прищуром все понимающих глаз казалось неуместным хныкать, капризничать,
обижаться и обижать. Бывало, что он и наказывал: когда выговором, а когда,
не тратя слов, и шлепком; но и в этом случае он как бы удовлетворял
созревшее у зарвавшегося, нашкодившего "орла" чувство вины.
Знания о жизни он предоставлял им черпать из жизни, только намечал
информативные маршруты путешествий. Сам же преимущественно учил детей
владению собой, своим телом - особенно свойству самозалечивания. Это
замечательное качество, как понял Берн, генетически только приживалось в
людях, по наследству переходила потенциальная возможность (подобно тому,
как наследуется возможность говорить, а не знание языка); и если упустить
время, детские годы - пиши пропало.
В этом деле за детьми, особенно за мальчишками с их духом
соперничества, нужен был глаз да глаз. "Вот у меня такая царапина
залечится, а у тебя нет, ага!.." А потом и хвастающийся терял от боли
необходимую собранность, и у него не залечивалось. Лилась кровь, начинался
испуг, рев - экспериментаторы бежали к Деду за исцелением и выволочкой.
"Детям все - игра.." - рассеянно думал профессор, глядя в сторону
четырех девочек на площадке у домиков и пытаясь понять, во что они играют.
Девочки замысловато прыгали на одной ножке, жестикулировали - их фигуры
вырисовывались на фоне заката. Движения казались знакомыми. Берн
приблизился, посмотрел - и не поверил глазам: на летающем алюмосиликатном
острове, на километровой высоте над коралловым материком Атлантидой...
девочки играли в "классы"!
На серых плитах (с гнездами под переносные коттеджи) были нарисованы
мелом те же фигуры: пять пар пронумерованных квадратов, увенчанные
полукругом, а в нем та же - хоть и новыми символами - загадочная надпись:
" Небо не горит".
Рядом запасливо вычерчена фигура второго тура- в ней парные квадраты
чередовались с одиночными.
Играли долговязая Ия, полненькая белая Ни, двойняшки Ри и Ра. Девочки
прыгали с зажмуренными глазами, передвигали с клетки на клетку камешек - и
уже немного ссорились:
- Ага, Ни, ты наступила! Нинуха!..
- А вот и не наступила! И не наступила!..
- Ийка, ты плохо зажмуриваешься!
Берн был ошеломлен. После того как он заново прочувствовав
концентрированный драматизм истории - увидеть игру в "классы"! Игру, в
которой извечно участвуют девочки от семи до двенадцати лет (младшие плохо
прыгают, старшим неинтересно), игру, правила и приемы которой передаются
от поколения к поколению девчушек без участия взрослых. Изменились
материки, появились новые, стерлись границы государств, смешались нации,
переменился язык и нравы - а игра все живет! И школ-то в прежнем смысле, с
классами, не стало; игра в "классы" пережила классы. Только и остались
неизменны правила ее да параметры и орбита Земли. Космическое явление, а?
И прыгают девочки по разлинованным квадратам, прыгают под солнцем, под
тучами, даже на "летающих островах". Играть-то все равно хочется. Ну их,
этих взрослых!
- А почему... "небо не горит"? - спросил Берн. Девочки остановили игру,
переглянулись: взрослый, а не понимает.
- Но ведь это же небо, - рассудительно молвила Ия. Профессор
сконфуженно отошел. Два столетия назад он пытался выяснить этот вопрос в
сквере возле университета - с тем же результатом.
"Человечество будет жить вечно, - вдруг понял он. - Оно может прожить
те или иные периоды своей истории лучше или хуже, скудней или богаче,
использовать или упустить многие возможности... Но оно будет, пока есть
Земля и светит солнце!"
12. ЭРИ, СВИФТ И К°
Странная процессия двигалась к Берну по тропинке. Ее возглавляли двое в
остроконечных колпаках и невозможных мантиях, усеянных блестками в форме
полумесяцев, квадратов, кругов. По бокам шествовали двое с палками.
Позади, млея от веселья, плелись остальные "орлы".
Процессия приблизилась. Профессор узнал в мантиях чехлы от биокрыльев,
а в возглавляющих шествие - Эри и Ло (мальчика с подвижным лицом и
лукавыми иссиня-черными глазами, такого же проказника, как и Эри,
соперника его в верховодстве детьми). Рожицы у обоих были размалеваны
волнистыми и ломаными линиями, левый глаз у каждого устремлен - для
созерцания себя - внутрь, к переносице, правый - для созерцания небесных
сфер - под лоб. "Лапутянские академики". Их, как положено, сопровождали
хлопальщики с пузырями на палках - коротыш Фе и невозмутимый Эт; они то и
дело ударяли "академиков" пузырями по щекам и носам.
Вблизи Берна "лапутяне" приняли особенно глубокомысленный вид. Эри,
поворотясь к профессору, изобразил на лице уж такую
умственно-драматическую отрешенность с оттенком мировой скорби, уж
настолько вывернул глаза - один вверх, другой внутрь, так задумчиво
отвесил нижнюю губу, что сопровождающие только тихо застонали.
И "академики", и другие дети косились на Берна, ждали: как будет
реагировать беловолосый Аль? У профессора хватило выдержки не выдать
возникшее в душе раздражение - стоял, смотрел с иронической улыбкой,
молчал. Малыши описали вокруг него петлю, с хихиканьем удалились. "Не
удивляюсь, если на ужин хлеб и все другое подадут в форме "лапутянских
фигур", - подумал Берн. - На "лапуте", как на Лапуте...". Он был недоволен
возникшим в душе раздражением, недоволен собой.
... Это была не просто игра и не просто выходка Эри - Берн не
сомневался, что закоперщик он, - продолжение спора. Он возник в воздухе,
да подлете к заливу Свифта, две недели назад. Команда "орлов" с Ило
впереди журавлиным клином неспешно летела вдоль восточного побережья
Атлантиды; справа океан, слева зеленый массив, внизу желтая полоса пляжа.
Впереди вырисовывался в подернутом дымкой воздухе округлый залив;
внутренняя часть его содержала много островков, между ними разбивалась на
рукава дельта полноводной реки.
Берн поинтересовался, в память о каком именно Свифте назван залив.
- О Джонатане! - хором ответили малыши.
- Вот как! Сатирике?
- И не сатирике, а фантасте! - прогалдел хор. Профессор не скрыл
неприязненного удивления: он не любил Свифта. "Вот действительно, нашли
непреходящее светило!" Малыши заметили, их задело.
- А он все правильно написал, - задиристо сказал Эри; он планировал
рядом на крылышках воробьиного цвета. - Спутники Марса Фобос и Деймос
предсказал?
Предсказал. Их орбиты, периоды вращения.
- Ну, это случайность, - снисходительно заметил Берн.
- И струльбрудгов - тоже он! - подал голос летевший по левую руку от
профессора Ло.
- Как, разве и струльбрудги существуют?! - иронично поразился Берн. -
Это где же, на какой планете? С каких времен?
- Ну, знаете! - умело спародировал его иронию Ло. - Я понимаю,
сомневался бы в струльбрудгах Дед Ило, которому всего-то неполных два
века. Но когда их отрицает Аль, родившийся в 51 году до на шей эры!..
И все покрыл звонкий хохот малышей. Берн не нашелся, что возразить.
Жизнь для "орлов" была игра, правильным в ней было все, что интересно.
Поэтому, может быть, напрасно на привале профессор - сначала
снисходительно-вразумляюще, но постоянно накаляясь от скептических
возражений и похмыкиваний Ло и Эри - начал объяснять, что Свифт был вовсе
не ученый, а плохой литератор, желчный малосведущий сатирик, который
своими выдумками высмеивал, современное ему общество, пытался унизить
людей противопоставлением их нравов лошадиным...
- И не людей вовсе, а эхху, - возразил Эри. - При чем здесь люди?
- Он зло пародировал в своей Лапутянской академии и в образах ее ученых
мужей Королевское научное общество Великобритании, - вел дальше Берн, -
высмеивал даже таких членов его, как Иссак Ньютон и Иоганн Кепплер.
Но до сознания малышей это не дошло. Автор "Гулливера" не мог быть
плохим, желчным, недобрым. Плохое они вообще не хотели знать. Все
неудачное, злое - ив сочинениях Свифта, и у других фан тастов - они
оставляли без внимания, как и явные противоречия с научным знанием. Это не
имело значения - у вымысла своя правда.
...Это было замечательно: мир, категорически отвергший ложь - даже
"святую", "во спасение", - бережно хранил и накапливал художественный
вымысел: сказки, фантастику... "Почему? - недоумевал Берн. - Только
потому, что в них нет корысти?.." Собственно, в мире, творящем и познающем
новое, другого отношения к вымыслу быть не могло. С вымысла начинается
мысль - он и есть мысль. Талантливый вымысел есть реальность ноосферы,
реальность разумной среды - наравне с машинами, зданиями, мостами. И
случается, что намного переживает их. Вот и Свифт...
- А "лапуты"? - возгласил Эри. - Они ведь тоже есть.
- Но... эти летающие острова не такие, они иначе устроены.
- -Так что? Сейчас многое не такое, техника - она ведь развивается.
Нет, спорить с малышами было накладно.
Ило не вмешивался, с интересом слушал обе стороны, посмеивался одними
глазами.
- М-м... конечно, я не все еще знаю, - скрывал за иронией раздражение
профессор, - эхху, струльбрудги, "лапуты"... Так, может, и гуигнгнмы есть?!
Это был вызов. Делом чести для "орлов" стало доказать, что да, и
гуигнгнмы есть.
Случай представился в следующие же дни.
Может, пасись эти полудикие трехлетки в иных местах, они так и остались
бы для детей просто лошадьми.
Но на берегах залива Свифта и островках смыкающейся с ним дельты,
конечно же, могли обитать только гуигнгнмы.
...Живности было много на планете - дикой, полудикой, домашней. Самые
приятные отношения "орлы" установили с коровами.
Это всегда превращалось в игру: найти стадо, выбрать самых симпатичных
("Эту!.. Нет, эту!..") - из расчета по соску на каждого, привести в
лагерь, "в гости". Вела процессия: двое держат за рога, кто-то несет
хвост, кто-то забрался верхом; рога растерянных и довольных общим
вниманием коров украшены венками; кто-то на ходу потчует каждую вкусной
травой, молодыми побегами. И разумеется, каждую надо было назвать,
огладить бока, почистить от пыли, промыть у ручья соски, глаза от натеков,
ноздри. Коровам такое обхождение ужасно нравилось: они глубоко дышали,
поводили глазами, норовили лизнуть руки детишек. И питались "орлы" не
как-нибудь, а по строгой схеме: установив корову удобно, укладывались под
нее крестом, лицами к свисающим щедрым соскам; время от времени хлопали
себя по тугим животикам, прикидывали:
хватит или попить еще?.. И насасывались так, что вопрос о заказе ИРЦ
обеда или ужина отпадал.
Это была общепланетная мода, от которой при случае не уклонялись и
взрослые.
Коровы же, завидев пролетающих малышей, всегда поднимали головы и
нежно-призывно мычали.
А в пеших походах за "орлами", случалось, увязывались самые беспокойные
и мечтательные, приходилось общими усилиями возвращать их в стадо.
Лошадей было немного в силу малой нужды в них: для спорта да для езды и
работ в горных условиях, где они оставались вне конкуренции с любым другим
тяглом - живым или механическим. У залива Свифта они и вовсе существовали
для установления экологического баланса на новом материке. Люди
наведывались сюда для ветеринарного контроля, реже для отгона. Лошади
паслись - не дикие, не домашние, сами по себе.
"Гуигнгнмы" не вдруг приняли "орлов" в компанию. Первый день малыши
бегали, играли, купались, жгли костры сами по себе, а группки лошадей на
лугу и островках паслись, пили воду, переплывали протоки, гонялись со
ржаньем друг за дружкой - сами по себе. Только косили глазами в сторону
детей да иногда, перестав пастись, поднимали головы, настораживали уши -
следили. Когда "орлы" приближались, они уходили, не переставая щипать
траву, а иные поворачивались задом и недвусмысленно поднимали копыто.
Но поздним вечером они пришли глядеть на разведенный у воды костер, на
чинный ужин малышей; стояли поодаль, светили из тьмы парами глаз -
круглыми фиолетовыми телеэкранчиками. На следующий день подпустили самых
рискованных и дружелюбных, которые, приговаривая: "Кось-кось!.." - тянули
к ним краюхи свежего посоленного хлеба. Хлеб-соль был принят, лошади дали
себя гладить, расчесывать гривы, выбирать из них и хвостов репья.
Дальше - больше. В жаркий полдень те и другие купались в протоке -
сначала рядом, потом вперемешку. Настырные "орлы" подплывали, забирались
лошадям на спины, прыгали с крупов в воду, переплывали протоку верхом или
держась за гриву. Переплыв, выезжали на луг - и, конечно же, нельзя было
не проскакать по вольной траве против теплого ветра, замирая и обнимая
шею. Девочки жмурили глаза, повизгивали, но от мальчишек не отставали.
Возвращались "орлы" с исхлестанными высокой травой икрами, иные -
сверзившиеся - пешком, но все равно счастливые.
Вырисовывались характеры, притирались характеры... В следующие дни у
"орлов"
завелись сердечные дружки и подружки среди "гуигнгнмов". У Эри их было
два:
чалый с белой полосой вдоль хребта и гнедой. Он подзывал их кличем:
"Гуи-игнгнм, гуи-игнгнм!" При одних интонациях прибегал Чалый, при
других - Гнедик. Приближаясь, они отзывались похоже. И разговаривал с ними
Эри таким же грудным бормотаньем, шептал, терся лицом об их морды; лошади
кивали головами, трясли гривами - понимали.
Когда Эри скакал, стоя и балансируя руками, на Чалом, то Гнедик бежал
рядом нога в ногу - чтобы в случае чего принять дружка-гуигнгнма Эри на
свой круп.
Ия подружилась с кобылкой Машей, белой в серых яблоках, существом с
проказливо-ироничным нравом. Она охотно позволяла всем детям кататься на
себе - но очень любила на резвой рыси споткнуться на самом ровном месте,
"клюнуть" головой. Не ожидающий подвоха всадник кувыркался через ее шею в
траву. Маша останавливалась, начинала пастись, только лукаво косила темным
глазом: что же ты, мол?.. Но Ию она так никогда не сбрасывала и всегда
являлась на ее зов.
- Вот скажи, что они не гуигнгнмы и не понимают! - торжествующе
приставал Эри к Берну. - Позови ты Чалого или Гнедика - они и ухом не
поведут.
Верно, такое установилось понимание - пусть не словами, а чувствами -
между малышами и лошадьми, что, глядя на них, надо было либо отказывать в
разуме первым, либо признавать его за вторыми.
Мир для "орлов" был весь свой. Они сами "паслись" на планете, как
лошади у залива.
...Но зато и было плачу с одной стороны и призывного скорбного ржания с
другой, когда пришло время расставаться. Отправив вперед вертолет с
имуществом, Ило, Берн и "орлы" полетели косяком в глубь материка. Малыши
глядели вниз, где мчал среди высокой травы табунчик друзей-гуигнгнмов,
кликали со слезой:
- Маша! Матушка! Машенька-а!..
- Чалый! Гнедик!
Машутка, Гнедик, Чалый и другие лошади отвечали на призывы тонким
заливным ржанием, бежали, обгоняли друг друга, подняв головы, ветер
развевал их гривы.
Так одни долетели, а другие доскакали до места, где рукава дельты
сходились в километровой ширины реку. Табун остановился на обрыве. Стая
"орлов"
удалялась над водой, поднималась в нагретом потоке воздуха. Лошади
смотрели им вслед, вытянув шеи. И долго, за километры, были видны с высоты
продолговатые неподвижные пятнышки у края зеленого поля за рекой.
Ило благодарил судьбу, что ни одна из лошадей не кинулась в воду, не
поплыла за ними. Кто знает, что бы тогда началось... Потом он сердито
выговаривал "орлам", что они вели себя неправильно, что нужно, относясь к
животным, как и ко всей природе, доброжелательно и по-хозяйски, не
привязывать себя ни к кому и ни к чему исключительными чувствами, что
такие избирательные привязанности автоматически противопоставляют предметы
чувств всему иному - и поэтому принесли в свое время людям не меньше бед и
огорчений, чем вражда и ненависть.
И все равно в последующие дни настроение в команде было пасмурное.
С малышами было интересно - с малышами было сложно.
Дети были несовершенней взрослых, с большими - в телесных и психических
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг