюшиное болботанье: "Инженер против кандидата! Супротив доктора!"
Стараниями Гарри дело представляется так, будто я сводил с ним счеты.
Вспоминают старые мои грехи: выговор, аварию в лаборатории Иванова
(завхоз Матюшин носится с идеей взыскать с меня деньги за нанесенный
ущерб). Спохватились, что я не представил годовой отчет о работе, хотя
тема 154 кончается лишь в этом году. Поговаривают, что надо образовать
комиссию по проверке работы лаборатории.
Недоброжелатели кричат, доброжелатели шепчут сочувственно и с
оглядочкой: "Здорово ты Хилобока приделал... Так ему, болвану и
надо... Ну, теперь тебя съедят..." И советуют, куда перейти. "Так вы
бы вступились!" - "Ну, видишь ли... - разводит руками тот же теплый
парень Федя Загребняк. - Что я могу? Это же не моя специальность..."
Все-таки гнусная жизнь у узкого специалиста. Сытая, обеспеченная,
но гнусная. Все его жизненные интересы сосредоточены вокруг
каких-нибудь там элементов пассивной памяти, да и то не любых
элементов, а на криотронах, да к то не на любых криотронах, а
пленочных, да и то не из любых пленок, а только из
свинцово-оловянных... Рабочий, крестьянин, техник, инженер широкого
профиля, учитель и даже канцелярист могут найти приложение своим силам
и знаниям во множестве занятий, предприятий и учреждений, а этими
треклятыми пленками занимаются в двух-трех институтах на весь Союз.
Куда деваться в случае чего бедному Фене? Сиди и не чирикай... В
сущности, узкая специализация - это способ самопорабощения.
Поэтому у нас, в среде узких специалистов, почти никогда не
бывает, чтоб все за одного (кроме случаев, когда этот один - Азаров);
все на одного - это другое дело, это легче. Поэтому и разгораются
страсти при каждом нарушении научной субординации. "Это ж каждого так
могут провалить!" - возопил Вольтампернов. И пошло...
Ладно, перетерпим. Выстоим. Главное - дело сделано. Я ведь знал,
на что иду. Но противно. Сил нет как противно..."
Онисимов погасил папиросу, впился взглядом в машину. В
расположении шлангов что-то медленно и неощутимо изменилось. Они будто
напряглись. По некоторым прошла дрожь сокращений. И - Онисимов даже
вздрогнул - первая капля из левого темно-серого шланга звонко
ударилась о дно бака.
Онисимов приставил к баку лесенку, взобрался по ней. Подставил
ладонь под шланг. За минуту в нее набралась лужица густой золотистой
жидкости. Под ней, как под увеличительным стеклом, вырисовавылись
линии кожи. Он сосредоточился: кожа исчезла, обнажились красные
волоконца мышц, белые косточки фаланг, тяжи сухожилий... "Ах, если бы
они это знали и умели, - вздохнул он, - опыт пошел бы не так. Не
знали... И это повлияло".
Он выплеснул жидкость в бак, опустился на пол, вымыл руку под
краном. Звон капель из всех шлангов теперь звучал по-весеннему весело
и дробно.
- Работа! Крепка же ты, машина, - с уважением сказал
Онисимов-Кривошеин. - Крепка, как жизнь.
Ему явно не хотелось уходить из лаборатории. Но, взглянув на часы,
он заспешил, надел пиджак.
- Доброе утро, Матвей Аполлонович! - радостно приветствовал его
Хилобок. - Уже работаете? Я вот вас дожидаюсь, сообщить хочу, - он
приблизил усы к уху Онисимова. - Вчера в квартиру Кривошеина эта...
женщина его бывшая приходила, Елена Ивановна Коломиец, что-то взяла и
ушла. И еще кто-то там был, всю ночь свет горел.
- Понятно. Хорошо, что сообщили. Как говорится, правосудие вас не
забудет.
- Что ж, я всегда пожалуйста. Мой долг!
- Долг-то долг, - голос Онисимова стал жестким, - а не движут ли
вами, гражданин Хилобок, какие-либо иные привходящие мотивы?
- То есть какие такие мотивы?
- Например, то, что Кривошеин провалил вашу докторскую
диссертацию.
Лицо Гарри Харитоновича на мгновение раскисло, но тут же выразило
оскорбленность за человечество.
- Вот люди, а! Уже успел кто-то сообщить... Ну, что у нас за народ
такой, вы подумайте, ах ты, ей-богу! Ну, что вы, Матвей Аполлонович,
как вы могли сомневаться, я от чистого сердца! Да не так уж сильно
повлиял Кривошеин на защите, как вам рассказали, там посерьезней его
специалисты были, и одобряли многие, а он, известно, завидовал, ну и,
конечно, порекомендовали доработать, ничего особенного, скоро снова
буду представлять... Ну, впрочем, если у вас ко мне есть недоверие, то
смотрите все сами, мое дело сказать, а там... Всего вам доброго!
- Всего хорошего.
Гарри Харитонович удалился вне себя: и с того света достает его
Кривошеин!
- Крепко вы его, товарищ капитан! - одобрил старшина.
Онисимов не услышал. Он смотрел вслед Хилобоку.
"...Все одно к одному. Поневоле раздумаешься: а стоит ли?
Давай напрямую. Кривошеин: ведь можешь гробануться в этом опыте.
Очень просто, по своей же статистике удачных и неудачных опытов. Наука
наукой, методика методикой, но с первого раза никогда как следует не
получается - закон старый. А ошибка в этом опыте - не испорченный
образец.
Ведь выходит, что я полезу в бак просто как узкий специалист по
этому делу. Такая у меня специальность - как у Феди Загребняка
криотронные пленки. Но могу и не лезть, никто не заставит... Смешно:
просто из-за неудачно сложившейся специальности погружаться в эту
сомнительную среду, которая запросто растворяет живые организмы!
Из-за людей? Да ну их! Что мне - больше других надо? Буду жить
спокойно и для себя. И будет хорошо.
...И все станет ясно - последней холодной ясностью подлеца. И всю
жизнь придется оправдывать свое отступление тем, что все люди такие,
не лучше тебя, а еще хуже, все живут только для себя. И придется
поскорее избавиться от всех надежд и мечтаний о лучшем, чтобы не
напоминали они тебе: ты продал! Ты продал и не вправе ждать от людей
ничего хорошего.
И тогда совсем холодно станет жить на свете..."
Старшина Головорезов что-то спрашивал.
- Что?
- Я говорю, смена скоро будет, товарищ капитан? Ведь в двадцать
два ноль-ноль заступил..
- Неужели не выспались? - весело сощурил на него глаза Онисимов. -
Час-полтора поскучать вам еще придется, потом снимут - обещаю. Ключи я
возьму с собой, так надежнее. Никого сюда не пускайте!
Глава четвертая
И у Эйнштейна были начальники, и у Фарадея,
и у Попова.... но о них почему-то никто не
помнит. Это есть нарушение субординации!
К. Прутков-инженер, мысль N_40
Окна кабинета Азарова выходили в парк. Были видны верхушки лип и
поднимающийся над зеленью серый в полосах стекла параллелепипед нового
корпуса. Аркадию Аркадьевичу никогда не надоедало любоваться этим
пейзажем. По утрам это помогало ему прогнать неврастению, прибавляло
сил. Но сегодня, взглянув в окно, он только кисло поморщился и
отвернулся.
Возникшее вчера чувство одиночества и какой-то вины не проходило.
"Э! - допытался отмахнуться Азаров. - Когда кто-то умирает, чувствуешь
себя виноватым уже оттого, что остался жив. Особенно если покойник
моложе тебя. А одиночество в науке естественно и привычно для каждого
творческого работника. Каждый из нас знает все ни о чем - и каждый
свое. Понять друг друга трудно. Поэтому мы часто заменяем
взаимопонимание молчаливым согласием не вникать в дела других... Но
что же знал он? Что делал он?"
- Можно? Доброе утро, Аркадий Аркадьевич! - Хилобок приблизился по
ковру, распространяя запах одеколона.
...Намек Онисимова взволновал Гарри Харитоновича; ему пришло в
голову, что могут истолковать, будто он сводил счеты с Кривошеиным
из-за диссертации, будто травил его и тем способствовал его смерти.
"Известно, когда человек погиб, всегда виноватого ищут. А у нас могут,
у нас народ такой..." - затравленно думал доцент. Он еще не звал
точно: чего и кого именно ему нужно бояться, но бояться надо было,
чтобы не дать маху.
- Так, значит, я вот подготовил проектик приказа, Аркадий
Аркадьевич, относительно происшествия с Кривошеиным, чтобы, значит,
все у нас относительно него... и этого происшествия было оформлено как
полагается. Здесь всего два пункта: относительно комиссии и
относительно прикрытия лаборатории, ознакомьтесь, пожалуйста, Аркадий
Аркадьевич, если вы не возражаете...
Хилобок склонился над лакированным столом, положил перед
академиком лист бумаги с машинописным текстом.
- Так, значит, в состав комиссии по расследованию этого
происшествия я записал товарища Безмерного, инженера во технике
безопасности, ему по штату такими делам положено заниматься, хе-хе...
Ипполита Илларионовича Вольтампернова - как специалиста по электронной
технике, Аглаю Митрофановну Гаражу - как члена месткома по охране
труда, Людмилу Ивановну из канцелярии в качестве технического
секретаря комиссии... ну, и сам возглавлю, если вы, Аркадий
Аркадьевич, не будете возражать, возьму на себя и эту обузу, хе-хе! -
он осторожно взглянул на академика.
Аркадия Аркадьевич рассматривал своего верного ученого секретаря.
Доцент был, как всегда, тщательно выбрит и отутюжен, тонкий алый
галстук струился по накрахмаленной рубашке, как кровь из перерезанного
воротником горла, но почему-то и вид, и хорошо поставленный голос
Гарри Харитоновича внушали академику глухое отвращение. "Этот легкий
трепет передо мной... эта нарочитая унтер-офицерская
придурковатость... Ведь понятен ты, Гарри Харитонович, насквозь
понятен! Может, именно потому я и держу его при себе, что он понятен?
Потому что от него нельзя ждать ничего неожиданного и великого? Потому
что цели его ясны? Когда цели функциональной системы понятны, ее
поведение в тысячи раз легче предвидеть, чем когда цели неизвестны, -
есть такое положение в системологии... Или мне просто нравится
ежедневно осознавать себя в сравнении с ним? Может быть, именно от
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг