Они тоже построили в своих умах простую и понятную картину того,
как машина по информации о человеке создает человека. "Машина-матка"
занималась детской игрой в кубики: комбинировала электрическими
импульсами в жидкой среде молекулы в молекулярные цепи, молекулярные
цепи в клетки, а клетки в ткани - с той лишь разницей, что
"информационных кубиков" здесь было несчитанные миллиарды. Тот факт,
что в результате такой игры получилось не чудище и даже не другой
человек, а он, информационный двойник Кривошеина, свидетельствовал,
что задача имела только одно решение. Ну, разумеется, иначе и быть не
могло: ведь кубики складываются только в ту картинку, детали которой
есть на ее гранях. Прочие же варианты (фрагментарная Лена,
фрагментарный отец, "бред" памяти, глаза и щупы) были просто
информационным хламом, который не мог существовать отдельно от машины.
Это представление не было ошибочным - оно было просто
поверхностным. И оно устраивало их, пока факты подтверждали, что они
одинаковы и во внешности, и в мыслях, и в поступках. Но когда у них
возникли непримиримые разногласия на применение биологии в работе, это
представление оказалось несостоятельным.
Да, именно то, что они не поняли друг друга, а не само увлечение
биологией (которое у Кривошеина-2 могло бы и пройти без последствий),
стало для его открытия тем же, чем факт постоянства скорости света был
для теории относительности. Человек никогда не знает, что в нем
банально, что оригинально; это познается лишь в сравнении себя с
другими людьми. А в отличие от обычных людей Кривошеин-дубль имел
возможность сравнивать себя не только со знакомыми, но и с "эталоном
себя".
Теперь аспирант Кривошеин ясно понимал, в чем состояло их
различие: разными были пути возникновения. Валентин Кривошеин возник
три с лишним десятилетия назад таким же образом, как и все живое, - из
эмбриона, в котором определенным расположением белковых молекул и
радикалов была записана хорошо отработанная за тысячи веков и тысячи
поколений программа построения человеческого организма. А
"машине-матке", которая работала хоть и от индивидуальной
кривошеинской, но все равно произвольной информации, приходилось
заново искать и принципы образования, и все детали биологической
информационной системы. И машина нашла другой путь по сравнению с
природой: биохимическую сборку вместо эмбрионального развития.
Да, теперь он многое понимает. За год он прошел путь от ощущений
до знаний и от знаний до овладения собой. А тогда... тогда было лишь
властное тяготение к биологии да невыразимая словами уверенность, что
здесь надо искать. Даже Кривошеину ничего не смог толком объяснить.
В Москву он приехал со смутным чувством, что в нем что-то не так.
Не болен, не психует, а именно надо в себе разобраться; убедиться, что
его ощущения не навязчивая идея, не ипохондрические галлюцинации, а
реальность.
Он работал так, что о днях, проведенных в институте в Днепровске,
приходилось вспоминать как о каникулах. Лекции, лаборатории,
анатомический театр, библиотека, лекции, коллоквиумы, лаборатории,
лекции, клиника, библиотека, лаборатории... Первый семестр он не
выезжал с Ленинских гор, только перед сном выходил к парапету на склон
Москвы-реки покурить, полюбоваться огнями, что на горизонте смыкались
со звездами.
Сероглазая, чем-то похожая на Лену второкурсница всегда
устраивалась возле него на лекциях Андросиашвили, которые Кривошеин
приходил слушать. Однажды спросила: "Вы такой солидный, серьезный -
наверно, после армии?" - "После заключения", - ответил он, свирепо
выпятив челюсть. Девушка утратила интерес к нему. Ничего не поделаешь
- девушки требуют времени.
...И он убеждался в каждом опыте, в каждом измерении: да, в срезе
нервного жгута, что идет от мозга к горошине гипофиза, под микроскопом
действительно можно насчитать около ста тысяч нервных волокон -
значит, гипофиз подробно управляется мозгом. Да, если скормить
обезьяне из вивария вместе с банановой кашей навеску
бета-радиоактивного кальция, а потом гейгеровской трубкой считать
меченые атомы в ее выделениях, то действительно выходит, что костные
ткани обновляются примерно два раза в год. Да, если воткнуть
иглы-электроды в нервное волокно мышцы и отвести усиленные биотока в
наушники, то можно услышать ритмичное кваканье или дробный стук
нервных сигналов, и но характеру своему эти звуки совпадают с тем, что
он ощущал! Да, клетки кожи действительно движутся изнутри к
поверхности, изменяют структуру, умирают, чтобы отшелушиться и
уступить место новым.
Он исследовал и свое тело: брал пробы крови и лимфы; добыл из
правого бедра срез мышечной ткани и внимательно просмотрел его сначала
под оптическим, а потом и под электронным микроскопом; оклеветал себя,
чтобы в клинике ему сделали "пробу Вассермана" (пыточную операцию
отбора спинномозговой жидкости из позвоночника для Диагностики
сифилиса)... И установил, что у него все было в норме. Даже количестве
и распределение нервов в тканях у него было таким же, как у учебных
трупов в анатомическом театре. Нервы уходили в мозг, по туда он с
помощью лабораторной техники забраться не мог: слишком много пришлось
бы вживить в свой череп игольчатых электродов и со слишком многими
осциллографами соединить их, чтобы понять тайны себя. Да и понял ли
бы? Или снова вышел бы "стрептоцидовый стриптиз" - только не в
словах-числах, а в зубчатых линиях электроэнцефалограмм?
Ситуация: Живой человек изучает, но не может даже с помощью
приборов постигнуть тайны своего организма - сама по себе
парадоксальна. Ведь речь идет не об открытии невидимых "радиозвезд"
или синтезе античастиц: вся информация уже есть в человеке. Остается
только перевести код молекул, клеток и нервных импульсов в код второй
сигнальной системы - слова и предложения.
Слова и фразы нужны (да и то не всегда), чтобы один человек смог
понять другого. Но необходимы ли они, когда требуется понять себя?
Кривошеин этого не знал. Поэтому в ход шло все: исследования с
приборами, работа воображения, чтение книг, анализ ощущений в своем
теле, разговоры с Андросиашвили и другими преподавателями, наблюдения
за больными в клинике, вскрытия...
Все, что возражал ему Вано Александрович в памятном декабрьском
разговоре, было правильно, ибо определялось знаниями Андросиашвили о
жизни, его верой в непреложную целесообразность всего, что создано
природой.
Не знал профессор одного: что разговаривал с искусственным
человеком.
Даже сомнения Вано Александровича в успехе его замысла были вполне
основательны, потому что Кривошеин начал именно с инженерного
"машинного" решения. Тогда же в декабре он принялся проектировать
"электропотенциальный индуктор" - продолжение идеи все той же "шапки
Мономаха". Сотни тысяч микроскопических игольчатых электродов,
соединенных с матрицами самообучающегося автомата (на нем в
лаборатории бионики моделировали условные рефлексы), должны были
сообщать клеткам мозга дополнительные заряды, наводить в них через
череп искусственные биотоки и тем связывать центры мышления в коре с
вегетативной нервной системой.
Кривошеин усмехнулся: чудак, хотел этим примитивным устройством
подправить свой организм! Хорошо хоть, что не забросил физиологические
исследования из-за этого проекта.
...Вскрывая очередной труп, он мысленно оживлял его: представлял,
это он сам лежит на топчане в секционном зале, это его белые волоконца
нервов пробираются среди мышц и хрящей к лиловому, в желтых потеках
жира сердцу, к водянистым гроздьям слюнных желез под челюстью, к серым
лохмотьям опавших легких. Другие волоконца свиваются в белые шпагаты
нервов, идут к позвоночнику, в спинной мозг и далее, через шею, под
череп. По ним оттуда бегут сигналы-команды: сократиться мышцам,
ускорить работу сердца, выжать слюну из желез!
В студенческой столовой он таким же образом прослеживал движение
каждого глотка пищи в желудок, силился представить и ощутить, как там,
в темном пространстве, ее медленно разминают гладкие мышцы, разлагает
соляная кислота и ферменты, как всасывается в стенки кишок
мутно-желтая кашица, - и иногда засиживался по два часа над остывшим
шницелем.
Собственно, он вспоминал. Девять десятых его открытия приходится
на то, что он вспомнил и понял, как было дело.
"Машине-матке" было просто ни к чему начинать с зародыша: она
имела достаточно материала, чтобы "собрать" взрослого человека:
Кривошеин-оригинал об этом позаботился. Первоначально в неопределенной
биологической смеси в баке были только "блуждающие" токи и "плавающие"
потенциалы от внешних схем - эти образные понятия из теоретической
электротехники в данном случае проявляли себя в буквальном смысле.
Затем возникли прозрачные нервные волокна и клетки - продолжение
электронных схем машины. Поиск информационного равновесия продолжался:
нервная сеть становилась все сложней и объемней, в ней слои нервных
клеток оформились в кору и подкорку - так возник его мозг, и, начиная
с этого момента, он существовал.
Его мозг первоначально тоже был продолжением машинной схемы. Но
теперь уже он принимал импульсы внешней информации, перебирал и
комбинировал варианты, искал, как овеществить информацию в
биологической среде, - собирал себя! В баке раскинулась - пока еще
произвольная - сеть нервов; вокруг них стали возникать ткани мышц,
сосуды, кости, внутренности - в том почти жидком состоянии, когда все
это под воздействием нервных импульсов может раствориться, смешаться,
изменить строение... Нет, это не было осмысленной сборкой тела по
чертежу, как не было и чертежа; продолжалась игра в кубики, перебор
множества вариантов и выбор среди них того единственного, который
точно отражает информацию о Кривошеине. Но теперь - как электронная
машина оценивает каждый вариант решения задачи двоичными
электрическими сигналами, так его мозг-машина оценивал синтез тела по
двоичной арифметике ощущений: "да" - приятно, "нет" - больно.
Неудачные комбинации клеток, неверное расположение органов отзывались
в мозгу тупой или колющей болью; удачные и верные - сладостной
удовлетворенностью.
И память поиска, память ощущений возникающего тела осталась в нем.
Жизнь создает людей, которые мало отличаются свойствами организма,
но необыкновенно различны по своей психике, характерам, знаниям,
душевной утонченности или грубости. "Машина-матка" поступила наоборот.
Аспирант был тождествен Кривошеину по психике и интеллекту, да оно и
понятно: ведь эти качества человека формируются в жизни тем же
способом случайного поиска и отбора произвольной осмысленной
информации; машина просто повторила этот поиск. А биологически они
различались, как книга и черновик рукописи этой книги. Даже не один
черновик, а все варианты и наброски, из которых возникло выношенное и
отработанное произведение. Конечное содержание одинаково, но в
черновиках исправлениями, дописками, вычеркиваниями записан весь путь
поиска и отбора слов.
"Впрочем, это сравнение тоже несовершенно, - аспирант поморщился.
- Черновики книг возникают раньше книг, а не наоборот! Да и если
познакомить графомана со всеми черновыми вариантами "Войны и мира",
разве это сделает его гением? Впрочем, кое-чему, наверно, научит... Э,
нет, лучше без сравнений!"
Человек вспоминает то, что знает, лишь в двух случаях: когда надо
вспоминать - целевое воспоминание - и когда встречается с чем-то хоть
отдаленно похожим на записи своей памяти; это называют ассоциативным
воспоминанием. Книжечки по биологии и стали тем намеком, который
растревожил его память. Но трудность состояла в том, что помнил-то он
не слова и даже не образы, а ощущения. Он и сейчас не может перевести
все в слова - да, наверно, и никогда не сможет...
Впрочем, не это главное. Важно то, что такая информация есть. Ведь
смогли же эти "знания в ощущениях" породить в нем четкую осмысленную
идею: управлять обменом веществ в себе.
...Первый раз это получилось у него 28 января вечером, в
общежитии. Получилось совсем как у павловских собак: искусственное
выделение слюны. Только в отличие от них он думал не о пище (как раз
поужинал кефиром и докторской колбасой), а о нервной регуляции слюнных
желез. По обыкновению старался представить и ощутить весь путь нервных
сигналов от вкусовых рецепторов языка через мозг до слюнных желез и
вдруг почувствовал, как рот наполняется слюной!
Еще не вполне осознав, как это получилось, он напряг мысль в
испуганном протесте: "Нет!" - и во рту мгновенно пересохло!
В тот вечер он повторял мысленные приказы "Слюна!" и "Нет!" до тех
нор, пока желваки не стало сводить судорогой...
Всю следующую неделю он сидел у себя в комнате - благо шли
студенческие каникулы, на лекции и лабораторки не надо было
отвлекаться. Приказам в мысленных ощущениях подчинялись и другие
органы! Сначала удавалось управлять лишь грубо: из глаз текли ручьи
слез, нот то обильно выступал по всей коже, то мгновенно высыхал;
сердце или затихало в полуобморочной вялости, или бешено отстукивало
сто сорок ударов в минуту - середины не было. А когда он первый раз
приказал желудку прекратить выделение соляной кислоты, то еле успел
домчаться до туалета - такой стремительный понос прошиб его... Но
постепенно он научился тонко и локально управлять внешними
выделениями; даже смог однажды написать капельками пота на коже
предплечья "ПОЛУЧАЕТСЯ!", как татуировку.
Потом он перенес опыты в лабораторию и прежде всего повторил на
себе известный эффект "сахарного укола" Клода Бериара. Только теперь
не требовалось вскрывать череп и колоть иглой промежуточный мозг:
количество сахара в крови увеличивалось от мысленного приказа.
Но вообще с внутренней секрецией все обстояло гораздо сложнее -
она не выдавала результаты команд-ощущений на-гора. Он исколол себе
пальцы и мышцы, проверяя, выполняют ли железы приказы мозга о
выделении в кровь адреналина, инсулина, глюкозы, гормонов; истерзал
пищевод зондом для отбора желудочного сока, когда сознательно изменял
кислотность... Все получалось - и все было очень сложно.
Тогда до него дошло: надо ставить организму общую цель - сделать
то-то, произвести нужные изменения. В самом деле, ведь когда он идет,
то не командует мышцам: "Правая прямая бедра - сократиться! Двуглавая
- расслабиться! Левая икроножная - сократиться..." - ему до этого нет
дела. Сознание дает общую установку: идти быстрее или медленнее,
обойти столб, повернуть в подъезд. А нервные центры мозга сами
распределяют задания мышцам. Так должно быть и здесь: ему нет дела до
того, какие железы и сосуды будут производить различные реакции. Лишь
бы они делали то, что он хочет!
...Мешали слова, мешали образы. Он пытался разжевать до
подробностей: печени - как синтезировать гликоген из аминокислот и
жиров, расщепить гликоген до глюкозы, выделить ее в кровь; щитовидной
железе - сократиться, выжать в кровь капельки тироксина; кровеносной
системе - расширить капилляры в тканях больших грудных мышц,
максимально сократить прочие сосуды - и ничего не получалось, грудные
мышцы не наращивались. Ведь печень не знала, что она печень,
щитовидная железа понятия не имела о термине "тироксин" и не могла
представить себе его капельки. Аспирант Кривошеин клял себя за
излишнее усердие на лекциях и в библиотеке. Результатом этих усилий
была лишь головная боль.
В том-то и дело, что для обмена веществ в себе следовало избегать
чисел, терминов и даже образов, а мыслить только в ощущениях. Задача
сводилась к тому, чтобы превратить "знания в ощущениях" в третью
сигнальную систему управления внутренней секрецией с помощью ощущений.
...Самое смешное, что для этого не понадобились ни лабораторные
приборы, ни схемы управления. Просто лежать в темной комнате, закрыв
глаза и залепив пластилином уши, полудремотно прислушиваться к себе.
Странные ощущения приходили изнутри: зудела, обновляя кровь,
селезенка, щекотно сокращались кишки, холодили под челюстью слюнные
железы; сладостной судорогой отзывался на сигнал нервов надпочечник,
порция крови, обогащенная адреналином и глюкозой, тепло расходилась по
телу, как глоток крепкого вина: легким покалыванием извещали о себе
нездоровые клетки мышц.
Если употребить инженерную терминологию, то он "прозванивал" свое
тело нервами, как монтажник прозванивает электронную схему тестером.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг